Истоки славянской письменности
Шрифт:
Когда речь идёт о столь масштабной, можно сказать, поставленной на поток фабрикации древностей, то неплохо было бы уяснить мотивы, которыми руководствовался фальсификатор.
Первый возможный мотив — корысть. Однако обвинять Сулакадзева в корысти никаких оснований нет. Его увлечение за всю жизнь не принесло ему практически никаких доходов. Известен лишь один случай продажи им древностей из своей коллекции: императору Александру I в Русскую комнату Эрмитажа (подробнее об этом ниже). Вообще же, напротив, Сулакадзев тратил большие деньги на приобретение новых раритетов, привидение их в должный порядок.
Справедливости ради необходимо отметить, что однажды попытку купить кое-что у Сулакадзева сделал также граф Толстой, любитель древних книг. Инициатива, как можно судить по обстоятельствам дела, тогда исходила именно от Толстого. Кроме того, приобретено ничего не было, ибо П. М. Строев, осматривавший по поручению
Сам же Александр Иванович один-единственный раз предлагает свою коллекцию. Причём не какому-нибудь частному антиквару. Он предлагает её Румянцевскому Музеуму (будущей Российской государственной библиотеке). Было это в 1823 году. Неизвестна сумма, о которой шла тогда речь. Да и вообще шла ли речь о какой-то сумме? Ибо есть основания предполагать, что Сулакадзев мог предложить своё собрание безвозмездно. Он мог руководствоваться тревогой за его судьбу, опасаясь в случае своей смерти (человек в то время он был уже немолодой) распыления собрания, что, собственно, и произошло в действительности.
В 1823 году Румянцевский Музеум, однако, ничего не приобрёл. На этот раз соответствующий отзыв о коллекции Сулакадзева дал другой «столп» российской науки — А. Х. Востоков. Правда, в то время никаким «столпом» он ещё не был. Был он служащим невысокого ранга в Музеуме Румянцева, помощником хранителя древностей. И научных заслуг особых не имел. Выпустил небольшую работу, посвящённую стихосложению и строению предложений, в которой показал себя учеником М. В. Ломоносова. И его плагиатором, как считает А. И. Асов (II, 9; 125).
Канцлер Румянцев давал поручение не Востокову, последнему дело перепоручили (II, 9; 125). Насколько добросовестно Востоков исполнял ему порученное, видно хотя бы из того, что канцлер, видимо, утомлённый затяжкой дела, сам требовал отчёта в его выполнении. На что получил вот такое «милое» послание: «Доселе ещё не имел я случая быть у г-на Салакадзева (ошибка Востокова. — И.Д.) для просмотрения его рукописей, но надеюсь побывать у него на этой неделе, и не умедлю донесть Вашему с-ву о том, что найду в его книгах достопримечательного (8 мая 1823 года)» (II, 9; 126–127). Судя по тому, что вернулся в Москву из Петербурга А. Х. Востоков с пустыми руками, ничего «достопримечательного» в собрании Александра Ивановича он так и не обнаружил. Его отзыв о собрании легко предположить. Мы ещё вернёмся к чёрной роли, которую сыграл Востоков в судьбе Сулакадзева и судьбе его коллекции. Также заметим, что пренебрежительные отзывы и Востокова, и Строева о коллекции Сулакадзева далеко не объективны. Об этом у нас тоже пойдёт речь в дальнейшем.
Сейчас же скажем, что «коммерсант» из Сулакадзева был плохой. Говорить о корыстных целях его подделок, коли уж допускать наличие этих самых подделок, не приходится.
Другим мотивом фальсификатора могло быть честолюбие. То есть наш герой хотел прославиться благодаря древностям из своего собрания. По мнению В. П. Козлова, двигать А. И. Сулакадзевым могло «болезненное убеждение в своих возможностях с помощью фальсификаций установить историческую истину» (II, 34; 179). Наконец, Александр Иванович был патриотом России. Это хорошо видно по его дневникам и другим записям. Стремление удревнить историю Отечества, посредством подложных исторических фактов ещё более прославить его, безусловно, могло руководить действиями Сулакадзева, заставляя его подделывать раритеты.
Сама общественная и научная атмосфера первых десятилетий XIX века была хорошим «двигателем» для этих мотивов, как отдельно взятых, так и всех вместе. Начало века было ознаменовано замечательными открытиями в славянской и русской литературе и письменности: в 1800 году вышло в свет первое издание «Слова о полку Игореве», спустя три года стал известен Сборник Кирши Данилова, ещё через четыре-пять лет — Остромирово Евангелие. На страницах периодики появились сенсационные известия о книгах Анны Ярославны, «древлянских рукописях», писанных руническими буквами, славянском кодексе VIII века, обнаруженном в Италии, и т. д. Всё это будоражило умы современников Сулакадзева. Казалось, что прошлое России, славянских народов всё больше и больше отодвигается в глубь веков, начинает щедро приоткрывать свои тайны. Энтузиазм первооткрывательства неизвестных источников поддерживался оптимизмом, надеждой и даже уверенностью, что от взора исследователей скрыто ещё немало памятников, способных перевернуть все исторические знания. Несомненно, и Сулакадзев испытывал энтузиазм и оптимизм первооткрывателя. И их можно рассматривать как ещё один мотив в его возможной деятельности по подделке исторических источников.
