Исток зла
Шрифт:
— Уютно тут… — как бы вскользь заметил профессор.
— Я привык к другому.
— К чему же?
— Либо поместье — там всё свое, родное, руками сделанное. Либо съемная квартира недалеко от полка — там какая обстановка есть, так и ладно.
— Квартира в Варшаве всё же удобнее поместья.
— Не спорю…
Оказалось — третий этаж. Дверь у профессора была вычурная, деревянная, какая-то наборная из дерева разных пород. Перед дверью — коврик.
Цвета радуги.
Замок был только один, да еще английский. Очевидно, профессор не придавал значения обращениям варшавской полиции к домовладельцам о необходимости ставить на двери, как минимум, два замка разных систем.
— Прошу!
Холл —
Граф Ежи оглянулся в поисках сменной обуви.
— Не беспокойся. Здесь чисто, домработница приходит каждый день. Ненавижу грязь, знаешь ли…
Вот как?
— Проходи вон туда…
За дверью, сделанной из металла и стекла, оказалась комната, видимо, гостиная. Большая и холодная, выполненная в серо-синих тонах, почти без мебели. Жалюзи вместо штор и тюля, диваны какой-то странной формы — большие, кожаные. Журнальный столик, тоже из металла и стекла, профессор ловко подкатил к одному из диванов.
— Располагайся. Какую музыку включить?
— Не знаю… что-нибудь погромче…
Чтобы соседи не услышали. Урод.
— Вот как… Рэп подойдет? Мне подарили кассету, я ее еще не слушал.
— Вполне.
По ушам ударили громкие, бестолковые аккорды. Господи, как люди могут слушать это, это же не музыка! Единственное ее достоинство — она может заглушить всё, даже вопли.
Профессор подмигнул:
— Я сейчас вернусь…
Тварь…
Граф Ежи досчитал про себя до двадцати, еще раз погладил рукоять револьвера в кармане. Потом, крадучись и стараясь не шуметь, пошел вперед…
Пана Ковальчека хватило ненадолго — ровно до того момента, как граф Ежи на его глазах смыл в унитазе его недельный запас дури, найденный в ванной комнате, а потом и самого профессора сунул головой туда же и пустил воду. Отплевываясь грязной водой, профессор раскололся, как арбуз, который несли-несли да и уронили неосторожно.
Пан Ковальчек был распространителем дури, распространял ее в университете и неплохо зарабатывал на этом. Взялся он за это потому, что был иностранным гражданином и оппозиционером — если бы полиция арестовала его за распространение наркотиков, моментально поднялась бы волна, что еще одного оппозиционера схватили и подкинули ему наркотик, чтобы отправить за решетку. Такое вот алиби.
Наркотики пану Ковальчеку поставлял некий пан Жолнеж Змиевский, у него была квартира в Мокотуве, как и у Елены, — богатый, надо сказать, район. Кем был пан Змиевский, где он работал, — того пану Ковальчеку известно не было, но он подозревал, что пан Змиевский является полициянтом или того хуже — служит в безпеке. Самое интересное, что пан Змиевский регулярно передавал на реализацию только кокаин и синтетические опиаты, а вот героин у него был лишь время от времени, но если он появлялся, то в большом количестве и по выгодной цене. Это граф Ежи узнал, когда макнул пана Ковальчека в унитаз, а заодно узнал и имена тех, кому пан Ковальчек продавал героин. Вывод из этого из всего был простой — пан Змиевский действительно служит в полиции и имеет личный канал из Латинской Америки, по которому переправляются наркотики. А вот с Востока он ничего не получает, но если изымается какая-то партия наркотиков, то он каким-то образом получает часть ее на реализацию.
Короче говоря — преступная шайка налицо.
