Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
Существовала ли иерархия в этой писательской массе? Безусловно, да. Одни имена вошли в мейнстрим, другие канули в неизвестность. Думается, что количественный, «весовой» фактор, почти что физиологическая «способность к размножению и умножению» беллетристического товара играли нередко решающую роль в этом естественном отборе. Читали не просто очередную «Княжну Тараканову», а «Княжну Тараканову» Салиаса, Мельникова, Соловьёва, Данилевского, Карновича. Возрастающее количество «Княжон Таракановых» оправдывалось увеличением авторских имен. Имена узнавались, фавориты публики получали преференции и оттесняли рядовых любимцев, известных в узких кругах, диктовали свои правила на рынке. По прихоти обстоятельств Пётр Петрович Сухонин (1821–1884) попал в более скромный разряд, хотя по ряду качественных признаков он, пожалуй, обходит авторов мейнстрима. Тридцатилетнее служение литературе Сухонина, публиковавшегося под псевдонимом А. Шардин, начиналось в 1850-х годах. Писательство долгое время уживалось со службой. В конце 1840-х – начале 1850-х годов он был чиновником особых поручений при товарище министра просвещения А.С. Норове. История успеха Сухонина, особенно пьесы «Русская свадьба
1394
Государственный театральный музей им. А.А. Бахрушина. Рукописный отдел. Ф. 274. Ед. хр. 1. Л. 18.
1395
Топоров А. Я – из Стойла. Автобиографические записки // Сибирские огни. 2008. № 8. С. 211.
Ни до «Русской свадьбы», ни после Сухонин не знал побед, сопоставимых с этой. Но интересна не столько литературная карьера автора, сколько выбор тем, способ их воплощения и реакция аудитории. «Русская свадьба» стала лишь триумфом дебютанта; пьесы, написанные позже, попадали в разряд однодневок. Но все, что писал в те годы Сухонин, укладывалось в две колеи: первая – историческая картина сквозь прелестную рамку этнографических подробностей, а вторая – история как коммерция, сделка, предмет торговли. Как профессионал, знающий дело, он пишет историко-экономические очерки, выпуская их отдельными небольшими изданиями: «О золотой и серебряной монете» (1866), «Нечто о питейном деле в России» (1881). Эта вторая линия вобрала еще раньше те наблюдения над реальностью, с которыми автор сталкивался в чиновной и околочиновной среде. В исторических романах сконцентрировались все его конкретные знания, а «обстановочный» стиль его пьес сохранялся в беллетристике 1880-х в обилии «музейных» подробностей, в любовной «реставрации» вещей, заполняющих пространство, в словесных «хороводах», в виньеточной вязи реплик. Стиль этот, при всей его узнаваемости, постоянно нарушался и разрывался анахронизмами, современным читателю газетно-журнальным жаргоном.
Романы Сухонина, как и других литераторов, попадали в плотный многонаселенный беллетристический «трафик», в котором надо было соответствовать общей «скорости» движения, подчиняться правилам оформления и подачи темы. Деклассированные персонажи, оторвавшиеся от своих корней и выброшенные за пределы истории из своих социальных, политических луз, стали маркировкой, формулой романного жанра 1880-х годов. Каждый романист раскрывал, как мог, с той или иной степенью тщательности, генеалогию этого явления. За что бы ни брался Шардин-Сухонин, у него получались «Спекуляторы», «Зацепинские капиталы» (подзаголовок романа о княжне Таракановой) или истории вроде «Польского проходимца». Мельтешение денег независимо от обстоятельств, декораций, длительности повествования. Все это «прошивало» «обстановочность» его романов, а история в них оборачивалась ничем иным, как «денежным смерчем», сбивающим в грандиозную аферу любовь, приключения, предательство и верность, войны, политику, обыкновенную жизнь.
