Источник
Шрифт:
И поэтому он так обеспокоился в понедельник утром, когда застал в своей синагоге только семь евреев.
– А где Шепсель и Авраам? – спросил он. Кроме того, он заметил, что отсутствует и Шмуэль.
Один из стариков объяснил:
– Они крошат камни.
И маленький ребе выскочил из синагоги, чтобы найти своих последователей. Он увидел, что они работают под руководством Меммема Бар-Эля, кроша камни из снесенных домов. Образовавшуюся щебенку засыпали между досками, и получались брустверы, в которых будут застревать арабские пули. Чтобы защитить еврейские дома, выходившие к пролетам
– Шепсель! – закричал ребе. – Почему ты не в синагоге?
– Я тружусь, чтобы остановить арабов, – ответил старый еврей, и у ребе Ицика не нашлось никаких убедительных аргументов. Он потерял троих из своего батальона.
В то же утро он испытал еще одно потрясение, когда увидел, что Илана Хакохен, закинув за спину винтовку, организует из девушек его общины отряд обороны. В их обязанности входило подтаскивать камни старикам и готовить еду для Пальмаха.
– Иди сюда, малышка Эстер! – позвал он, но теперь девушки подчинялись более яркому лидеру, и старик передернулся, когда Эстер крикнула ему в ответ:
– Илана говорит, что следующая винтовка достанется мне! – Этой девочке, дочке Авраама Гинсберга, было тринадцать лет.
Но, организовав своих девушек, Илана сделала неожиданную вещь: она остановилась у дома ребе Ицика, решив объяснить, что надо сделать для обороны Цфата, потому что Меммем буркнул:
– Посмотрим, сможешь ли ты убедить этого старого козла.
Когда она распахнула дверь в былую сапожную мастерскую, то увидела перед собой лишь старую жену ребе, простую крестьянку из русской деревни, которая варила суп. Илана попыталась заговорить с ней, но жена раввина понимала только русский и идиш, а последним Илана отказывалась пользоваться. Через минуту появился ребе, с изумлением увидев, что в его доме сидит вооруженная девушка-сабра. Встреча оказалась достаточно странной, потому что ультраортодоксальный ребе считал невозможным даже посмотреть на какую-либо женщину, кроме своей жены, и, когда они наконец начали разговаривать, ребе вел себя так, словно сидел в отдельной комнате.
– Прошлой ночью мы отбили четыре арабские вылазки, – сказала Илана на иврите.
– Такова воля Бога, чтобы Израиль понес наказание за свои грехи, – ответил ребе на идише.
– Но не арабам ее воплощать.
– В прошлом Бог использовал ассирийцев и вавилонян. Почему бы и не арабов?
– Потому что ассирийцы смогли нанести нам поражение. А арабам не удастся.
– Как ты можешь быть такой высокомерной?
– Как вы можете быть таким слепцом?
В среду, на третий день их возобновившихся споров, у Иланы сформировалось четкое убеждение, что маленький ребе каким-то странным образом получает удовольствие от ее слов и поступков, потому что, предвосхищая любое ее слово, он громогласно провозглашал:
– Дочери Израиля прекрасны!
И к ее собственному удивлению, она отвечала:
– Мы стараемся построить такой Израиль, которым вы будете гордиться!
Не поднимая взгляда от своих сложенных рук, он возразил:
– Как вы сможете этого добиться, если вы столь высокомерны? Почему бы тебе не выйти замуж
Ее упрямый ответ на иврите неподдельно расстроил старого раввина:
– Мы женаты.
Тем не менее, какой-то слабый контакт возник, когда Илана взяла с собой Веред, и, когда пришел ребе, его жена кормила девушек супом из вареной ботвы.
– Одной вещью я в самом деле горжусь, – сказал маленький ребе.
– Баррикадами, которые мы построили? – спросила Илана.
– Нет, – ответил ребе Ицик. – А тем фактом, что, когда продукты в Цфате подходят к концу, никто из евреев не торгует на черном рынке.
– Попробуй он, – сказала Веред, – и Меммем тут же пристрелит его.
– Сколько тебе лет? – спросил ребе, краем глаза глядя на ее почти детскую фигурку.
– Семнадцать, – ответила Веред.
– Твой отец религиозен?
– Да. Он не знает, где я.
– Должно быть, у него болит за тебя сердце, – сказал ребе и пробормотал молитву над двумя девушками.
Но это чуть наладившееся взаимопонимание разлетелось вдребезги. Вечером 23 апреля, когда начинался их второй Шаббат в Цфате, Меммем Бар-Эль до мозга костей был убежден, что арабы готовятся к атаке. Он боялся, что штурм будет предпринят именно в субботу, когда, по логике вещей, евреи будут молиться, так что в пятницу он собрал всех трудоспособных, чтобы возвести дополнительные заграждения, и теперь евреи молча таскали доски и камни. Именно в это время из сгущающейся темноты и появился ребе Ицик.
– Чем вы заняты в Шаббат? – вопросил он на иврите.
– Строим стену, – ответил Бар-Эль.
– Прекратите! – крикнул этот невысокий человечек.
– Ребе, идите домой к своим молитвам, – попросил Бар-Эль. Возмущенный ребе явно намеревался помешать работам, и было ясно, что его протесты привлекут внимание арабов. Меммем решительно заткнул ему рот ладонью, развернул его и подтолкнул к Ниссиму Багдади. – Убери его отсюда, – приказал Бар-Эль.
Иракский еврей, весивший, как минимум, вдвое больше, чем ребе, легко оттащил его подальше от спешной работы и, подталкивая, направил к сапожной мастерской, где, позвав Илану, сказал ей:
– Придержи его дома. Нам надо строить стенку.
Илане пришлось войти на половину ребе и усесться рядом с ним. Пока за домом спешно шла работа, он был погружен в мрачное молчание. Ближе к рассвету старик выдал предсказание на идише:
– Бог обрушит проклятие на эту стену. Бог проклянет любую армию, которая работает в Шаббат.
Но настоящий кризис возник к Пасхе. Давление арабов становилось все ощутимее, и Меммем настоял, что надо укрепить брустверами два самых важных ряда домов, пусть даже придется снести несколько других домов и использовать полученные из них камни. Работы начались в самый канун Пасхи, и ребе, услышав звуки молотов и ломов, пришел в неистовство. Он носился меж склоненных работников, кисточки его талеса метались у них перед глазами, и он не уставал напоминать, что их собственные отцы возносят молитвы в этот святой день. Он молил их сопротивляться осквернению сего дня, но в ответ слышал, что ребе Голдберг и рав Лоуи, понимая, что пришел час смертельной опасности, дали полное разрешение пренебречь и Шаббатом и Пасхой.