Истоки державности. Книга 2. Язва христианства
Шрифт:
Архиепископ с удивлением с головы до ног оглядел аббата Гунтбальда:
– Ты сделал больше, чем я ожидал от тебя. За твоё усердие тебе больше подходит одежда епископа, чем аббата.
Гунтбальд со скромностью преклонил голову.
– Не время сейчас для очередной склоки, не время, – замотал головой архиепископ. – Не хватает сил для защиты рубежей. Того и гляди, что во Фрисландии опять появится Рюрик. Но где его ожидать? Береговая линия так длинна!
– Осмелюсь заметить, что вряд ли теперь Рюрик появится во Фрисландии. Она разорена: им разрушены города Антверпен, Доорник, Мехелен, разорены все монастыри. Торговый порт Дорестад грабили несколько лет подряд. В прошлом году норманны под предводительством какого-то Гастинга напали на Амбуаз и сожгли его. Не известно приложил ли к этому руку Рюрик или нет? Чего теперь грабить? Всё побережье Саксонии, Фландрии, Нейстрии и Фрисландии разорено. Торговля с Британией сошла на нет. Торговцы отказываются выходить в море, опасаясь норманнов и Рюрика. Даже славянских купцов стало меньше, из-за чего поднялись цены на меха.
– Славяне, славяне, опять славяне… Неугомонный и неуловимый Рюрик… Не удалось его привести к покорности, как этого Харальда Клака. Как его искать и где? Дорого обходится нам противостояние с ним. Как бы избавиться хотя бы от его набегов?!
– Я постараюсь придумать что-нибудь.
Архиепископ согласно кивнул головой:
– Придумай. Какие сведения о Бернаре?
– Маркиз Септиманский после смерти своего брата Госельма от рук Лотаря притих, старается не вмешиваться в склоки сыновей императора. А чего ему вмешиваться? После того, как император наделил, э-э-э…, своего сына Карла обширными землями, – архиепископ с подозрением взглянул на аббата, но у того был такой наивный вид, – что крестнику императора больше нечего тревожиться о своём воспитаннике. Правда, Бернар часто и надолго покидает свои владения, доверяя их назначенным им виконтам. Где он бывает – не известно.
– Поменяй своих осведомителей – я должен знать обо всём!
Аббат склонил голову в знак согласия исполнить повеление, а архиепископ переключил внимание опять на послов. После того, как спафарий Феофан, слащаво улыбаясь, закончил передавать предназначенные императору подарки, предварительно показывая их окружающим, к Людовику, важно восседающем на троне, обратился епископ Халкидонский:
– Мой император просил своего брата – императора франков принять участие в судьбе этих людей одного северного народа, – посол повёл рукой в направлении гордо стоящих сзади воинов, – и помочь им вернуться на родину. Много доблестных воинов из разных стран считают честью служить императору Феофилу. Эти люди несколько лет провели при дворе императора и решили вернуться к своим семьям. Это маленькая крупинка тех воинов, что решили покинуть Византию. С учётом того, что им приходилось проходить через земли диких славян и других варваров, их путь в Константинополь был труден и долог. Хотя доблесть этих воинов была не раз доказана в служении моему императору, он бы хотел, чтобы их жизни не подвергались опасности при возвращении на свою родину. Он считает, что отсюда им ближе до дома, чем из Константинополя.
Император с ласковой улыбкой повернулся к воинам:
– Кто вы, из какого вы племени?
Один из воинов с покатыми плечами и мощными руками вышел вперёд и, на взгляд архиепископа Меца, довольно пренебрежительно, а может быть даже нагловато начал отвечать:
– Русы мы.
– Вы крещёные?..
Воин отрицательно покачал головой.
– Так где же находятся ваши семьи?
Воин уже внаглую, без всякого почтения к императору ухмыльнулся:
– Наши семьи сейчас в Скандии.
