Источник вечной жизни
Шрифт:
Карпухин решил, что хирург над ним издевается, но, взглянув в лицо Кану, не заметил никаких признаков этого. Хотя, возможно, дело все в той же пресловутой наружности: с этими узкоглазыми никогда не знаешь, что и думать! С другой стороны, вдруг Агния права: если бы он смог преодолеть внутреннюю неприязнь к подозреваемому, как к представителю другой расы, вероятно, дело сдвинулось бы с мертвой точки? Как же найти подход к этому человеку?
– Вы ведь не были первым врачом Жихаревой, верно? – неожиданно спросил он.
– Верно, – кивнул Кан, выглядя слегка удивленным. – Но не понимаю, какое
– А как насчет Маргариты Вакуленко? – перебил майор. – И у нее вы стали, если можно так выразиться, вторым?
– Первым был Павел Дмитриев, – ответил Кан – как показалось Карпухину, весьма неохотно.
– А потом вы забрали у него пациенток?
– Забрал?
На лице Кана появилась гримаса, значение которой можно было толковать как угодно.
– Ну, короче, они перешли к вам, так?
– Так.
– Почему?
Допрашиваемый явно затруднялся с ответом, и майор решил ему помочь:
– Говорят, Дмитриев не любил тяжелых случаев?
– У нас все случаи такие, – сквозь зубы процедил Кан.
Майору показалось странным то, как ведет себя хирург по отношению к своему коллеге. Ему представлялось, что Кан должен обрадоваться возможности полить покойника грязью, чтобы отмыться самому, но он почему-то этого не делал. Нет, все-таки, видимо, не понять ему национальных особенностей корейских хирургов! И он решил действовать напрямик.
– Послушайте, Кай, – сказал он, впервые обращаясь к задержанному по имени. – Может, у вас создалось впечатление, что мне доставляет удовольствие держать вас взаперти и вести с вами продолжительные, но неплодотворные беседы? Это не так. Вы знаете, что у вас есть очень хорошие друзья? Я подчеркиваю – очень хорошие. Знаете, почему? Несмотря на то, что все указывает на вас как на наиболее вероятного подозреваемого в деле об убийстве, они все равно отказываются верить в вашу виновность. Больше всего на свете мне хочется найти настоящего убийцу, но вы упорно отказываетесь сотрудничать со следствием. Я задам вам прямой вопрос и прошу дать столь же прямой ответ: какова причина вашей драки с Дмитриевым накануне его гибели? И, пожалуйста, не говорите мне о «личной неприязни» – я уже слышал эту отговорку. Мне известно, что у вас обоих были отношения с одной и той же женщиной, что с самого начала вы соперничали друг с другом за звание лучшего хирурга, но это – также не причина для драки. Я допускаю, что каждый человек, даже самый образованный и интеллигентный, может выйти из себя, но для этого у него должен иметься хотя бы мало-мальски серьезный повод. И таким поводом я считаю то, что Дмитриев «стукнул» на вас в Комиссию по этике!
– Ч-что?
Неожиданностью стал для майора не столько сам вопрос Кана, сколько выражение его лица, изменившееся впервые за все время допроса.
– Вы хотите сказать, что для вас это новость? – спросил Карпухин, судорожно размышляя над тем, где же он ошибся. – Вы разве не знали, что это Павел науськал на вас мужа Маргариты Вакуленко, когда тот пришел в больницу разбираться по поводу того, что вы якобы требуете с нее денег за продолжение лечения?
Кан ничего не отвечал, и молчание затягивалось. Наконец, он произнес:
– Я ударил Павла, потому что кое-что узнал о нем... Нечто, что вывело меня из себя, но это не имело отношения к комиссии. Черт, да я и предположить не мог, что он и здесь наследил, иначе убил бы гада!
Сказав это, он быстро понял, что зря позволил неосторожным словам сорваться с губ, но было уже поздно. Правда, майора гораздо больше интересовало другое:
– Вы сказали, что узнали что-то о Дмитриеве, что вас разозлило. Что это было?
– Павел... Понимаете, обезболивающие препараты нужно принимать строго по назначению. Пациенты это понимают, но иногда...
– Иногда боли оказываются сильнее, чем можно выдержать? – подсказал майор.
Кан кивнул.
– Это нормально – постепенно боль проходит, если принимать лекарства, как положено, или, в крайнем случае, заменять на другие, если эти не помогают. Но у некоторых больных развивается синдром зависимости от препаратов, и зависимость эта как химическая, так и чисто психологическая: они уже не представляют себе, что можно прожить без них или на небольших дозах.
– Значит, Ольга Жихарева обращалась к вам с просьбой увеличить дозу?
– Да. Она не закончила терапию, и я связался с ней по телефону, чтобы спросить, что происходит. Ольга ответила что-то невнятное. Наверное, нужно было заставить ее объяснить по-человечески, но я, честно говоря...
Он снова замолчал, и Карпухин рискнул предположить:
– Вы разозлились, да? Разозлились на нее, потому что вложили столько усилий в то, чтобы облегчить ей существование, а она вдруг решила, что обойдется без вас?
Кан уронил голову на руки, и майор, наконец, начавший кое-что понимать, вздохнул с облегчением. Он также с удивлением почувствовал, что больше не испытывает к допрашиваемому неприязни.
– Жихарева отказалась объясняться? – спросил он снова, не желая выпускать инициативу из своих рук.
– Практически так, но трубку бросил я, – вздохнул хирург.
– Она не перезвонила?
– Перезвонила...
– Но вы не ответили?
– Я позволил эмоциям взять верх над здравым смыслом. Это непростительно, и я не имел права так поступать.
– Вы поступили как обычный человек, и в этом вас трудно винить, – заметил майор. Откинувшись на спинку стула, он, наконец, позволил себе ослабить на шее потрепанный галстук и вытянуть ноги: теперь в поддержании обстановки напряженности не было никакого смысла.
– Ведь Ольга потом еще несколько раз пыталась с вами связаться, так? – спросил он.
– Так. Она пришла в больницу, потому что я не брал трубку. Через три месяца!
– Она решила возобновить лечение?
– В том-то и дело, что нет: она потребовала рецепт на обезболивающие! Врач в поликлинике по месту жительства отказалась его выписать, и Ольга пришла ко мне. Я пытался ей объяснить, что нельзя принимать эти препараты, как анальгин или нурофен, но она отказывалась слушать. Я видел, что ее состояние ухудшилось, и предложил сдать анализы и пройти обследование, но Ольга отказалась. Она лепетала что-то насчет «альтернативного» лечения, но толком ничего не объяснила.