Источник
Шрифт:
Он начал с того, что, добравшись от Мекки до Джидды, откуда мусульманские паломники начинали свой путь к святым местам ислама, уже через несколько дней создал систему, которая позволила выдаивать из каждого паломника дополнительный налог. Всем судам, швартовавшимся в гавани Акки, неожиданно приходилось платить портовые сборы, а если они пытались протестовать, у них возникали дополнительные трудности, избавиться от которых можно было только уплатой дополнительного бакшиша. Затем энергичный молодой араб заставил все караваны, приходящие в Мекку, платить налог за свои масла и финики, а продажа участков земли придерживалась, пока за нее не выплачивали подношение, в какой бы форме оно ни выражалось.
Во всех операциях Табари обращало на себя внимание, что проводились они легко и даже учтиво. Каждому подчиненному, который собирал для него бакшиш, позволялось
Когда были собраны шестьсот талеров Марии-Терезии, он лично доставил их в Истанбул и передал чиновнику, ведавшему назначением каймакамов, а оставшиеся памятные недели потратил на посещение своей школы и укрепление дружеских связей с теми, от кого на годы вперед зависели его успехи. Его зять, который пронырливостью добился Хорошего положения, часто встречался с ним в кафе на набережной Босфора и рассказывал, как успешно идут дела у молодого поколения.
– Мы заняли ключевые позиции в каждом департаменте, – с энтузиазмом сообщал реформатор. – И когда ты вернешься в Табарию, тебе будет чем там заняться.
В течение первых недель в Истанбуле Табари был почти убежден, что молодые люди близки к провозглашению новой конституции, и его неудержимо тянуло к ним, но на четвертой неделе за ним прислали карету, которая и переправила его через Босфор в блистательный дворец Долма-Багчех-Палас на аудиенцию к султану, и он убедился, что Абдул Гамид, которого считали величайшим правителем современной Турции, – умный, проницательный человек, жестокий в своих решениях и решительно не желающий, чтобы страна снова понесла урон из-за конституционных реформ. Табари оказался одним из нескольких свежеиспеченных каймакамов, которых султан принимал в этот день, и в ходе разговора группа перешла в затемненную комнату дворца, где Абдул Гамид сказал:
– В старые времена, если один из наших каймакамов предавал свое начальство, его приглашали сюда на консультацию и, пока он ждал… – Абдул Гамид хихикнул, и в наступившей тишине в темную комнату скользнул огромный черный евнух и схватил Табари за горло. У остальных правителей перехватило дыхание, а Табари почувствовал, как пальцы раба сжимаются у него на кадыке. Негр опустил руки, и все нервно рассмеялись. Абдул Гамид добавил: – От предателя не оставалось и следа. Его душили и бросали в Босфор. Конечно, сейчас мы больше не прибегаем к таким наказаниям.
Проинструктированный таким образом, как править империей, Фарадж ибн Ахмед Табари, самый удачливый представитель семьи Ура, вернулся править своим родным городом Табарией. Он не позволял себе никаких споров, исправно посещал самые отдаленные районы своих владений и регулярно платил бакшиш мутасарифу в Акке и вали в Бейруте. И более того. В результате неустанного давления, которое он оказывал на всех, кто вел с ним дела, Фарадж имел возможность откладывать сумму, которая пойдет на покупку новой должности. Она должна быть настолько значительной, чтобы он мог наворовать столько, дабы потом спокойно уйти в отставку. Он планировал, что, когда придет это время, он вернется в Табарию и купит для себя часть города.
Потому что он любил это незатейливое маленькое поселение, в котором вырос. Даже служа в далеких местах, он помнил снежные пики гор к северу, огни Цфата, мерцающие на склонах холмов, и красоту озера. Правление его в Табарии было ниже всякой критики, но если судить по стандартам таких мест, как, скажем, от Индии до Марокко, то он старался, чтобы его люди чувствовали себя счастливыми. Он ни на кого не давил и позволял меньшинствам, таким, как христиане или евреи, осуществлять у себя самоуправление, не обращая внимания на их религию или правила семейной жизни. Он контролировал довольно примитивное судопроизводство и заботился о гражданском мире, в котором спокойно и без перемен текли эти скучные годы. К востоку тысячи людей жили в гораздо худших условиях, чем те, которые обеспечивал правитель Табари, и если вдоль озера не было школ, если женщины самых разных верований жили как животные, то просто потому, что ничего иного им не предоставлялось. В течение первых двух лет, что он сидел тут, поглядывая на голые холмы Галилеи, ему не раз приходило в голову, что реформы, о которых говорили серьезные молодые люди в Истанбуле, могли бы развернуться
– Моя работа, – однажды объяснил он вали в Акке, – заключается в том, чтобы соблюдать порядок и следить, чтобы по ночам бедуины не полезли на стены.
