Источник
Шрифт:
– Мы еще увидимся с вами, – сказала Илана. – В Израиле.
– Вот тогда мы и начнем настоящее сражение, – сказал ребе. – За душу Израиля.
Той же ночью Тедди Райх и группа его испытанных бойцов, рассевшись в кузове грузовика, покинули Цфат. Они шли на помощь еврейским силам, пытавшимся взять важную арабскую крепость Акру. Ехали они не зажигая фар, чтобы не привлечь внимания арабских патрулей, рыскавших между Цфатом и побережьем. Все шло хорошо, пока грузовик не приблизился к древнему холму Макора, который вот уже тысячу лет охранял эту дорогу. Здесь несколько арабов напали на кибуц и теперь открыли огонь по грузовику. Завязалась яростная перестрелка, и Меммем Бар-Эль закричал:
– Они
Евреи рванулись через холм, стреляя в отступающих арабов. Один из них развернулся и стал торопливо отстреливаться. Пуля попала в Илану Хакохен, и та вниз головой покатилась по склону холма. Когда Райх подбежал к ней, она уже была мертва.
– Найдите Готтесмана, – сказал он, и двое бойцов кинулись искать Готтесмана, который, обретя в ходе перестрелки самообладание, уже успел подняться на холм.
– Сюда, – послышался голос Бар-Эля, и Готтесман сквозь темноту пошел туда, где его друг, сгорбившись, сидел над чьим-то телом.
– Взяли в плен араба? – издалека крикнул он. Но когда подошел ближе, молчаливые фигуры расступились, освобождая ему проход, и он увидел, что погибшим бойцом была Илана. Она лежала, сжимая в руках английскую винтовку.
Из горла его невольно вырвался страшный вскрик, долгий стон отчаяния. Он схватился руками за грудь, и эмоции, копившиеся десять лет, вырвались наружу. Его покинуло только что обретенное самообладание, и он бросился на землю рядом с отважной девушкой, которая лежала мертвой. Он даже не мог толком осознать, что произошло: смерть Иланы последовала сразу же за гибелью Багдади, и этого его измученные нервы уже не могли выдержать. Человек может вынести десять лет войны, справляясь с одним потрясением за другим – уничтожена вся семья, предают друзья по подполью, от немецких пуль гибнут английские боевые товарищи, еврейские беженцы тонут у берегов Италии, погибает улыбающийся Багдади, который так нужен, – человек может вынести десять таких лет. Но не десять лет и один день. Готтесман судорожно потянулся к Илане, к желанной и любимой Илане из Галилеи, но в его пальцах была лишь земля этого холма, земля, из которой вышли его древние предки. И пока она просыпалась сквозь пальцы, пока дарила холодным бесстрастием своего существования, он медленно обретал силы, и им овладела дикая ярость, которая была страшнее, чем его первый крик отчаяния. Он вскочил с земли и повернулся спиной к мертвой. Он разбросал всех и, не в силах отделаться от мучительных и блистательных видений будущего, таких же, как апокалиптические картины, которые представали перед Гомерой и псалмопевцем на этом же холме, он закричал:
– Я больше не Исидор Готтесман! Я больше не немецкий еврей! Я буду срубленным деревом! Мое имя – Илан. Я буду Божьим человеком. Меня зовут Элиав, и я буду драться за эту землю…
Он стал механическими шагами спускаться по крутому склону холма, с идиотской бесцельностью стреляя из винтовки, словно ангелом мщения овладело безумие берсерка, и Тедди Райх с холодной расчетливостью сказал:
– Пусть идет. В Акре нам понадобится сотня таких, как он.
Так еврей Илан Элиав, пылая яростью, покинул Макор и ступил на тропу, которая привела его не только в Акру, но потом и в Иерусалим, чего он, ослепленный горем и болью, не мог предвидеть.
Глава семнадцатая
Холм
Схематическая диаграмма холма Макор, снятая по направлению с юга 30 ноября 1964 года по окончании первого года раскопок. Сплошные линии указывают участки, которые предполагается исследовать во время следующих сезонов 1965– 1973 годов. Обращает на себя внимание, что расстояние между уровнями заметно варьируется. (Например, как можно убедиться по графику на с. 925, расстояние между уровнями XV и XIV составляет двадцать футов, а между уровнями X и IX всего два фута.) Также опоит обратить внимание, что монолит Эла, может самый важный объект, погребенный под наносами на холме, остался не замеченным землекопами.
По мере приближения ноября, который нес с собой угрозу дождей, Кюллинан чувствовал, что раскопки вот-вот остановятся. Все его мысли были в Чикаго, где Веред Бар-Эль продолжала читать свои никому не нужные лекции о «подсвечнике смерти». Пол Зодман прислал авиапочтой кучу газетных вырезок с фотографиями, на которых Веред позировала с этой роковой менорой, а сопроводительный текст объяснял, что шесть из врагов царя погибли и такая же участь наконец постигла и самого царя, потому что, по мудрому мнению некого австралийского журналиста, «самым худшим врагом для него был он сам». Но, читая статьи, Кюллинан обнаружил, что у Веред хватило честности признать, что вся эта история выдумана.
Тем не менее, эти вырезки волновали Кюллинана, потому что напоминали, как он любит эту обаятельную женщину: когда Веред смотрела на него из-за меноры, она была совершенно очаровательна, и он томился в ожидании ее возвращения. «Я сделаю ей предложение в ту же минуту, как она выйдет из самолета», – дал он себе обет, но его поглощенность Веред была прервана газетной публикацией, которая могла радикально изменить ход раскопок не только в 1964 году, но и в последующие годы.
«Наши источники утверждают, что назначение обязательно состоится, если религиозные партии дадут согласие».
Стоило Кюллинану узнать эти новости, ему сразу же пришло в голову: именно это и держало Веред и Элиава в отдалении друг от друга. Но он никак не мог понять их отношений, и, прежде чем попросил Табари о помощи, чтобы разобраться в них, из кибуца явился Шварц с просьбой к Кюллинану – не может ли он повидаться с женщиной, которая работала в обеденном зале. Речь шла о большой Ципоре, и Кюллинан предположил, что ей нужна его помощь, дабы где-нибудь устроиться на работу. Она была родом из Румынии и посему обладала определенными амбициями. Он усомнился, что сможет оказать ей действенную помощь, но тем не менее пригласил ее войти.
Она была симпатичной женщиной лет тридцати, крепкой и бойкой, и он припомнил, как лихо она управлялась на кухне, с каким грубоватым дружелюбием обслуживала столы. Когда она протянула ему широкую ладонь и улыбнулась, он понял, что пропал.
– В чем дело, Ципора? – спросил он.
Она села, показала на заголовок статьи об Элиаве и разразилась слезами, в которых не было ничего от женских уловок; она рыдала, полная растерянности и неизбывного горя.
– О, проклятье, – пробурчал он так громко, что она услышала его.
– Простите, доктор Кюллинан, – всхлипнула она. – Мне нужна помощь.
– Не сомневаюсь, – дал он банальный ответ, в котором прозвучала нотка сарказма. Но, едва произнеся эти слова, он устыдился и бросил быстрый взгляд на ее руки – нет ли на них татуировки из немецкого концлагеря. Ее не было. Слава богу, ему не придется иметь дело с одним из этих случаев! Он встал, обошел стол и предложил ей свой носовой платок. – Прошу прощения, Ципора. Итак, что я могу сделать?