Истоки державности. Книга 2. Язва христианства
Шрифт:
Ламберт откинулся на спинку стула и внимательно разглядывал Матфрида, пытаясь понять – согласен ли тот с его доводами? Видя его сомневающееся лицо, он продолжил:
– Если тебе дорога твоя голова, то не стоит тебе показываться на глаза Лотарю. Всё, что хочет князь Рюрик, могу передать и я, а ко мне-то он более снисходителен.
Матфрид потянулся к фруктам, выбрал яблоко и с хрустом откусил кусок. Медленно пережёвывая, он доел яблоко до конца и только после этого промолвил:
– Видимо – ты прав. Какая разница, если Лотарь узнает о предложении князя из твоих уст, а не из моих. А Рюрику я передам твои замыслы.
Ламберт облегчённо вздохнул и с сожалением замотал головой:
– Жизнь так быстротечна и суетлива. Чуть больше двадцати лет назад все были друзьями, пили вместе вино, а теперь!.. Граф Руссильон казнён. Граф Вельф Баварский милостью судьбы и потугами маркиза Септиманского стал тестем императора и смотрит на всех свысока. Вместе с тобой мы сражались плечом к плечу во многих битвах, а теперь ты служишь Рюрику! И хотя мы теперь можем оказаться на разных сторонах поля битвы, давай просто, как в старые добрые времена, выпьем вина.
* * *
– Э-хе-хе! – В очередной раз вздохнул Владияр и опять начал ворошить свой товар, выкладывая вперёд на его взгляд самые яркие и цветастые платки. – Красавица! – попытался привлечь он к своему товару проходящую мимо торговку пирогами. – Подбери себе платок! Смотри, какой выбор! Весь торг обойдёшь, а таких не найдёшь… Цветасты, узорчаты… Можем поневу 3 подобрать…
Женщина остановилась и окинула купца презрительным взглядом:
– А ты что, пень старый, не видишь – не наторговала ещё. На что покупать-то?..
3
Передник, одеваемый поверх рубахи.
– И почему это я старый-то? – только и смог промолвить Владияр, растерявшись от дерзкого ответа, и услышал в ответ не менее дерзкое и едкое:
– Али зубы у тебя все на месте? Не повыпадали ещё?.. – торговка отвернулась и пошла дальше, призывая покупателей. – Пироги! Пироги! Кому пироги?!
– Не обижайся на неё, сосед! – подошёл к Владияру продававший неподалёку свой товар Мошко. – Не осталось у народа серебра совсем. Злой он стал от этого. Зачахла от этого торговля, зачахла… Сам не знаю – чего делать? Никому не нужна стала моя ковань. Бывает – днями стою, ничего не продав. Давеча топор продал и рад, а к мечам да кольчугам никто и не приценивается. Зимой на санях повёз по округе торговать, так весь и чудь привередливые стали, чуть ли не задарма хотят брать? Какая выгода мне? Никакой. Молвят, что в Ладоге у Рюрика дешевле возьмут. Куда деваться? Пришлось продавать с никчёмным наваром. Набрал я у них пушнины, а кому сбывать? Сворачивают купцы торговлю, сворачивают… А осень придёт, Синеус своих людей опять пришлёт за данью. Серебро только готовь!.. А где его взять-то? Как дальше жить? Не знаю… Как жить?! Хоть в Муром под хазар переселяйся! Всё меньше обирать будут.
– Верные слова ты говоришь, сосед. Князю дай, мурманам дай… Серебра не напасёшься. Уж приходится в мошну руку запускать, из спрятанного на чёрный день тратить. Неужто этот чёрный день наступил?
– Не знаю, не знаю… – вздохнул Мошко. – Мне отец казну большую оставил, чтобы я его дело продолжил. А что теперь мне сыну оставлять? А другому?.. Сырца железного купить надо? Надо. А сколько пота прольёшь, прежде чем меч изготовить! Да на прокорм… А времени сколько потеряешь, прежде чем это всё продашь! Погоди, погоди, никак товаром моим заинтересовались.
