Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Коллектив авторов

Пластичность истории, ее податливость, готовность вобрать и предложить ответ на самые жгучие современные вопросы обусловили ее небывалую экспансию, подчинение публицистики, театра, живописи. Отзывчивость литературы на запрос эпохи оказалась, наверное, одной из самых сильных.

…Исторический роман и историческая драма интересуют теперь всех и каждого больше, чем произведения в том же роде, принадлежащие к сфере чистого вымысла [1303] .

1303

Белинский В.Г.«Руководство к всеобщей истории» Фридриха Лоренца // Полное собрание сочинений. Т. VI. С. 90.

«Культ истории»

«Страсти» общества по истории закономерно сконцентрировались в поисках оптимальной литературной формы, соответствующей накалу чувств. Исторический роман возникает как «симметричный» ответ в литературе тому брожению умов, что происходило в соседних интеллектуальных сферах. Неслучайно поэтому, что именно исторический роман стал кульминацией, вершиной, литературным «оформлением» культа истории.

Революция, совершенная в исторической романистике Вальтером Скоттом, имела для России пусть

и локальное, но не менее важное значение, чем революции политические у европейских соседей. Смысл этого переворота заключался в нескольких вещах. Во-первых, Вальтер Скотт создал целую романную школу. Эта школа работала бесперебойно – с июля 1814 по ноябрь 1831 года. За 17 лет выпущено 26 романов. Один-два новых текста ежегодно приучали к регулярному чтению, давали уроки стабильной, хорошо отлаженной литературной практики, способствовали формированию привычек, вкусов, навыков исторического художественного письма. Кроме того, в этой школе русские писатели быстро обучались литературной технике, наблюдению за устройством романов, осваивали приемы, необходимые для исторического романиста. Прозрачность морфологии вальтер-скоттовского романного типа способствовала легкости обучения и воспроизводства этих конструкций с разным содержательным наполнением и в варьирующихся исторических декорациях [1304] . Но главное, конечно, заключалось в том, что школа Вальтера Скотта заложила целую культуру исторического романного мышления, сфокусировала романную оптику на обыденных, домашних, частных деталях. Их заразительность отмечал Пушкин в своих заметках 1830 года «О романах Вальтера Скотта». Его поддержали многие современники и те, кто, отдавая дань вальтер-скоттовскому писательскому искусству, позднее признавал его архаичность.

1304

Альтшуллер М.Эпоха Вальтера Скотта в России.

Исторический, вальтер-скоттовский роман – это пространное, солидное здание, со своим незыблемым фундаментом, врытым в почву народную, со своими обширными вступлениями в виде портиков, со своими парадными комнатами и темными коридорами для удобства сообщения [1305] .

В России только за шесть лет с 1823 по 1829 год выходят на русском языке 25 переводных романов Вальтера Скотта. Тогда же в большом количестве выходили «серые и грязные» книжки 60-томного французского собрания сочинений – «дефоконпретовских переводов» [1306] . Переводчики внесли свою лепту в создание особого языка исторического романа, и провалы в этом смысле тоже сыграли свою роль, может быть, сопоставимую с удачами, оставшимися в читательской памяти. Несмотря на то что к концу 1830-х популярность Вальтера Скотта уменьшилась, все равно его сочинения переиздавались и раскупались позднее.

1305

Тургенев И.С.О романе Евгении Тур «Племянница» // Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т. М.; Л., 1960–1968. Т. V. С. 372.

1306

Oeuvres de Walter Scott: trad. de l'anglais par Defauconpret. Paris, 1822–1830.

Для русских читателей значимы были не только тексты, но и подробности биографии своего литературного любимца. Жизнь Вальтера Скотта после его смерти становится частью легенды и той реальностью, которая особенно дорога русской публике. Биографы-посредники занимают должное место в вальтер-скоттовском пантеоне. В этом ряду обстоятельный очерк-рецензия на мемуары о В. Скотте Томаса Карлейля (London and Westminster Review. 1838. № 12) [1307] – чуть ли не самое веское суждение о Скотте [1308] , на которое «оглядывались» те, кто писал о «шотландском барде» позже.