То немногое, что написано о М.М. Филиппове, без труда может стать сюжетом историко-биографического романа, посвященного интеллектуальной истории России последней трети XIX века, истории научной мысли в контексте истории политической. В центре – главный персонаж, Михаил Михайлович Филиппов: ученый, публицист, талантливый популяризатор, литературный критик, беллетрист, потомственный журналист (он был сыном М.А. Филиппова, сотрудничавшего в некрасовском «Современнике»), издатель. Филиппов – это своего рода реинкарнация Ломоносова в 1870–1880-х годах: масштаб личности, прорывные открытия в естествознании, математике, химии, дар междисциплинарного мышления, свободное владение новыми и древними европейскими языками, возможность работать с первоисточниками – все это способствовало «стиранию границ» между науками в его деятельности. Филиппов по своей природе – энциклопедист, универсал. Его вкус к истории, исторический принцип мышления – стержень, позволявший связывать в единый узел многие ипостаси – литературную критику, сочинительство, журналистику, преподавание и те сферы науки, где он был первопроходцем.
Несмотря на то, что интеллектуальное взросление М.М. Филиппова пришлось на поздние 1870-е, он оставался до конца стойким шестидесятником в своих оценках, симпатиях, кумирах, поведении, выборе ориентиров. Его мировоззрение сформировалось под воздействием двух учений – Маркса и Дарвина. Между первой публикацией статьи «Борьба за существование и кооперация в органическом мире» в журнале «Мысль» в 1881 году и подробным анализом второго тома Марксова «Капитала» [1396] прошло четыре года. Детальный разбор концепции Маркса, фундаментальные статьи о нем, а также одни из первых тщательных переводов сочинений Дарвина на русский язык – абсолютно пионерные проекты для русской культуры 1880-х годов. Принципы работы Филиппова объединяли три составляющие – строгие научные исследования, соответствовавшие канонам академической корпорации, обосновывались философски, а затем их апробация продолжалась в открытой журналистской среде, в очень качественной популяризаторской эссеистике и в литераторстве. Его фундаментальный свод – двухтомник «Философия действительности (История и критический анализ научно-философских миросозерцаний от древности до наших дней)». В нем представлена масштабная картина развития научной мысли от Средневековья к Новому времени, обсуждаются пересечения и взаимовлияния таких областей, как эволюция органического мира, космогония, палеонтология и философские системы.
1396
Филиппов М.М. Посмертный труд Карла Маркса // Русское богатство. 1885. № 10. С. 179–188; № 11. С. 183–190; № 12. С. 165–173.
В конце 1880 – начале 1890-х годов Филиппов много публиковался [1397] . Его интересовала политическая история современности, в частности подоплека взаимоотношений России и Германии [1398] в предшествующие десятилетия. Но желание иметь свой журнал к этому времени становилось все острее. «Научное обозрение», замысленное давно, но вышедшее только в 1894 году, собрало и воплотило его издательские проекты. Показательна эволюция любимого детища. Сначала это был закрытый физико-математический журнал, но со временем он превратился в интеллектуальную площадку, на которой вели дискуссии социологи, экономисты, литературные критики, философы. В журнале публиковались Ленин, Циолковский, Эрисман, Хвольсон, Вагнер, Бехтерев, Менделеев. Сотрудничество Филиппова и Плеханова началось в этом журнале. Филиппова считали правоверным марксистом, и поэтому журнал подвергался цензурным репрессиям, а редактор находился под постоянным надзором полиции.
1397
См., в частности: Филиппов М.М. Россия и немецкие державы в 1840–1860 годах (По исследованиям прусского историографа) // Исторический вестник. 1890. Т. 39. № 2. С. 374–405. В статье суммированы и прокомментированы сочинения немецкого историографа Генриха Зибеля.
1398
Филиппов М.М. Лейб-философ князя Бисмарка // Исторический вестник. 1889. Т. 36. № 5. С. 384–398. В статье содержится критика книги Эдуарда фон Гартмана «Zwei Jahrzehnte Deutscher Politik und die gegenwartige Weltage» (1882).