Закончилось это тем, что граф Ежи сунул Ковальчеку в рот ствол «нагана» и весьма подробно объяснил, что он с ним сделает, если он или еще кто-то продаст пани Елене хоть грамм какой-либо дури. Если это произойдет, то он просто пристрелит пана Ковальчека, а потом и того наркоторговца, который продаст ей дурь. Таким образом пан Ковальчек теперь в ответе за дела всех своих собратьев по ремеслу, и в его интересах — сообщить о графе, как о человеке, с которым лучше не связываться всем панам наркоторговцам Варшавы.
Вытерев ствол револьвера полотенцем, иначе его просто противно было бы класть в карман, граф Комаровский покинул сей гостеприимный дом с ковриком цвета радуги на входе, оставив его хозяина размышлять о вечном, сидя на полу ванной в одном халате и отплевываясь слюнями и кровью из разбитого рта.
Размышлять ему пришлось недолго, почти сразу после ухода графа Ежи раздался новый звонок в дверь — громкий, требовательный.
Пан Ковальчек запахнул на себе халат (дамский, кстати), включил воду, набрал воды в сложенные ладони и осторожно промыл лицо. Болели глаза, лицо, саднило десны. До сих пор он ощущал медный привкус… жутковатое ощущение револьверного ствола во рту не давало покоя. Вспомнив глаза этого… садиста, пан Ковальчек внутренне содрогнулся, как бешеный. Такой и в самом деле пристрелит, не надо было с ним связываться.
Снова звонок. Как в голове отдает…
Пан Ковальчек прошел в прихожую, глянул в глазок и отшатнулся.
А этому что здесь надо… Он же здесь никогда не был! Йезус Мария, он же не должен знать этот адрес!!!
Но и не впустить нельзя. Тем более не уйдет по-хорошему, а если и уйдет, потом такая беда будет, не расхлебаешь…
Пан Ковальчек повернул собачку замка, отступил в сторону. Гость — в длинном, сером плаще — прошел в прихожую.
— Я решительно отказываюсь! — заявил дрожащим голосом пан Ковальчек, закрывая дверь.
— От чего же? — поинтересовался гость.
— От этого! Я же просто продаю, какого беса?! Сегодня тот молодой пан, о котором вы мне говорили, сунул мне ствол в рот! У него был револьвер! Он сунул мне его в рот и сказал, что, если я еще раз продам ей или кто-нибудь другой ей продаст, он придет сюда и убьет меня! А потом он пойдет и устроит бойню в городе. Йезус Мария, он сумасшедший!
Гость мрачно усмехнулся.
— Это он тебе лицо разбил?
— Да, он! Он безумен!
— Может, ты ему просто не понравился?
Обидевшись, пан Ковальчек развернулся и отправился в гостиную, где по-прежнему долбил по ушам рэп.
— Он сумасшедший! Я с такими не имею дела, он и убить может!
— Да кому ты нужен, содомит поганый, пся крев!
От неожиданного и хлесткого оскорбления профессор повернулся и увидел направленный на себя пистолет.
— Что…
Пистолет плюнул огнем. Потом раз, и еще раз…
Профессор умер почти сразу, в этом господь был милосерден к нему. Неожиданный гость подошел к распростертому на ковре телу, он не боялся, что кто-то услышит выстрелы и вызовет полицию, если кто что и услышал, наверняка подумал, что это музыка так играет. Пистолет он не стал бросать рядом с телом, это было бы слишком демонстративно и наводило бы на мысль о подставе — он аккуратно обернул его платком и положил в карман плаща. Дело в том, что пистолет был табельным, а все табельные пистолеты отстреливаются, и данные о них собираются в специальную картотеку. Как минимум, десяток свидетелей покажет, что профессор сегодня из университета ушел не один — он следил за ними всю дорогу и всё это видел. Опознать, с кем именно он ушел, — на это уйдет примерно день, подгонять процесс не следует. Еще два часа — установить, какое именно оружие закреплено за этим человеком как табельное, и поднять данные из картотеки. Еще часов двенадцать — на срочную экспертизу, сравнение пуль, извлеченных из тела профессора, и пуль, выпущенных при отстреле табельного пистолета.