1307

Carlyle T.Sir Walter Scott // Carlyle T. Critical and Miscellaneous Essays. Vol. I V. L., 1847. P. 99–164.

1308

Карлейль Т.Вальтер Скотт // Отечественные записки. 1857. № 5. С. 124–126.

«Русских Вальтеров Скоттов» было много, каждый читатель и переводчик, собиратель библиотеки сочинял, кроил «своего» романиста по каким-то своим критериям и лекалам, «городским» и «усадебным», столичным и провинциальным, и по этому «вальтер-скоттовскому компасу» составлялись рецепты для русских исторических романов [1309] . Показательна история одного тогдашнего сочинителя. Михаил Воскресенский [1310] (1803–1867), из духовного сословия, медик, необычайно плодовитый литератор, выпустивший без малого 40 томов, известен как автор «Евгения Вельского», неудачной пародии-подражания пушкинскому «Евгению Онегину» [1311] . Свой вход в литературу он начал как раз с перевода романов Вальтера Скотта: «Талисман, или Ричард в Палестине» (Ч. 1–3. М., 1827), «Сен-Ронанские воды» (Ч. 1–6. М., 1828), «Морской разбойник» («Корсар») (Ч. 1–4. М., 1828), «Пертская красавица» (Ч. 2, 4. М., 1829). Случай Воскресенского – в высшей степени характерный. Он переводил с французского, учился у французов. Вальтер Скотт в его изложении тоже был отчасти «французский», близкий другим его литературным учителям – Гюго, Жюлю Жанену, раннему Бальзаку. В «исполнении» Воскресенского терялись характерные черты романистов, и получался некий средний образ исторической беллетристики, наполненной замысловатыми приключениями, мелодраматическими оборотами, интригами: «Целые груды страстей законных и противозаконных, события верхом на событиях» [1312] . Вальтер-скоттовская выучка сказалась в изначально полученном заряде, толчке, неостановимой инерции писательства.

1309

Головина Т.Н.Из круга чтения помещиков средней руки.

1310

Турумова К., Рейтблат А.И.Воскресенский Михаил Ильич // Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь: в 5 т. Т. 1. М., 1989. С. 490–491.

1311

Турумова К.«Евгений Вельской» и его автор // Вопросы литературы. 1972. № 8. С. 106–125.

1312

Сенковский О.И.Об историческом романисте Воскресенском // Библиотека для чтения. 1841. Т. 44. Ч. 2. Отд. VI. С. 24.

Обыкновенно к новому году… издает роман замоскворецкий Вальтер Скотт г. Воскресенский, – роман, наполненный лицами и происшествиями, возможными разве на луне, роман, в котором герой непременно или черкес или разбойник… роман приторный, пошло чувствительный [1313] , —

так отзывался Н.А. Некрасов в 1843 году, имея в виду рассказ Воскресенского «Замоскворецкие Тереза и Фальдони», опубликованный в «Литературной газете».

Итак, вальтер-скоттовская мода шла в Россию не прямым путем, а нередко формировалась через посредство французского примера. Поэтому в амальгаме русского исторического романа наряду с английской «струей» властно присутствует французское начало, особенно усилившееся после смерти Вальтера Скотта. Соперничество, интерференция этих двух линий повлияли на родословную отечественного исторического романа самым решительным образом. Имя Вальтера Скотта постепенно уступало место Виктору Гюго: их параллелизм, конкурентное сотрудничество отчетливо осознавались русской образованной публикой. «Собор Парижской Богоматери» и «Отверженные» постепенно вытесняют скоттовские тексты: «Квентин Дорвард», «Морской разбойник» и другие романы постепенно сдают свои позиции и безусловные приоритеты.

1313

Некрасов Н.А.Полное собрание сочинений и писем: в 12 т. Т. 9. М., 1950. С. 78.