У каймакама Табари было одно простое и понятное всем правило правления: все достойное внимания в Табарии может быть продано. Если арабского юношу призывали на военную службу, ясное дело, он не мог ее избежать, но, если его отец вносил каймакаму достаточную сумму, юноша не нес военные тяготы. Под страхом самых суровых наказаний, вплоть до смерти, чужакам евреям запрещалось владеть землей в арабских районах, но, если еврей мог собрать хороший бакшиш, ему позволялось купить землю. Когда кади приходил к выводу, что кто-то виновен, то каймакам и кади договаривались: последний выносит преступнику очень строгое наказание, затем осужденный обращается к каймакаму, и если у него достаточно денег для бакшиша, то он выходит на свободу. Чтобы получить простейшую бумажку, надо было платить взятку, для чего существовала установленная шкала, а чтобы или гражданский суд кади, или религиозный суд муфтия вынес потребное решение, надо было всего лишь уплатить соответствующий бакшиш каймакаму.
Конечно, не весь получаемый таким образом доход доставался лишь ему. Он щедро платил подчиненным, свои доли получали кади и муфтий. Более того, он должен был регулярно отсылать взятки в Акку и Бейрут. В результате постоянного выдаивания населения Табарии не оставалось денег ни на школы, ни на канализацию, ни на водоснабжение, ни на такую тюрьму, в которой человек мог бы выжить. Здесь не было ни больниц, ни нормальной полиции, ни пожарников, ни дорог. Тут стояли стены, которые ограждали от набегов бедуинов, и был добродушный, улыбающийся каймакам, который хотел как можно больше облегчить людям жизнь.
Чтобы такая система всеобщего взяточничества работала, среди начальства должна была быть система относительной честности, но недавно каймакам выяснил, что краснорожий муфтий утаивает бакшиш и клевещет на него в Акке. В таком его поведении не было ничего удивительного, потому что деверь Табари предупреждал его, что такие арабы, как кади и муфтий, чувствуют себя буквально несчастными, если на месте каймакама сидит их соотечественник-араб: «Они предпочитают иметь дело с чужаками. Например, с болгарами. Они могут запугать его и тогда чувствуют почву под ногами». Как обычно, молодой человек оказался прав, и, когда этот жаркий день близился к концу, Табари решил разобраться с муфтием. Он покончил со своим виноградным соком, в последний раз вытер вспотевшее тело и надел турецкий мундир, в котором обычно вершил государственные дела.
Из-за занавеса на втором этаже дома он с отеческим интересом наблюдал за жизнью, которая снова начинала пробуждаться на улочках города. У дверей своих лавок хлопотали торговцы-мусульмане. В поисках лохмотьев на рынок спешил старый еврей, пока у дверей синагоги собирались другие евреи, дабы возобновить изучение Талмуда. Христианский миссионер, бессильный обратить в истинную веру как мусульман, так и евреев, потерянно бродил у озера, пытаясь понять, какой же тайной силой владели Иисус и Павел, которые могли открывать сердца, наглухо запертые для него. Наконец каймакам понял, что он хочет увидеть: из дома муфтия выскользнул маленький кади, одетый в белое, и видно было, что он очень нервничает. Опасливо оглянувшись по сторонам, судья торопливо пересек улицу и с невинным видом направился в сторону правительственных зданий. Когда он благополучно скрылся, из тех же самых дверей появился осанистый муфтий в черном; на его красном лице отражались эмоции, которых он не мог скрыть. Муфтий неторопливо миновал несколько улиц, направляясь к зданию, где должна была состояться встреча.