Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
После пятого издания книга Знаменского стала собственностью Учебного комитета при Св. синоде. С этого момента автор сделал в ней значительные изменения, диктовавшиеся синодальной учебной программой. Ему пришлось, в частности, принять периодизацию российской церковной истории в соответствии с курсом Филарета (Гумилевского). Синод не позволил Знаменскому отойти от официальной точки зрения по целому ряду вопросов; были оставлены без внимания некоторые новейшие достижения церковно-исторической науки, в частности исследования Е.Е. Голубинского. Знаменскому пришлось воздержаться от характеристики общего духа петровских церковных преобразований и т. д.
Петр Васильевич Знаменский был еще студентом, когда вышла в свет «История Санкт-Петербургской Духовной Академии» (1857) Илариона Алексеевича Чистовича (1828–1893). Сын диакона Калужской епархии, Чистович окончил Санкт-Петебургскую духовную академию (1851), читал в ней отечественную, церковную и гражданскую историю, а позднее психологию и историю философии. В этой сфере у него были свои достаточно широкие интересы: его докторская диссертация носила название «Древнегреческий мир и христианство в отношении к вопросу
641
Чистович И.А.Руководящие деятели духовного просвещения в России в первой половине текущего столетия. СПб., 1894.
Названные книги составляют важный цикл; в целом они проливают свет не только на историю духовного образования в России, но и на общий ход церковной истории. К этому циклу по сути дела примыкает и такое фундаментальное исследование, как «История перевода Библии на русский язык» (1899) [642] . Надо сказать, что интересы Чистовича как историка Русской церкви были весьма широки и основывались на тщательном изучении первоисточников. Он оставил ряд ценных исследований об иерархах XVIII столетия – Феофане Прокоповиче, Стефане Яворском, Арсении Мациевиче, Амвросии Подобедове, новгородском митрополите Иове. Чистович был также автором обширного «Очерка истории Западно-Русской церкви» (1882–1884), работ по истории старообрядчества и др.
642
См. также: Чистович И.А.История перевода Библии на русский язык. 2-е изд. СПб., 1899.
Последний дореволюционный курс истории Русской церкви принадлежит А.П. Доброклонскому (1856–1937), выпускнику Московской духовной академии (1880), в стенах которой он слушал лекции Е.Е. Голубинского, В.О. Ключевского и А.П. Лебедева. Его труд «Руководство по истории русской Церкви» (Вып. I–IV, 1884–1893) не попал в поле зрения Н.Н. Глубоковского, зато А.В. Карташёв назвал автора «выдающимся историком» московской академической школы. Ранний период Доброклонский представляет, в основном следуя периодизации Е.Е. Голубинского, но отнюдь не в его стиле. Для Доброклонского скорее характерна «утрированная объективность, сухое воздержание от идейного освещения и принципиальных оценок излагаемых фактов» [643] . Можно ли его назвать еще одним «статистиком истории» в духе Е. Болховитинова? Читатель его труда может заметить, что при приближении к современности суждения Доброклонского становятся самостоятельнее, а последний том, посвященный Синодальному периоду, особенно выделяется полнотой и разнообразием исторических сведений.
643
Карташёв А.В.Очерки по истории Русской Церкви. С. 37.
Н.Н. Афанасьев позднее писал о том, что на исследования А.П. Доброклонского
можно полагаться с полной уверенностью: в них не будет сознательно допущено ни одной ошибки и материал будет использован с полным беспристрастием. В своих исследованиях он всецело определялся материалом и боялся выйти за его пределы. В этой скрупулезности, необычайно ценной для научного работника, лежал и основной его недостаток – отсутствие смелости и творческого вдохновения. Боязнь погрешить против исторической истины отвращала его от всяких смелых гипотез. Его горизонт был невольно сужен: широкие перспективы ускользали от его ученого взгляда. Отсюда его осторожность ко всему новому. Он был консерватором и в жизни, и в науке, но консерватором, на котором лежала особая чарующая прелесть [644] .
644
Афанасьев Н.Памяти А.П. Доброклонского // Вестник Русского студенческого христианского движения. 1938. № 2. С. 16–17.
Конечно, это менее всего было похоже на «философию истории Русской Церкви», появления которой ожидал А.В. Карташёв, но в качестве общего вывода можно резюмировать вышеизложенное именно в том смысле, что историческая школа в духовных академиях России к концу XIX века все-таки сложилась.
