Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
С.Т. Аксаков (биограф М. Загоскина), И.С. Тургенев, А.А. Григорьев, – все те, кто писали о нем, так или иначе внесли свой вклад в создание «загоскинского мифа», окончательно оформившегося после смерти романиста в 1852 году. В этом мифе соединяются черты одновременно прагматичного успешного автора, умеющего извлечь выгоду из растущей славы, и отрешенного романтика, погруженного в свой предмет.
Встречаясь на улицах с короткими приятелями, он не узнавал никого, не отвечал на поклоны и не слыхал приветствий: он читал в это время исторические документы и жил в 1612 году [1338] .
1338
Аксаков С.Т.Биография Михаила Николаевича Загоскина. С. 168.
Слава скоротечна, и через несколько лет после смерти Загоскин уже записан в «бывшие», он – «литератор в отставке», не действующий.
Благосклонности первого лица, императорской ласке, по праву принадлежало центральное звено в биографической легенде. Хроника покровительства коротка, но выразительна. Николай I сразу же публично причислил себя к числу страстных поклонников «Юрия Милославского» и свою поддержку подкрепил вещественным доказательством – он подарил Загоскину перстень. Более того, император не остался сторонним наблюдателем конфликта, а вмешался в журнальную травлю, которую учинили оппоненты. Булгарин опубликовал единственную отрицательную рецензию (в «Северной пчеле» за 1830 год, 16, 18, 21 января). За Загоскина вступился Воейков и в своем «Славянине» нещадно обругал Булгарина и всех его сотрудников. Николай I приказал Бенкендорфу объявить воюющим сторонам, чтобы они прекратили бой. Несмотря на это, Булгарин напечатал в «Северной Пчеле» отповедь Воейкову. Вследствие этого Булгарин, Греч и Воейков были 30 января 1830 года посажены на гауптвахту [1339] . Булгарин впоследствии оправдывался и много позже, 29 октября 1843 года, писал Загоскину, что автором ругательного отзыва о его романе в «Северной Пчеле» был не он, а его сотрудник А.Н. Очкин [1340] .
1339
Модзалевский Б.Л.Примечания // Пушкин А.С. Письма / под ред. и с примеч. Б.Л. Модзалевского. Т. 2. Письма. 1826–1830. М.; Л., 1928. С. 365–366.
1340
Из переписки М.Н. Загоскина // Русская Старина. 1902. Т. CXI. Сентябрь. С. 632–633.
Роман «Юрий Милославский» сразу и безоговорочно погрузил публику в целый водоворот громоздящихся мифологических фрагментов, вступающих друг с другом в причудливые связи. В романе одним из ключевых оказался «антипольский миф», представленный поляком Гонсевским, играющим двойную роль – он и доброжелатель, и конкурент Юрия, – но никогда прямо не вступает в действие. Пан Тишкевич – для контраста – хороший поляк среди дурных. Уравновешивая «антипольский миф», симметрично ему художественно воплощен благостный и просветленный «пророссийский миф», миф об «освободителях Отечества» от поляков: Кузьма Минин, один из руководителей Земского ополчения, уговаривает Юрия изменить Владиславу ради православного народа. В ходе повествования главный герой понимает, что совершил ложный выбор, присягнув королевичу Владиславу в надежде на его помощь в прекращении русской Смуты. Переход Юрия к «своим», а также фигуры русских на польской стороне – все это призвано еще больше усилить миф о «плохих поляках». При всей пестроте и кажущейся избыточности разрозненных линий, все они неизменно сходятся в одной главной точке, в одном фокусе. Патриотический миф еще программнее, еще определеннее вырисовывается в следующем загоскинском романе «Рославлев, или Русские в 1812 году», который появляется вскоре после первого, в 1831 году.
Симметрия дат – 1612 и 1812 – замечена читателями как внятный авторский сигнал: победа заслужена страданием, поражением, а затем двухсотлетним искуплением. Эти события – не разрозненные эпизоды истории, а звенья одной цепи. Двести лет, отделяющих фабулу одного романа от другого, чуть меньше, чем двадцать лет – расстояние между событиями времен Отечественной войны в романе «Рославлев» и его реальным изданием. Рифмующаяся кратность своеобразных юбилеев – намек на почти мистическую подоплеку магистрального патриотического мифа.
Я желал доказать, что, хотя наружные формы и физиономия русской нации совершенно изменились, но не изменилась вместе с ними наша непоколебимая верность престолу, привязанность к вере предков и любовь к родимой стороне [1341] .
