Источник жизни
Шрифт:
— Ну, каково? — с гордостью спросил меня Евгений Владимирович, словно это была его собственная квартира. Он уселся на тахте и явно наслаждался впечатлением, которое произвело на меня жилище Козловых.
— Замечательно! — признался я. — Совсем не похоже на вашу келью.
— Не похоже, — признался он.
— Вот бы вам такую хозяйку!
Гусев промолчал и сразу стал сумрачным.
«Так вот она, твоя тайна! Ты же влюблен в нее!» — догадался я, почувствовав себя страшно неловко.
— Закурим?
— Она не переносит табачного дыма, — ответил Евгений Владимирович и добавил: — Чортов шторм загнал нас сюда! Скорее бы выбраться!..
— Давно они здесь живут? — спросил я, разглядывая корешки книг в шкафу.
— Второй год, — ответил Гусев. — Летом Сергею предлагали перевестись в Петропавловск в штаб отряда — отказался.
— А она откуда родом?
— Из Ленинграда. Она подруга моей сестры. Сергей пришел как-то к нам в гости, и она пришла к Вере, ну и познакомились. Мы тогда с Сергеем кончали военно-морское училище.
— Но вы-то на Камчатке четвертый год?
— Сергей служил сначала на Балтике.
— А он, видимо, разносторонне образованный человек, — сказал я, доставая из шкафа большой том «Анатомии человека» профессора Зернова.
— Это книги Нины Васильевны, — пояснил Гусев. — Книги Сергея на первой и второй полках.
Мне хотелось еще что-нибудь спросить у Евгения Владимировича и чем-нибудь искупить свою невольную вину перед ним, но в это время в комнату вошла хозяйка. На руках у нее сидел полугодовалый малыш.
Только сейчас я смог рассмотреть ее простое, но очень чистое и очень ясное лицо с темными умными глазами, упрямым крутым подбородком и по-детски пухлыми губами. Мягкие пушистые каштановые волосы ее были уложены на затылке в немного старомодную прическу.
— Вы потерпите, друзья, — сказала Нина Васильевна, — ужин скоро будет готов, а я пока накормлю Женечку и уложу его спать. Мы назвали сынишку в честь Евгения Владимировича — виновника нашей встречи, — пояснила она мне и ушла за ширму.
— Где же был ваш сынишка, пока вы дежурили на берегу? — спросил я.
— У радиста. Пограничники привыкли к нему, они его любят.
Спустя полчаса Женя уже крепко спал, а мы, поужинав, пили чай и беседовали. Узнав, что я недавно летал в Москву, хозяйка учинила мне форменный допрос. Я принужден был подробно описать, как выглядит канал Москва — Волга, со стыдом признаться, что не посетил за время пребывания в Москве ни одного симфонического концерта, ответить, хороша ли новая экспозиция Третьяковской галлереи и люблю ли я Левитана.
Я едва успевал отвечать на вопросы о новых книгах, новых театральных постановках, новых кинокартинах и с невольной грустью думал, как однообразно, должно быть, течет здесь жизнь этой молодой женщины и как, наверное, тяготится она, ленинградка, этим однообразием и тоскует.
— А вы очень скучаете по Ленинграду?
— Скучаю, — сказала она и задумалась. — Знаете, когда Козлов привез меня сюда и я сошла с катера и поднялась на берег, мне так жутко стало. Скалы, сопки, даже деревца ни одного нет и ни одного селения вокруг. До Владивостока и то больше двух тысяч километров, а до Ленинграда…
Она замолчала, а Гусев посмотрел на меня таким взором, каким смотрят на человека, обидевшего ребенка. Я почувствовал, что задал бестактный вопрос. Чтобы выйти из неловкого положения, я стал расспрашивать, что она читает и чем вообще заполняет свое время.
Оказалось, что она окончила медицинский институт в Ленинграде и привезла сюда все свои книги. Она любит медицину, но практиковать ей приходится мало: пограничники совсем почти не болеют. За последний год был только один случай ангины. Да вот трое легко раненных были, когда японцы напали. Их одиннадцать человек, пограничников. Они очень славные, хорошие ребята. Если бы она уехала, они, конечно, очень бы скучали и она бы скучала, потому что привыкла к ним и полюбила их всех.
— Мне кажется, я нужнее здесь, чем в большом городе, — сказала Нина Васильевна. — И вы не жалейте меня. Вы обидите меня этим.
И чем больше мы говорили, тем больше я убеждался, какая это чудесная женщина и как тяжело было Гусеву потерять надежду на ее любовь. Нина Васильевна, безусловно, догадывалась о его чувствах, но в ее поведении не было и тени благосклонного снисхождения или кокетства. Она держала себя с ним, как старый, хороший друг.
Время от времени я поглядывал на Евгения Владимировича, опасаясь, что он чем-нибудь выдаст свое душевное волнение, но он был неузнаваемо разговорчив и даже весел.
«Вот это выдержка! — восхитился я про себя, но тотчас подумал: — А может быть, и в самом деле он отдыхает здесь душой? Сложная штука жизнь!»
В сенях хлопнула дверь, и хозяйка, не сказав ни слова, выбежала в коридор.
— Он! — сказал Гусев.
И действительно, вместе с Ниной Васильевной в комнату вошел высокий, красивый моряк.
— Вот он, мой главный пограничник, — обнимая мужа, сказала хозяйка.
Она казалась совсем маленькой в сравнении с мужем. Рукав платья соскользнул к плечу, и я заметил у нее на левой руке, повыше локтя, свежий рубец и подумал, что, наверное, Нина Васильевна участвовала в недавней схватке с японцами.
Гусев и Козлов троекратно расцеловались.
— Ну, как ты выглядишь, морской волк? — Козлов оглядел приятеля. — Прыгаешь? По морям, по волнам — нынче здесь, завтра там!.. Вот замечательно, что ты появился.
— Евгений — наш лучший друг, — объяснил мне Козлов, когда мы познакомились. — Нет-нет, да и завернет в нашу лагуну. Верно, все по служебным делам, ну, да и то хорошо.
Спать мы улеглись заполночь, а чуть свет Гусев разбудил меня. Судя по всему, он давно уже был на ногах.
— Пора, шторм стихает…