Источник
Шрифт:
То есть в обществе всегда должен быть кто-то, кто может выносить суждения по таким вопросам, но у него будет такое право лишь в том случае, если он сверяется с Книгой. С древней и священной Книгой.
САБРА. Сдается мне, что брату вашему потребовалось слишком много времени, дабы сказать простую вещь: «Вы, идиоты, примите этих девушек обратно. У вас была своя война, а у них – своя».
РЕБЕ. Ты кое-что упускаешь. Ты можешь сказать это просто и ясно, но слушатель может то ли поверить тебе, то ли нет. Когда мой брат обратился к евреям Воджа, они должны были слушать его и подчиняться. Он был для них высшим авторитетом, моральным авторитетом, если хочешь, дабы напоминать им, что гласит закон, или говорить: «В данном случае вы не должны подчиняться ему».
САБРА. То, что вы говорите, относится к гетто. Но не к Израилю.
РЕБЕ. То, что я говорю, относится к человеческому сердцу… к вечности
САБРА. Есть известная еврейская поговорка, которая мне нравится куда больше, чем ответ вашего брата, ребе Ицик. Я думаю, что в 1948 году она имеет к нам прямое отношение. «В царском дворце много комнат, и от каждой комнаты есть свой ключ, но самый лучший ключ из всех – это топор». Вот мы и живем в век топора.
РЕБЕ. В еврейской истории каждый век – это век топора, но мы ищем что-то более постоянное. И я пытаюсь понять, задумываешься ли ты, что ты можешь сделать по отношению к мужчине, которого называешь своим мужем? В Талмуде есть рассказ о человеке, который изучал Тору и оказался в тени высокого дерева. На иврите – илана. И он вскричал: «Как прекрасно это дерево!» Остановившись под ним и прервав изучение Торы, он не только совершил великий грех, но и сам подверг себя опасности смерти.
САБРА. Вот это, конечно, принять я не могу. У нас с Готтесманом будут дети, и они унаследуют благородную страну, которой мы будем управлять без помощи раввинов.
РЕБЕ. Раввины всегда будут рядом с тобой, потому что твое сердце призовет их.
САБРА. Сердце не призовет.
РЕБЕ. Пока ты не придешь домой с татуировкой на руке… по-арабски.
Утром четверга, 6 мая, их диалоги подошли к концу. Окончательное разделение Палестины состоялось девять дней назад, и арабы, осаждавшие Цфат, получили приказ от верховного командования великого муфтия в Иерусалиме:
«Цфат должен быть немедленно очищен от евреев и превращен в нашу постоянную штаб-квартиру в Северной Галилее. Как только мы тут укрепимся, то отсюда начнем завоевание всего севера Фаластын».
Так что в этот день начался последний штурм еврейского квартала. Снайперы вели интенсивный огонь, и евреи начали нести потери. Захватывая дом за домом, арабы все теснее стягивали петлю, порой даже перебираясь через лестницу, а люди в воджерской синагоге продолжали молиться.
Оказавшись в том месте, где шли бои за Цфат, Кюллинан сказал Табари и Элиаву:
– Как раз в апогее этого сражения в Чикаго я едва не выставил себя идиотом. Одна из газет узнала, что я работал в этих местах и немного знаю арабский. Редактор попросил меня написать статью о том, что произойдет, когда арабы начнут сбрасывать евреев в Средиземное море. Я вытащил свои карты, запросил в справочном отделе библиотеки последние данные и написал очень убедительную статью, доказывающую, что при подавляющем превосходстве арабов в живой силе, вооружении и подготовке они через три недели после начала наступления автоматически добьются успеха. Я заверил газету и ее читателей, что исходя из моих впечатлений на месте нынешних событий – кроме того, я цитировал английских экспертов и приводил массу цифр – и при соотношении тридцать семь миллионов арабов против шестисот тысяч евреев «война конечно же будет короткой, жестокой и станет катастрофой для евреев».
– Большинство экспертов были с тобой согласны, – саркастически заметил Элиав.
– И как твоя проарабская пропаганда была воспринята в Чикаго? – пошутил Табари.