С точностью часового механизма через два года после «Рославлева» Загоскин выпустил книгу «Аскольдова могила. Повесть из времен Владимира Первого», неожиданно сдвинув повествование на десять веков назад во времена Крещения Руси. В завязке романа, отличающегося сверхсложным, но крепко сколоченным сюжетом, лежит коллизия тотального предательства. Источником романа, как известно, стал «аскетичный» рассказ Карамзина. Загоскин максимально дополнил и расцветил карамзинскую канву своим воображением, однако не он один отметил своим выбором актуальность именно этого эпизода, изначально подтвержденного летописями. Свидетельством общего интереса, не раз отмечаемого исследователями, может служить почти параллельная разработка того же самого сюжета Н. Полевым в романе «Клятва при Гробе Господнем». Знаменательно, что в 1848 году, через семнадцать лет после «Рославлева», когда Европа была охвачена пожаром революций, Загоскин довершил свой национальный «проект», «закольцевав» мифологический эпос. Роман «Русские в начале осьмнадцатого столетия» – финальная часть «трилогии», завершающая глава – после «Милославского» и «Рославлева». «Рассказ из времен единодержавия» Петра Первого – согласно подзаголовку – в третий (или в четвертый раз) напоминает о стойкости отечественного имперского мифологического порядка, в своем упорстве противостоящего рухнувшим европейским устоям.
1341
Загоскин М.Н. Сочинения. Т. 1. С. 287.
Скачкообразность временной оси в этой трилогии (или тетралогии) – XVII век, XIX, IX, XVIII – знаменательна и, как это ни парадоксально, может быть сопоставима с романом Лермонтова «Герой нашего времени», прочно вошедшим в культурную память. Исследователи также отмечают влияние «Юрия Милославского» на незавершенный исторический роман «Вадим» [1342] . Как известно, Лермонтов интересовался историей и собирался написать еще сочинение, планом которого делился с Белинским:
1342
Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 173.
он сам говорил нам, что замыслил написать романическую трилогию, три романа из трех эпох жизни русского общества (века Екатерины II, Александра I и настоящего времени), имеющие между собой связь и некоторое единство… [1343]
Загоскинская мифология «народного здоровья», создаваемая как раз в 1830–1840-е годы, в эпоху сугубой атомизации культуры политической, общественной жизни, словно бы защищала от «порчи» современного человека, выступала альтернативой той изломанности русского сознания, что воплощена в нарушении нормального течения событий и хронологической последовательности «Героя нашего времени». Таким образом, загоскинские «Русские…», завершая цикл, получают еще и дополнительный смысл, участвуя в тогдашней полемике на стороне оппонентов Лермонтова, расценивавших роман поэта как следствие нравственного извращения поколения и воплощение авторского цинизма.
1343
Белинский В.Г.Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова… // Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. V. М., 1957. С. 455.
Для Загоскина и 1612 год, и 1812, и Крещение Руси, и «осьмнадцатое столетие», в сущности, – единое мифологическое время. В художественной реализации своего мифа Загоскин как раз очень последователен: ведь с самого начала он объяснял, что пишет не просто художественное сочинение о прошлом, а исторический современный роман, «исторический роман нашего времени». Между просто романом историческим и современным историческим романом – «дистанция огромного размера». И Загоскин в обращении с подлинной историей тоже подавал пример для последующих подражателей. Он создал узнаваемый тип исторического романа без исторических лиц. Приучал читателей к тому, что герои могут вообще не носить имени, в них лишь смутно угадываются прототипы; нередко у него лица названы, обещаны, но не участвуют в развитии действия – историческое «ружье», появившись на стене, так и не выстреливает. Близка к этим приемам и высокая степень условности реальных фигур. Загоскинский Пётр I в романах «Брынский лес. Эпизод из первых годов царствования Петра Великого» (1846), «Русские в начале осьмнадцатого столетия» (1848) – лишь знак истории и судьбы России.
Уроки Загоскина были услышаны и усвоены. Его особый «мифологический язык» повторяли и тиражировали собратья по литературному цеху.
Почти все наши писатели старой школы с легкой руки г. Загоскина заставляют говорить народ русский каким-то особенным языком с шуточками и прибауточками. Русский человек говорит так, да не всегда и не везде: его обычная речь замечательно проста и ясна, —
позднее объяснял эту общую мифологизацию слова И.С. Тургенев [1344] .
1344
Тургенев И.С.[Рец. на: ] Гедеонов С.А. Смерть Ляпунова // Тургенев И.С. Собрание сочинений: в 12 т. Т. 11. М., 1956. С. 68.
Историческую «космогонию» и «антропологию» загоскинского цикла, спроецированную на современность, можно рассматривать как квинтэссенцию мифологии, сфокусированной в историческом романе. Этногенетическая, эсхатологическая, этиологическая, героическая ипостаси мифа обнаруживаются в произведениях разных авторов, при этом в зависимости от задач, темы, дарования, ориентации на ту или иную читательскую аудиторию либо сохраняется баланс истории, документа и мифа (как это происходит в художественной системе И. Лажечникова, в его романах «Последний Новик», «Ледяной дом», «Бирон»), либо преобладает одно начало (романы Ф. Булгарина, Р. Зотова, К. Масальского), либо контаминируется сразу несколько (практически у всех авторов, особенно представителей «массовой», «низовой» литературы, беспорядочно эксплуатирующих образы, пущенные в обиход их «высокими» наставниками).