– В Скандии, в Скандии… – задумался император. – Это где-то на севере? Кажется, там живут свеоны? Харальд Клак свеон. Вы его подданные?
– Он не наш конунг, – замотал головой воин.
Архиепископ Меца насторожился: откуда воин знает, что Харальд конунг? Или у них на севере все правители конунги? Тогда почему он понимает язык франков и говорит на нём? С акцентом, но говорит. Он чуть нагнулся к уху императора и тихо произнёс:
– Может это Троянский конь императора Феофила?
Император Людовик благодарно кивнул головой своему сводному брату и, продолжая улыбаться, обратился к послам:
– Хорошо, из любви к императору Феофилу я позабочусь об этих людях, но после того, как выясню о них всё. Если они не замышляют зла против меня, то я постараюсь обеспечить им возвращение на родину. Если они могут представлять угрозу империи, то я с моими послами верну их императору Феофилу, чтобы он сам решал их судьбы.
– Государь, позволь мне помочь выполнить просьбу императора Феофила, – архиепископ повернулся к послам и изобразил на лице доброжелательную улыбку. – Этих доблестных воинов временно поселят в одном из аббатств, их тщательно расспросят с целью определения самых безопасных способов доставки на их родину. Так как правила проживания в кельях аббатства не предусматривают наличия оружия, нашим гостям следует сдать всё вооружение. Аббат Гунтбальд проводит вас.
Архиепископ повернулся к аббату, и доброжелательная улыбка вмиг пропала с его лица:
– Досконально всё разузнай про этих русов: кто они, кто их соседи, кто у них правитель? Непременно расспроси их о Рюрике, может они знают, откуда он совершает набеги на наши земли? Постарайся окрестить их. В ближайшее время я пришлю тебе одного помощника. Он тебе поможет в этом.
Вереница разоружённых русов неспешно брела за семенящим впереди аббатом. Один из них – здоровенный верзила тихо спросил воина, который отвечал на вопросы императора:
– Оскол, а чего это ты ляпнул императору, что мы в Скандии живём?
– А стоит ли им правду-матку вываливать? Ты, Бермята, забыл – кто они? Или ты франкам опять готов доверять после того, что с нами было?
В ответ Бермята только вздохнул, а Оскол продолжил:
– То-то и оно!.. У меня шрамы от ран, нанесённых ими, начинают ныть, как только их вижу. Чем меньше о нас они будут знать, тем быстрее домой попадём.
На следующий день русов привели в достаточно просторную келью, в которой стоял один единственный стол, за которым разместились аббат Гунтбальд и с глазами навыкате писарь-монах, обложенный свитками пергамента и кипами заточенных гусиных перьев. Аббат, окинув взглядом пришедших и выбрав из них самого крупного с наивным, по его мнению, взглядом, обратился к нему:
– Как твоё имя?
– Бермята.
Гунтбальд строго посмотрел на писаря, и тот заскрипел пером, выводя на пергаменте «Бермунд».
– Так как же зовут твоего конунга? – опять перевёл взгляд на Бермяту аббат.
– У нас нет конунга, и не было никогда, – развёл руками Бермята.
– А как же вы решаете споры между собой?
– Сообща решаем… Да и чего нам делить-то?
– То есть, вами никто не владеет, и у вас демократия, как у древних греков?
– Я не понял, о чём ты говоришь, но клятву на верность мы давали…
Прервав Бермяту и задвинув его за себя, вперёд вышел Оскол:
– Нашим народом владеет каган, а мы служим тому, кто больше заплатит.
Гунтбальд смотрел на этого воина в византийской одежде, и у него начало возникать ощущение, что он уже где-то встречался с ним. Да и этот рослый и простоватый на вид здоровяк тоже не казался ему незнакомцем. А может, большинство воинов похожи друг на друга? Аббат раздражённо дёрнул щекой:
– А как твоё имя?
– Осколом меня кличут.
Писарь заскрипел пером и старательно начал выводить на пергаменте «Аскольд».