Смерть Филиппова наступила во время проведения опытов ночью 11 или 12 июня 1903 года в Петербурге, в лаборатории, где была его квартира, служившая одновременно редакцией журнала «Научное обозрение». На следующий день ученый должен был ехать в Париж, чтобы консультироваться с химиком Пьером Бертело по поводу своих гипотез. Агенты охранного отделения немедленно прибыли на место катастрофы и изъяли все документы, погибшие позднее во время пожара. До сих пор эта гибель остается нераскрытой тайной.
В рукописном отделе Института русской литературы хранится список его сочинений в духе исторической беллетристики, сопровожденный авторскими комментариями, по которым становится понятно, что обращение к этим жанрам и темам вызвано у Филиппова желанием «исправить ситуацию» в романных трактовках истории другими писателями [1399] . Так, историческая повесть «Остап» возникает как корректирующий ответ на искажения Сенкевича, очернившего казаков и Хмельницкого. В систематизации всех видов современного исторического романа, в «выявлении его химии, физики, органических соединений», в составлении «таблицы Менделеева» для жанра, в классификации его элементов отчетливо прослеживается почерк Филиппова-ученого.
1399
Манн Ю.В. М.М. Филиппов – критик и историк русской литературы // Филиппов М.М. Этюды прошлого. М., 1963. С. 322–346.
Центральное место в этой системе занимает исторический роман «Осажденный Севастополь» (1889). В нем не совсем мирно уживаются три слоя. Первый слой – мемуарный, живой и естественный, основанный на реальном общении автора и рассказах очевидцев осады, участников кампании 1853–1856 годов. Второй слой основан на скрупулезном изучении документов. Сплав свидетельств и источников получился органичным, «бесшовным», подкупающим подлинностью знания, добротной деловитостью изложения фактов. А вот третий пласт – любовный, сентиментальный с явным налетом литературщины – не то чтобы нарушал, но расшатывал фактурную плотность текста. Повествование «прорубается» репликами, диалогами, авторскими репортажами, дробится пошловатой и безвкусной линией любви, «большую» историю сворачивая к заурядному мелодраматическому концу в духе счастливых развязок бульварных романов. Однако этот дух, очевидно, защитил и отвлек от опасной темы, Крымской кампании, травма скандального поражения в которой к 1880-м годам еще была не изжита. Поэтому цензура пропустила роман, который был благосклонно встречен критикой, вызвал читательские симпатии и довольно продолжительные, хотя и фрагментарные связи с Львом Толстым, – сюжет, также вошедший в историю.
Этот толстовский «след» в биографии Филиппова достаточно глубок [1400] . Два года на стадии подготовки романа «Осажденный Севастополь» он переписывался с Толстым, и понятно, что текст складывался в диалоге и с учетом «Севастопольских рассказов» и в особенности романа «Война и мир». Однако Толстой не принимал «утилитарное», прикладное, отчасти «национальное» отношение Филиппова к войне. Может быть, это неприятие и послужило причиной отказа вдове Л.И. Филипповой, обратившейся к Толстому через год после смерти мужа за содействием в повторной публикации романа.
1400
Ржавин И.Нераскрытая тайна // Слава Севастополя. 1968. 27 января; Филиппов Б.М. Тернистый путь. Жизнь и деятельность русского ученого и литератора М.М. Филиппова. 2-е изд, перераб. и доп. М., 1969. С. 123–139 (гл. «Связи с Л.Н. Толстым»); Менделевич Г.О книге М.М. Филиппова // Наука и жизнь. 1970. № 12. C. 150; Филиппов Б.М. Первый роман о Крымской войне // Наука и жизнь. 1969. № 3. C. 130–131; Филиппов Б. Встреча в Хамовниках // Литературная газета. 1968. 31 июля.