Мошко засеменил к покупателю, рассматривающего кольчуги, а Владияр, выдавив на лицо слащавую улыбку, поспешил следом:
– Мишата, что же ты меня сторонишься? Ведь немало мы с тобой стёжек-дорожек истоптали! Из скольких переделок вместе выпутывались! Аль обижал я тебя и платил мало?
Мишата, примеряя кольчугу, степенно ответил:
– Платил честно, зря нечего говорить.
– Что же ты меня покинул? Возвращайся!
Мишата достал кожаный кошель, выложил на стол кучу серебряных монет за кольчугу и промолвил:
– Все в Нова-граде знают, что лучше, чем у Мошко, доспех не сыскать. В таком доспехе в любом бою живым останешься. Князь Рюрик в скором времени опять в поход собирается, вот кольчужка мне и пригодится.
– Не вернёшься, значит?! – загоревал Владияр.
– Ты уж, Владияр, извини – смысла нет. С тобой плыть торговать – голову тоже сложить можно, как и с Рюриком. Зато с князем обогатишься быстрее. Когда бы я с тобой на доспех накопил?! К тому же в Нова-граде жить – мурманам дань платить, а в Ладоге я свободен от этого.
– И Балша с тобой там? – поинтересовался Владияр.
– И Балша… – повернулся уходить Мишата.
– А Путарь?.. – вдогонку крикнул Владияр.
– Пропал Путарь, сгинул – ни слуху, ни духу…
Глава 4
(841-842 гг. от Р.Х.)
В непроглядной темени раздался надрывной кашель и эхом разнёсся по всему сырому подземелью. Бермята приподнялся на своей скудной подстилке из влажной соломы, пытаясь разглядеть что-либо, но чёрный мрак застилал глаза. Он облегченно выдохнул и, почёсываясь от досаждавших его блох и гремя оковами, с шумом подгрёб под себя влажную солому.
– Чего ворочаешься? Не спится? – услышал Бермята тихий голос Путаря, прикованного к стене цепями рядом с ним.
– Оскол кашляет – живой ещё, – так же тихо ответил Бермята. – На нём живого места нет. Хорошо, что каты уж несколько дней не ходят и оставили его в покое. Иначе…
– Какой он Оскол?! Франки его Аскольдом кличут, да и он не прочь отзываться на это прозвище.
– То же мне, имечко придумали: Аскольд!.. Непривычно уху. Да и Дир тоже…
– А что Дир?! – отозвался Тыра, прикованный напротив. – Чем тебе имя Аскольд не нравится? Это как удар мечом: «ас» – взмах и шелест ветра, «кольд» – звон удара о шелом врага. А Дир! Это же звон отбитого щитом удара. Мне нравится. Да я зарок дал, что если выберусь отсюда, то до самой смерти Диром буду зваться, и франки будут помнить месть Дира. Вот только как выбраться?.. Я бы выбрался, но как бы цепи сбить? Бермята, ты бы смог?
Бермята только горестно улыбнулся, но кто в этой кромешной тьме увидит эту улыбку?
– Сгниём мы здесь, если не сбежим. От этой похлёбки скоро ноги не будем волочить, – отозвался из темноты Ульвар. – У данов рабом и то было легче. Хитрость какую-нибудь надо придумать.
– Что придумаешь? – вздохнул Путарь. – Я уж извелся весь, да ничего на ум не приходит. Отупеешь здесь…
И опять наступила тишина до тех пор, пока небольшое тёмно-серое пятно зарешёченного массивными прутьями окошка не посветлело, предвещая рассвет, и сразу же лязгнули засовы, заскрипела тяжёлая дубовая дверь, и в её проёме показался монах Эббон, освещённый чадящим пламенем горящего факела.