История «русского Гюго» не менее впечатляюща, богата своими сюжетными ходами, «вкладчиками», чем история «русского Вальтера Скотта». Вдобавок она подробно изучена [1314] . Таким образом, столкновение Скотт – Гюго на русской почве обеспечило «короткое замыкание» в культуре. При всех нюансах и тонких различиях, чутко расслышанных, эти два мира образовали симбиоз, срастались на другой культурной почве наподобие двуликого Януса. Один «поправлял», корректировал другого. «Мещанство» (по выражению Ап. Григорьева) Вальтера Скотта, домашность его истории пришлась ко двору отечественной публике и благосклонно отмечалась многими – и Пушкиным, и Белинским. А на другой чаше весов располагалась рафинированность, изощренность чувства истории Гюго, симметричные «обыденному» скоттовскому историзму. После первичного доминирования Вальтера Скотта англосаксонское и французское начала стали затем необходимо дополнять, уравновешивать друг друга. Оба течения смогли составить не лишенное внутреннего конфликта целое в сознании русского автора-читателя, нуждавшегося как в том, так и в другом опыте.

1314

Алексеев М.П.Виктор Гюго и его русские знакомства. Встречи. Письма. Воспоминания // Литературное наследство. Т. 31–32. Русская культура и Франция. М., 1937. Кн. 2. С. 777–916.

Это партнерство лишь ускорило рождение русских версий жанра и придало им особый мифологический отпечаток. Но об этих функциях исторического романа, о его вкладе в создание национальной мифологии речь пойдет дальше. Не в последнюю очередь изначально мифогенной природе романа сопутствовала та полемическая среда, в высшей степени насыщенная горячим интересом к истории, что продуцировала общие риторические шаблоны и модусы мировосприятия, усвоенные романистами.

Исторический роман как дискуссионная проблема 1820–1830-х годов

Многочисленные попытки русских писателей создать исторический роман вот-вот должны были увенчаться успехом, тем более что форма исторической повести к 1820-м годам состоялась и обещала продолжиться в романе – жанре, в сравнении с повестью чуть более пространном и «болтливом», по слову Пушкина. Между тем романа все не было. Роман не получался даже у Пушкина, но чем больше накапливалось не удач и разочарований, тем острее осознавалась неизбежность романа. Его нехватку компенсируют разговоры. А напряженное ожидание появления, предчувствия романа питают журнальные и салонные дискуссии [1315] . В «записках», «письмах» нередко воспроизводятся диалоги, в которых собеседники – «светские люди» – в кружках обсуждают благоприятные обстоятельства или неустранимые препятствия для возникновения романа на русской почве; журнальные герои представляют точки зрения реальных персонажей 1820-х годов: В. Титов опубликовал в «Московском вестнике» статью «О романе как представителе образа жизни новейших европейцев», М. Погодин делился с читателями своей версией жизнеспособности жанра в «Письме о русских романах», напечатанном в альманахе «Северная лира на 1827 год». П. Вяземский рецензировал альманах и отвечал М. Погодину, И. Киреевский сочинил очерк «Царицынская ночь» и в свою очередь полемизировал с П. Вяземским. Во всех этих текстах стоял вопрос: быть или не быть русскому историческому роману, приводились аргументы как сторонников, так и противников, категорически отрицающих отечественные перспективы жанра.

1315

Альтшуллер М.Эпоха Вальтера Скотта в России. С. 59–64.

Если упростить всю сложную картину полемики, то среди ее участников можно выделить две группы – тех, кто отказывал русской истории в праве на самобытность, и тех, кто видел неповторимую насыщенность событиями, способными стать полноценной романной канвой. Так, в «Первом философическом письме» (1829) П.Я. Чаадаев, сравнивая русскую историю и европейскую, называл одно свойство, присущее европейским народам, но напрочь отсутствующее у русских, – наделенность исторической памятью:

Все общества прошли через такие периоды [великих побуждений и пр.], когда вырабатываются самые яркие воспоминания… Мы, напротив, не имели ничего подобного… Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания… [1316]

1316

Чаадаев П.Я.Полное собрание сочинений и избранные письма: в 2 т. М., 1991. Т. 1. С. 43.