Истоки (Книга 2)
Шрифт:
Генерал не ждал и, как на первый взгляд ни странно, не желал ослабления неприятельского натиска. Ему хотелось, чтобы враги возможно больше сил бросали в бой с этой армией. И чем отчаяннее рвались немцы к Волге, тем крепче становилась его уверенность в том, что тут, на Волге, суждено разыграться самым крупным и решающим сражениям.
После неудавшегося наступления под Харьковом, где Валдаев командовал одной из армий, его вызвали в Ставку.
– Харьковская операция для нас ясна, - сказал Сталин со свойственной ему определенностью.
– Учимся на тяжелых ошибках. Войска держались мужественно, как подобает советским людям. К вам лично Ставка
– Сталин указал на карте на вытянувшуюся в сторону Волги линию фронта.
– Фронт ответственный, - без нажима уточнил он.
Сталин, как и прежде, считал, что из воюющих сейчас народов самые сильные и стойкие - русские и немцы. Этого он не мог и не хотел забывать. Союзников пока не принимал в расчет. Их эгоизм был устойчив, осмотрителен до цинизма. Своим горячим сердцем южанина и логически строгим умом жил Сталин сейчас огромными планами, и только привычка к немногословию и сдержанности не позволяла ему входить в подробности во время короткой беседы. Приглушая и без того глуховатый голос свой, он сказал, что нужно принудить немцев зимовать в степи, втянув их в изнурительные бои.
– Ставка будет помогать фронту, но имейте в виду, что мы будем накапливать резервы вот здесь, на северном фланге неприятеля. Наступит момент, и мы нанесем удар.
– Глаза Сталина вспыхнули такой энергией, такой страстной, торжествующей верой в победу, что лицо его, обычно тяжеловато-замкнутое, в морщинах, помолодело. На прощание коротко и сильно пожал ладонь Валдаева очень широкой и теплой рукой.
В тесном блиндаже под низким перекрытием было жарко, душно и пыльно. Через неплотно уложенные доски и жерди сыпалась земля, торчала золотистая солома. Тут Валдаев собрал старших офицеров, чтобы рассказать им о своих наблюдениях.
Из множества впечатлений от тяжелых боев, от ободряющих и тревожащих своим презрением к смерти солдат нужно выжать самое главное, что окажется живой водой для Красной Армии и смертельным ядом для врага. И трезвая аналитическая мысль его взвешивала, группировала, разъединяла, оценивала повторяющиеся поступки врага и поступки своих людей.
Валдаев временами глядел на Юрия: несколько странен был он среди офицеров в своей габардиновой гимнастерке, без знаков различия, с гражданской кучерявостью овсяных волос. По тому вниманию, с каким он слушал, по блеску голубых глаз Валдаев чувствовал, что человек этот молод не только годами, но всем своим существом, верящим жизни. Таких же парней видел он на заводах. С ним контакт получился сразу и просто, будто соединили два отлично зачищенных провода.
Полнее и, кажется, осмысленнее стала жизнь Юрия за сутки знакомства с Валдаевым. Умных для себя, умных подозрительных, умных конфузливых он перевидел на своем коротком покуда веку немало. Валдаев находился в той степени зрелости, когда обычные страсти и побуждения отнесены ветром жизни далеко на пройденный путь, как полова от зерна. Тем отраднее было Юрию чувствовать большой, просветленный, как бы отстоявшийся ум в военном человеке. И все же что-то он не принимал в его безупречной логике.
На свой язык переводил он мысли генерала о взаимодействии родов войск, о необходимости ночных нападений, о встречных боях подвижных противотанковых соединений, о том, чтобы дать немцам почувствовать, что им только кажется, будто они наступают, на самом деле их все время контратакуют. Немецкая военная машина может быть сокрушена не словами и безумством храбрых, а более совершенной военной машиной. Не эти мысли сами по себе делали Валдаева в глазах Юрия необычным, странным несколько, а то, что они были очищены от живой боли.
Холодноватый анализ немецкой военной мудрости был непривычен не только для гражданской души Юрия Крупнова, но и для этих старших офицеров.
Юрий догадывался, что Валдаев предоставлял другим разыгрывать из себя простачков: выскочить из машины, пройтись сто шагов рядом с колонной, рисуясь перед кинохроникерами, подмигивая по-свойски идущему помирать солдату, или выпить с пехотинцем водки и, вытащив из-за голенища ложку, заехать в солдатский котелок: мол, вон какой простецкий и свойский, сеченку употребляю, не только окорока, колбасы и коньячки; или при всех распекать нижестоящего такими похабными словами, что солдаты, за редким исключением матерщинников или зеленых юнцов, совестятся встречаться с ищущими сочувствия глазами гневного начальства.
Для Юрия не стоял вопрос, кто нужнее в войне и вообще в жизни: эти почти фольклорные фигуры простачков, вовремя поддержавшие солдата, рабочего незамысловатым словом, или беспощадно мыслящие, вроде Валдаева. Очевидно, все они возникли в жизни не случайно - и многословный, косноязычный член Военного Совета, одних с покойным Тихоном Солнцевым психологических широт и навыков общественного поведения, и этот, как бы чуточку вставший над повседневностью аналитик. Валдаев был Юрию ближе и даже как-то роднее, потому что не из одной только верности присяге и сыновней любви к Родине-матушке делал он вывод о неизбежном разгроме врага тут, на Волге.
Тяжелый взрыв потряс до основания блиндаж, Юрия кинуло кверху. Летели камни, куски земли, шевелились бревна. В темноте слышал стоны и крики. Шаря по земле, Юрий наткнулся на бутылку; вытекавшая из нее жидкость, облив пальцы, пробудила в нем жажду. Сухими губами приложился к наискось отколотому горлышку. Коньяк обжег рот. С бутылкой в руке Юрий вылез наружу, проморгался и увидал замутненное пылью небо. За опрокинутой машиной - изуродованные трупы. В оседавшей пыли он разглядел генерала. Валдаев без фуражки, с растрепанными волосами стоял на коленях, откапывая руками засыпанного землей телефониста. И когда тот встал, моргая и отплевываясь, Валдаев выпрямился, отряхивая мундир. Вытер тщательно лицо и шею, привычным жестом надел фуражку, с проворством поданную начальником особого отдела. Юрий молча протянул бутылку.
– Глоток выпью. Спасибо, - сказал Валдаев.
Бойцы комендантского взвода вытаскивали из-под обломков раненых, засыпанных землей.
Юрий и Валдаев перебрались на командный пункт дивизии.
Стрелки, артиллеристы, танкисты вели бой на высотах, а тут одни руководили этим боем, следя за ним при помощи стереотрубы, биноклей, получая донесения и рассылая связистов, другие, не вмешиваясь в действия этих офицеров, планировали контрудар дивизии совместно с танковой бригадой, и, наконец, третьи - Валдаев и только что прибывший генерал Чуйков, высокий атлет с каштаново-кудрявой головой, умным и мужественным лицом с крупными чертами, и белокурый генерал лет тридцати - говорили о фланговом ударе по немцам силами Сибирской и Волжской дивизий при поддержке морской бригады. Генералы как будто бы занимались каждый своим делом независимо друг от друга, но Юрий начинал понимать, что они осуществляют одно и то же очень крупное, все разгорающееся сражение. И их глаза всякий раз вспыхивали, как только находился лучший вариант взаимодействия частей.