Источник жизни
Шрифт:
— Я полагаю, что вам придется отправиться сегодня со мной в горы и полазить по скалам: нужно нарубить стланцев для костра.
— Не вижу смысла, — днем раньше мы сдохнем или днем позже. Впрочем, пожалуй, вы правы, — надо бороться, бороться, чорт побери!
— Летит! — закричал Клим.
— В самом деле, это аэроплан, — оживился Сорокин.
Где-то совсем близко над горами летел самолет, но облака скрывали его от людей. Гул пропеллера удалился и вскоре затих.
На одиннадцатые сутки Матиссен окончательно заболел: он бредил и не мог поднять головы.
— Потапов, вы должны, наконец, понять, что сидеть здесь бессмысленно, — говорил Сорокин. — Если путь на север закрыт, то пойдемте на юг. Вы должны пожалеть больного ученого.
Потапов не отвечал.
— Или вам хочется замерзнуть и сдохнуть с голоду в этой снежной тюрьме? Что держит вас здесь? Что?
— Долг! — не утерпев, ответил Потапов.
— Долг?! — усмехнулся Сорокин. — И много вы должны?
Клим находился у «Пятачка-ветродуя» и не слышал разговора Потапова с Сорокиным, но так же, как и Потапов, думал сейчас о долге. Он словно повзрослел за эти последние недели. Правда, Клим не был уверен, как Потапов, что трое задержанных — враги (может быть, действительно этот Матиссен ученый-географ), но понимал, что и ученый не должен нарушать границу.
— А ты знаешь, что они думают? — спросил вчера Потапов, выслушав! сомнения Клима. — Ты, что же, полагаешь — ученый не может быть шпионом?
— Но что могут шпионы сделать зимой здесь, в горах?
— Дорогу разведать могут? — вместо ответа спросил Федор.
— Пожалуй, могут…
— В тыл к нам пробраться могут?
Клим посмотрел на шалаш, из которого доносились стоны Матиссена, и с сомнением покачал головой.
— А, впрочем, действительно — шут их знает, что они думают!..
Прошла еще неделя. 26 февраля Клим повел Аджана за топливом. Наступил вечер, а они не возвращались. Потапов связал Сорокина и Матиссена и отправился на поиски. Он долго лазил по леднику и лишь под утро набрел на глубокую трещину, из которой отозвался Клим.
Потапов спустил ему веревку.
— Ноги… — простонал Клим.
— Вяжи за пояс.
С трудом Потапов вытащил товарища. Тот не мог стоять.
— Ноги, — повторил он: — я вывихнул и, кажется, обморозил ноги.
— А нарушитель где?
— Он побежал, перепрыгнул через трещину. Я выстрелил, промахнулся. Он во все стороны зайцем прыгал. И провалились, вот…
— Да где же он? — встревоженно переспросил сержант.
— Там, — кивнул головой Клим в сторону трещины. — Мы оба провалились…
Потапов наклонился над трещиной, стараясь рассмотреть, где же там Аджан.
— Я застрелил его, — тихо сказал Клим.
Сержант медленно повернулся к товарищу:
— Давай я попробую оттереть тебе ноги.
Он осторожно стащил валенки с распухших ног Клима и стал растирать их.
Не в силах сдержаться от страшной боли, Клим громко вскрикнул.
— Доложите, при каких обстоятельствах вы застрелили задержанного нарушителя границы, — неожиданно потребовал Потапов.
Клим перестал стонать, — настолько поразил его официальный тон товарища.
— Докладывайте! — повторил Потапов, продолжая растирать ноги.
— Товарищ сержант, нарушитель бросился на меня… Видно, падая, он не так сильно ударился, как я, и я выстрелил в него… Ой, больно!..
— Терпи! — сказал Потапов, глядя с сочувствием в наполненные слезами глаза Клима. — Товарищ Кузнецов, объявляю вам благодарность за смелые и решительные действия.
Клим ничего не мог ответить: такой невыносимой стала боль.
— Терпи, Клим, терпи, друже, — с улыбкой повторил Потапов. — Ну как? Все теперь понимаешь?
— Понимаю, — сквозь зубы произнес Клим.
Потапов сделал из кедровых ветвей волокушу, положил на нее товарища и потащил. Через трещины и камни он перенес его на руках.
— Терпи, терпи!..
Вытянув волокушу на тропу, Потапов сел рядом с Климом, несколько минут тяжело дышал.
— Ну как? Поехали дальше? А то ведь «гости», поди, соскучились без нас, и лавина, вон эта, того гляди, сорвется. — Сержант показал на огромную снежную шапку, нависшую над ущельем. — Они всегда в это время срываются.
— Поехали, — ответил Клим, опасливо взглянув кверху.
Да, теперь он все понимал. И одного не мог простить себе, что и Потапов и Османов понимали это и раньше.
— А как ты, Кузнецов, думаешь, скоро смена придет? — нарушил Федор молчание. — Поскорее бы пришла.
— Конечно, скоро! — обрадованно ответил Клим.
Глядя на покачивающегося от усилий товарища, он думал о том, какой Федор верный друг и хороший старший товарищ.
За долгие месяцы, которые они провели вместе в снежном плену, о многом уже было переговорено, и Клим отлично представлял, каким хорошим электросварщиком был Федор до призыва в армию. Он и в Новосибирске на заводе наверняка был примером для товарищей по цеху, и хорошо, что его любит Вера, карточку которой он показывал недавно и о которой говорил, сдержанно и гордо улыбаясь.
Конечно, и Федору хочется побывать дома, он тоже скучает, но ведь вот какой человек — ни разу даже не намекнул об этом!..
На вторые сутки после возвращения Потапова и Клима с ледника к Большой зарубке снова прилетел самолет. На этот раз облака не мешали пилоту увидеть лагерь. Он сделал круг над площадкой и сбросил вымпел.
Федор и Клим с волнением следили, как все ниже и ниже спускался белый парашютик, пока Потапов не поймал его рукой.
Самолет сделал еще круг и сбросил второй, большой парашют. К нему был привешен мешок. Увлекаемый тяжелым грузом, парашют стремительно упал в пропасть.
— Растяпы! — воскликнул сидевший у шалаша связанный по рукам и ногам Сорокин.
Потапов извлек из небольшого металлического патрона письмо. Он прочел его про себя и, наклонившись к Климу, сказал:
— Пишут, чтобы мы держались до весны. Летчик на днях еще сбросит нам продукты. До весны совсем недолго осталось ждать.
Федор сказал это тихо, самым спокойным тоном и так же тихо добавил:
— А в мешке-то консервы, лук, сахар и хлеб…
Весна обещала быть ранней. Даже здесь, у Большой зарубки, на высоте почти трех тысяч метров, чувствовалось приближение весны. Днем таял снег, сугробы, окружавшие лагерь, заметно осели, и все чаще грохотали в горах лавины. Огромная глыба снега нависла и над «Пятачком-ветродуем», где Потапов и Османов поочередно стояли на посту, охраняя границу. Она могла и не сорваться, эта снежная глыба, и Федор успокаивал себя этой надеждой.