Исторические этюды

Соллертинский И. И.

С исключительной психологической прозорливостью он расшифровывает Моцарта: там, где современники видят лишь безмятежную улыбку, он слышит целый мир, в драматическом многообразии не уступающий шекспировскому. Этот наивный и утонченный, нервный, порывистый, меланхолический, задумчивый, то ослепительно жизнерадостный, то глубоко страдающий Моцарт является лучшим музыкальным «открытием» Стендаля: он связует Чимарозу и Бетховена, век восемнадцатый с веком девятнадцатым. И сейчас, пристально всматриваясь в XVIII век — колыбель европейского оперного симфонического наследия — мы начинаем лучше понимать правоту иных утверждений Стендаля, «обо* жавшего Чимарозу, Моцарта и Шекспира».

ОТ РЕДАКТОРА-СОСТАВИТЕЛЯ

Литературное

наследие выдающегося советского музыковеда профессора И. И. Соллертинского значительно: оно содержит около 300 названий — газетных и журнальных статей, популярных очерков, брошюр и исследований.¹ В них охвачен широчайший круг явлений музыкальной культуры прошлого и современности. Блестящая литературная одаренность исследователя, владеющего замечательным даром живого и простого изложения, разносторонняя эрудиция не только по самым различным вопросам истории музыки, но и глубокая и обширная осведомленность в других областях гуманитарных знаний — общественных науках, истории культуры, литературы, философии, эстетики и т. п.,— поразительное умение подчинить это богатство знаний определенной идейной задаче при рельефной обрисовке художественных явлений в их связи с окружающей культурно-исторической действительностью, своеобразие и меткость литературно-образной передачи содержания музыки — все это неоспоримые достоинства работ Соллертинского.

Однако значение их в советской музыкальной науке и критике не равноценно.

Смелый, талантливый исследователь и публицист — эти две стороны искусствоведческой деятельности были у него нераздельны,— И. И. Соллертинский прошел большой и сложный путь идейной эволюции, что бесспорно сказалось на его работах, приводило порой к неверным, ошибочным утверждениям. Подобные заблуждения, хотя и в меньшей мере, коснулись и трудов по зарубежной музыкальной культуре, публикуемых в настоящем издании.

Редактор пересмотрел все богатейшее литературно-музыкальное наследие Соллертинского и отобрал те работы, содержание которых не утратило своей актуальности. Тем не менее, если бы

автор лично принимал участие в подготовке этого тома к печати, он, вероятно, дал бы новую редакцию ранее написанному, внес бы в текст исправления и дополнения, так как в публикуемых очерках имеются теоретические положения, которые могут вызвать возражения. Редактор, однако, не счел необходимым ни полемизировать с покойным автором на страницах этой книги, ни — тем более — исправлять его, сглаживать имеющиеся противоречия.

К числу таких наиболее существенных вопросов относятся следующие.

В ряде работ явно ощущается недооценка героико-патриотической тематики в операх как Россини, так и прямых предшественников Верди — в противовес этому односторонне подчеркивается роль гедонистически-развлекательного начала в их творчестве; ¹³⁸ недооценивается также значение национальной венгерской струи в творчестве Листа; противоречива оценка Вагнера — наряду с работами, в которых дается высокое признание его идейно-художественных достижений,— в других очерках находим излишнюю остроту в критике особенностей вагнеровской оперной драматургии; автор выдвигает важный тезис о наличии двух направлений романтизма в зарубежном искусстве — прогрессивного и реакционного,— но не развивает это положение, не кладет его в основу изучения как романтического стиля в целом, так и музыки отдельных композйторов-романтиков; дискуссионной, хотя и свежей, интересной по теоретической постановке вопроса, представляется даваемая автором классификация исторических типов симфонической драматургии, и более чем спорны его соображения о программном симфонизме или упорно проводимые им параллели между образно-эмоциональным содержанием симфоний Малера и Чайковского, равно как и вообще характеристика творчества последнего в целом,² и т. д.

Особо отметим, что, увлекаясь избранным «героем» монографии — личностью творца или его произведением,— Соллертинский в некоторых случаях полемически заостряет свою мысль. В результате появляются преувеличенные общие оценки идейно-художественного значения творческого наследия ряда зарубежных композиторов — в первую очередь Оффенбаха, Брукнера, Малера. Встречаются и частные замечания аналогичного свойства. Например, очерк, посвященный «Моряку-скитальцу» Вагнера, заключается утверждением, будто с этой оперы начинается новый период в истории мирового музыкального театра (см. стр. 205 настоящей книги), тогда как на деле «Моряк-скиталец» открывает новый, зрелый период лишь в творчестве самого Вагнера.

Примеры подобных полемических заострений, спорных или даже ошибочных высказываний нетрудно умножить. Но указанные недостатки не могут заслонить главного — работы Соллер-тинского будят мысль, толкают на размышления, в них затронут значительный круг актуальных историко-теоретических вопросов— их ярко талантливая и страстно убежденная разработка двигает вперед советскую музыкальную науку и практику.

¹ Например, Россини назван «типичным композитором эпохи Реставрации», проповедником «аристократического эпикурейства».

^: Так, И. И. Соллертинский усматривает в ряде произведений Чайковского (в «Ромео», «Буре» и др.) наличие фаталистической концепции, воздействие идеалистической эстетики, романтико-пессимистические черты.

:т

Оставляя неизменными перечисленные, как и некоторые другие спорные моменты, редактор все же решился исключить из книги устаревшие формулировки (ведь публикуемые работы писались в основном в 30-х годах!), изъятие которых не нарушает последовательности изложения. Появление таких устаревших формулировок в трудах Соллертинского является следствием не индивидуальных его ошибок, но результатом общего недостаточного идейно-теоретического уровня советского музыкознания тех лет.

Сделаны сокращения и другого рода. Дело в том, что эти работы писались в разные сроки и по заказу различных издательств. Печатая близкие по теме очерки, Соллертинский допускал порой повторы. Сводя воедино, согласовывая их текст в настоящем издании, редактор был вынужден сделать соответствующие купюры, дабы избежать ненужных повторении. Причем предполагается, что читатель знакомится с содержанием тома в том порядке, как помещены в нем работы — поэтому в предшествующих очерках Эти места сохранялись, а из последующих изымались. Из указанного правила делались исключения, когда определенное положение было важнее сохранить в контексте последующего, а не предшествующего очерка ^!.

Наконец, внесены редакционные изменения на основе тех карандашных авторских помет (так наз. маргиналии), которые редактор обнаружил на полях книг, брошюр и статей, сохранившихся в архиве И. И. Соллертинского. К сожалению, таких помет относительно немного. Они содержатся в более ранних работах покойного автора, что не удивительно, так как именно эти работы (например, о Малере или Берлиозе) более, чем последующие, отмечены печатью вульгарного социологизма. Вероятно, Соллертинский готовил их к переизданию и отмечал для себя некоторые выражения или фразы, требовавшие новой редакции. Редактор не мог пройти мимо этих поправок.