– К счастью, я обладал здравым смыслом… должно быть, мне ворожили Моисей или Магомет. Как бы там ни было, я решил на всякий случай показать статью приятелям из британского консульства, чтобы они проверили все данные, и два крупных специалиста сказали, что не нашли никаких ошибок. Но стоило мне прийти домой, как я узнал, что меня отчаянно разыскивает парень, который там считался атташе по культуре. Он настоятельно потребовал нашей немедленной встречи. Он сразу примчался и тут же, с порога, выпалил: «Господи, Кюллинан, надеюсь, ты еще не отдал статью?» Я сказал, что нет, а он рухнул в кресло и попросил выпить. «Слава Богу, старина. Ты избавился от крупных неприятностей на свою голову». Я спросил, что он имеет в виду, и услышал: «Видишь ли, евреи вроде побеждают, и мне бы не хотелось, чтобы ты выглядел круглым идиотом в глазах публики». Помню, я перестал наливать ему выпивку, и у меня перехватило дыхание. «Что? Евреи побеждают?» Он удивленно посмотрел на меня и ответил: «Конечно! Это уже всем известно». Я напомнил, что даже его собственное начальство не в курсе дела, а он рассмеялся: «Да они не знают даже, что у них делается под носом. Они думают, что если какой-то полоумный английский полковник научил арабов держаться в верблюжьем строю, то из пустыни тут же хлынет могучая армия». Он много еще чего выдал, в том числе и массу ругательств, но его слова помогли мне прослыть в Чикаго пророком. «Посмотри на это вот с какой точки зрения, Кюллинан, – сказал он. – Для арабов совершенно невозможно провести колонну бронетехники с запасами горючего и вооружения из Каира в Газу». Я восстановил в памяти карту этих мест… со всеми дорогами и прочими условиями местности и поправил его: «Ты забываешь, что там есть хорошие мощеные дороги. Им больше не приходится перебираться через каменистые вади». Он стукнул стаканом по столу и заорал: «Ты забываешь одну важную вещь, черт бы ее побрал! Так же, как и эти военные тупицы в конторе! Они видят лишь цифры на бумаге. Египтяне – восемьдесят тысяч стволов. Что эти идиоты делают в Каире, если бои идут в Газе? Они видят на бумаге, что у египтян восемьсот орудий. Они что, будут стрелять из-за пирамид? Взять конвой с военным снаряжением. Он под командой двух полковников собирается отправиться на фронт. К ночи он уже сформирован в Каире, но прежде, чем покинуть город, первый полковник продает своему брату, дельцу черного рынка, все запасные покрышки. Все до одной. При первой же проверке второй полковник позволяет своему дяде спереть половину запасов горючего. При второй проверке первый полковник продает две трети боеприпасов. В первой же деревне крупный деятель черного рынка, он же племянник второго полковника, предлагает за наличные продать ему половину грузовиков. На границе водители оставшихся машин решают украсть пулеметы и продать их евреям. – Я помню, как он беспомощно уронил руки, и пальцы у него дрожали, как листья на ноябрьском ветру. – Так что ты понимаешь, Кюллинан, у такого конвоя нет никаких моральных сил даже покинуть Египет». Его аргументы были столь убедительны, что я порвал свой опус. Мы сели за выпивку и принялись анализировать ход военных действии, после чего я написал статью, которая и принесла мне известность. Ее прочел Пол Дж. Зодман, и он был так рад найти кого-то, кто считает, что его евреи победят, что позже и предоставил средства, из которых ныне платят зарплату и мне, и тебе, и тебе.
Трое собеседников поднялись по лестнице, которая некогда разделяла арабский и еврейский кварталы. Слева их взглядам открылась покинутая мечеть. Она обладала такими продуманными пропорциями, в ней так удачно соотносились стены, купол и минарет, что при всех ее скромных размерах она была настоящим произведением искусства, украшавшим холм и придававшим законченность опустевшим арабским домам, что толпились у ее основания. Справа же виднелась приземистая квадратная синагога воджерского ребе. Она не сочеталась с окружающей местностью, не выделялась своим изяществом среди обступавших ее глинобитных домов, но она громогласно напоминала о том факте, что веками к ее дверям приходили упрямые люди, стойко продолжавшие верить, что Бог един. Бог, который играл такую важную роль в мирских делах – если люди Ему это позволяли.
Табари присел на ступеньки. Локти он упер в колени и подпер подбородок костяшками сплетенных пальцев.
– Я тебе когда-нибудь рассказывал об обороне Акры? – спросил он у Кюллинана. – Понимаешь, мне, как сыну сэра Тевфика Табари, было поручено возглавить оборону старого города, и в моем распоряжении конечно же были и люди и техника. Меня особенно обрадовало открытие, что в караван-сарае старого венецианского квартала боеприпасов оказалось столько, что можно было взорвать всю Фаластын. Главное, у нас было два миллиона патронов к английскому вооружению. Две тысячи оружейных ящиков, и в каждом по тысяче патронов. Да и другого добра хватало.
– Я дрался в Акре, – сказал Элиав.
– И что же случилось? – спросил Кюллинан.
– Ты же читал о падении Акры в 1291 году? – спросил Табари. – В тот раз нападали мамелюки, а христиане оборонялись. Но христиане были раздроблены на примерно десять самостоятельных групп: венецианцы, генуэзцы, тамплиеры, госпитальеры… В наше время атаковали евреи, а арабы оборонялись. Но мы состояли из четырех тысяч групп.
– Из четырех тысяч? – переспросил Кюллинан.
– Да. Я был единственным генералом в истории, под командой которого было четыре тысячи армий. Каждая из одного человека. У нас были иракские арабы, которые проникли в город, чтобы убивать. Ливанские арабы, готовые, едва только мы победим, открывать свои лавки. У нас были египтяне, иорданцы, немало сирийцев, несколько саудовских арабов. У меня были палестинские арабы из Иерусалима, Которые не могли разговаривать с арабами из Хайфы. Мне приходилось иметь дело с тремя тысячами отважных тигров, единственным желанием которых было разграбить еврейские лавки. Пусть с евреями дерутся другие арабы, а их дело – грабить.