Раздел II
Историческое сознание
В.С. Парсамов
Карамзин и формирование исторической культуры в России: к проблеме «историк и аудитория»
Исследование исторической культуры, в отличие от традиционного историографического описания, не выходящего, как правило, за пределы эволюции исторических идей, предполагает в первую очередь актуализацию прагматического аспекта, иными словами, изучение среды реального функционирования исторических знаний. При этом важен не только историк, исследующий документы, и не только создаваемые им работы, но и аудитория, получающая исторические сведения. Таким образом, речь должна идти о цепочке: историк – исторический нарратив (текст) – аудитория. Воздействие исторического нарратива на читателя вполне может быть сопоставлено с воздействием на него художественного произведения. Сама эта параллель, видимо, имеет глубокие культурные корни и восходит к древнейшей метафоре «мир как книга». «Текст истории, – пишет Б.А. Успенский, – творится историком, подобно тому, как литературное произведение создается писателем» [645] . Как и писатель, историк творит действительность, которой нет, сама история в таком случае предстает как некий мираж, всплывающий сначала в сознании ее творца, а потом его читателей [646] . Однако из этого вовсе не следует, что критерии исторической достоверности не существуют. Они есть, но они сами являются частью исторического процесса и уже в силу этого подвержены изменениям. Эти критерии формируются историками в процессе научной рефлексии и закладываются ими в сознание их аудитории.
645
Успенский Б.А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Труды по знаковым системам. [Т.] XXII. Тарту, 1988. (Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 463.) С. 76.
646
«Подобно миру, история существует лишь в нашем воображении» ( Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001. С. 8).
Еще в начале XIX века Огюстен Тьерри, говоря о необходимости смены историографической парадигмы, размышлял о том, как это скажется на читающей публике. «Я не сомневаюсь, – писал он, – что большинство людей так и не почувствует порочности метода, читая наших современных историков, которые воображают, что вся история уже известна, и, довольствуясь, по существу, тем, что уже сказали их непосредственные предшественники, стремятся превзойти их лишь в блеске писательского мастерства и чистоте стиля. Я верю, что первый, кто осмелится сменить путь и обратится к самим источникам, для того чтобы стать историком, найдет публику, расположенную его одобрить и за ним последовать» [647] .
647
Thierry A.Lettres sur l’histoire de France pour servir d’introduction `a l’'etude de cette histoire. Paris, 1856. P. 13.
Историческая аудитория может изучаться двояким образом. Можно рассматривать реального читателя исторических трудов в социологическом, психологическом, гендерном, национальном и прочих планах. Анализируя таким образом аудиторию историка, исследователь рассматривает в первую очередь спрос на историческую продукцию в то или иное время. Но спрос этот во многом формируется историками, и происходит это, в том числе, путем имплицирования стратегий рецепции (и фигуры потенциального читателя) в самом тексте исторического повествования, т. е. исторический нарратив, как и любой нарратив, предполагает вольное или невольное конструирование адресата [648] .
648
См. об этом: Booth W.The Rhetoric of Fiction. Chicago, 1961; Iser W.Der implizite Leser: Kommunikationsformen des Romans von Buyan bis Beckett. M"unchen, 1972; Iser W.Der Akt des Lesens: Theorie "asthetscher Wirkung. M"unchen, 1976; Glowi'nski M.Wirtualny odbiorca w strukturze utworu poetyckiego // Studia z teorii i historii poezji. Seria pierwsza. Wroclaw, 1967. S. 7–32; Cervenka M.Liter'arn'i d'ilo jako znak // Cervenka M.V'yznamov'a v'ystavba liter'am'iho d'ila. Praha, 1992. S. 131–144; Wolff E.Der intendierte Leser. Uberlegungen und Beispiele zur Einfuhrung eines literaturwissenschaftlichen Berrifts // Poetica. Zeitschrift fur Sprach– und Literaturwissenschaft. 1971. Bd. 4. S. 141–166; Grimm G.Rezeptionsgeschichte: Grundlegung einer Theorie. Mit Analysen und Bibliographie. Munchen, 1977; Eco U.Lector in fabula: La cooperazione interpretative nei testi narrative. Milan, 1979; Лотман Ю.М.Текст и структура аудитории // Труды по знаковым системам. Т. 9. Тарту, 1977. (Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 422.) С. 55–61; Корман Б.О.Избранные труды по теории и истории литературы. Ижевск, 1992. С. 119–128.
Апелляция к такому адресату в тексте достигается не только явными приемами (например, прямое обращение к читателю в предисловии, преследующее цель заранее отобрать себе аудиторию), но и пропусками в самом нарративе. Историческому нарративу свойственен дискретный характер, обусловленный как прерывистой структурой самого языка, так и пропусками того, что принято считать общеизвестным. Чем более дискретна конструкция, выстраиваемая историком, тем уже аудитория, на которую он рассчитывает. Понятие «узкая» или «широкая» аудитория в данном случае не имеет отношения не только к научной или культурной значимости исторического сочинения, но и к реальной аудитории вообще. Речь идет лишь о той идеальной аудитории, которую конструирует сам автор, а не о той, которую реально составляют читатели его сочинений.