Однако допустить действие тех или иных побудительных
Известна всего одна работа А. И. Сулакадзева, в которой он ссылается на древности из своей коллекции как на исторические источники. Это «Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря». В нём широко цитировались «Боянов гимн», «вселетник» митрополита Иллариона с рассказом о перенесении в 1050 г. с Валаама в Новгород мощей преподобных Сергия и Германа и путешествии Андрея Первозванного на Валаам (II, 34; 173). В «Опыте» Александр Иванович впервые привёл и выписки из «древо-славянских проречений на пергамине V века, где говорилось, что Андрей Первозванный «от Иерусалима прошёл Голяд, косог, Роден, скеф и скиф и славян смежными лугами» (II, 34; 174). Также впервые он использовал так называемую «Оповедь», находившуюся в его собрании. В ней рассказывается, по утверждению Сулакадзева, о возникновении Валаамского монастыря в Х веке, о крещении тогда же преподобным Сергием некоего лица, а также о путешествии на Валаам Андрея Первозванного (II, 31; 174).
Данная «Оповедь» безоговорочно современными исследователями признаётся фальсификацией (II, 34; 174). Хотя в глаза её никто из них не видел, палеографического анализа её ни в наше время, ни в XIX веке не проводилось. Откуда же такой строгий и однозначный приговор? Оказывается, его возникновением мы обязаны уже упоминавшемуся А. Х. Востокову. В 1850 году игумен Валаамского монастыря Дамаскин писал сему почтенному учёному мужу: «Титулярный советник Александр Иванович Сулакадзев, трудившийся много лет над составлением истории Валаама, приводит в рукописи, хранящейся в нашем монастыре, следующее заимствованное им из рукописной «Оповеди» (далее следует небольшой отрывок из «Оповеди» о путешествии Андрея Первозванного. — И.Д.) … Сколь вероятно это сказание и находится ли оно в печатном издании?» (II, 34; 174). Востоков ответил следующее: «Что касается приведённой Вами в письме Вашем выписки из сочинения Сулакадзева, то она не заслуживает никакого вероятия» (II, 34; 174). И далее: «Покойный А. И. Сулакадзев, которого я знал лично, имел страсть собирать древние рукописи и вместе с тем портить их своими приписками и подделками, чтобы придать им большую древность; и эта так называемая им «Оповедь» есть такого же роду собственное его сочинение, исполненное небывалых слов, непонятных словосокращений, чтоб показалось древнее…» (II, 9; 129). Такой вот отзыв. Заметим, что им не только перечёркивается «Оповедь» как исторический источник, но и наносится удар по репутации Сулакадзева, а также подвергается сомнению ценность его коллекции. Но возникает вопрос: а видел ли господин Востоков эту «Оповедь», которую он так безапелляционно объявил фальшивкой, или свой приговор объявил, основываясь на том маленьком отрывке из неё, который прислал ему игумен Дамаскин? А уж современные исследователи, кроме этого отрывка и «приговора» Востокова (кстати, высказанного в частном письме, а не на страницах какого-либо научного труда), для своих выводов никаких других оснований точно не имеют. Не маловато ли этих оснований? Между тем в XIX веке учёные ссылались на «Оповедь» как на источник, заслуживающий доверия. Достаточно сказать, что в 1841 году её данные вошли в «Материалы для статистики Российской империи», в 1852 году на неё ссылались в книге «Остров Валаам и тамошний монастырь». «Оповедь» использовалась в четырёх первых изданиях «Описания Валаамского монастыря» начиная с 1864 года и вплоть до 1904 года, когда вышло пятое издание (II, 34; 175). И даже в наше время не все склонны считать её фальшивкой. Её свидетельства использовали советский историк В. Б. Вилинбахов и «Журнал Московской Патриархии» (II, 34; 175).
Но вернёмся непосредственно к «Опыту древней и новой летописи Валаамского монастыря» Сулакадзева, его честолюбивым устремлениям и прочим «грехам». Как можно заключить из письма игумена Дамаскина, данное сочинение Александра Ивановича не было широко известно. Более того, вероятно, оно было всего в единственном, рукописном, экземпляре. И экземпляр этот хранился в Валаамском монастыре, о чём и свидетельствует его настоятель в вышеприведённом отрывке из письма. Говорит он и о многолетнем труде Сулакадзева над «Опытом». Согласитесь, странное честолюбие и странное стремление решать спорные исторические вопросы с помощью придуманных фактов, не стремясь к широкой огласке своих трудов, да ещё и занявших многие годы.