Исторические портреты
Шрифт:
13 сентября в Севастополе объявили осадное положение, а на следующий день Корнилову было вверено фактическое руководство всем гарнизоном. Генерал-лейтенант Моллер самоустранился от руководства и специальным приказом обязал «всех начальников войск исполнять все приказания вице-адмирала Корнилова».
Основой деятельности Корнилова в Севастополе стала забота о высоком духе защитников. Появляясь на самых различных участках оборонительной линии, он обращался с проникновенными словами к защитникам:
«Здесь на этом флоте мы возмужали и состарились, здесь приобрели мы первые уроки и опытность и здесь должны лечь костьми, защищая его до последней капли крови! Отступать нам некуда: позади нас море, впереди — неприятель. Помни же — не верь отступлению. Пусть музыканты забудут играть ре тираду; тот изменник, кто попробует ретираду, и, если я сам прикажу отступать — коли и меня». Корнилов возглавил работу по подготовке города к длительной и тяжёлой борьбе, распределил силы гарнизона, разработал диспозицию по обороне Южной стороны. Оборонительную линию разделил на три дистанции, командовать которыми поручил генерал-майору Аслановичу, вице-адмиралу Новосильскому и контр-адмиралу Истомину. На бастионы и батареи назначили начальниками флотских офицеров.
Корнилов на белом коне, в мундире, ежедневно объезжал все участки оборонительной линии, следил за работами, указывал на недостатки, обращал внимание на главное.
18 сентября на Северной стороне Севастополя показалась, наконец, армия Меншикова. По требованию Корнилова в состав севастопольского гарнизона были включены три пехотных полка и две лёгкие артиллерийские батареи. За три недели с 15 сентября по 5 октября было выстроено более двадцати батарей, и артиллерийское вооружение укреплений возросло до 340 орудий. Неприятель все эти дни готовился к штурму, надеясь на успех.
По усиленным приготовлениям в лагере врагов Корнилову стало ясно, что противник готовится к решительной атаке. «Завтра будет жаркий день», — проговорил он вечером 4 октября.
Наступило 5 октября 1854 года — «день крещения Севастополя огнём и железом». С рассветом заговорили сотни орудий, разгорелась ожесточённая артиллерийская дуэль. Корнилов и Нахимов с первыми же выстрелами прибыли на оборонительную линию. Корнилов в мундире поскакал на четвёртый бастион, против которого враг направил главный удар. Под шквальным огнём Корнилов подходил к каждому орудию, общался с солдатами и матросами, пояснял им задачи, поднимал их боевой дух. На пятом бастионе матросы и солдаты горячо встретили Корнилова, а когда он уехал, солдаты восхищённо проговорили: «Вот так генерал, отец родной, а не генерал».
Спустя три часа после начала артиллерийского поединка огнём русских батарей был взорван пороховой погреб французов. Вскоре замолчали все французские батареи. Жарко было у Истомина. Около 11 часов дня Корнилов прибыл к нему на третий бастион. Несмотря на большие потери, защитники бастиона сражались мужественно и отважно. С третьего бастиона под огнём неприятеля Корнилов направился на Малахов курган, где шла ожесточённая перестрелка. До полудня оставалось полчаса. На Малаховом кургане его встретило громкое матросское «Ура!». Обращаясь к экипажу, Корнилов ответил:
— Будем кричать «Ура!», когда собьём английские батареи.
Град неприятельских снарядов осыпал укрепления, батареи, блиндажи Малахова кургана. Подбодрив защитников, дав советы Истомину, Корнилов направился к лошади, собираясь ехать к Бутырскому полку в Ушакову балку. В этот момент он был сражён вражеским ядром. Несколько офицеров бросились к нему, подняли его на руки. «Отстаивайте же Севастополь!» — проговорил Корнилов.
Смертельно раненного адмирала отвезли в госпиталь. В полном сознании расставаясь с жизнью, Корнилов, не унывая, достойно встретил последний час.
— Я счастлив, что умираю за отечество и царя, — сказал он забежавшему проститься гардемарину Новосильцеву, брату жены.
Быстро оформив подорожную, Новосильцев заехал в госпиталь в ту минуту, когда лейтенант Львов привёз с Малахова кургана радостную весть — «Батареи англичан сбиты ».
Лицо Корнилова преобразилось, он приподнялся:
— Ура! Ура!
Это были его последние заветные слова, и через несколько минут его не стало.
«Вечером 6 октября были похороны адмирала Корнилова, — вспоминал очевидец. — Мало мне приходилось видеть подобных похорон. Плакали не только офицеры... плакали чужие, плакали угрюмые матросы, плакали и те, которым слеза была незнакома с пелёнок».
Лев Толстой уподобил Корнилова «Герою Древней Греции», а его боевой товарищ Павел Нахимов, узнав о кончине сподвижника, произнёс:
— Он умер как герой.
Павел Нахимов
За четыре месяца бриг побывал у берегов Швеции, в Стокгольме, Карлскроне, в Копенгагене. Уже в ту пору Нахимов выделялся среди товарищей морской выучкой.
«Тогда уже между всеми нами, — вспоминал его однокашник Александр Рыкачев, — Нахимов заметен был необыкновенной преданностью и любовью к морскому делу и тогда усердие, или, лучше сказать, рвение к исполнению своей службы, во всём, что касается морского ремесла, доходило в нём до фанатизма».
После кампании на море Нахимов успешно выдержал экзамены и в пятнадцать лет 9 февраля 1818 года был произведён в мичманы. Первые две кампании он плавал в Финском заливе на тендере «Янус». В 1821 году Нахимова переводят в 23-й флотский экипаж, и в его составе сухим путём он марширует в Архангельск. Там экипаж участвует в постройке судов. Со стапелей недавно спущен на воду «Крейсер», где служит приятель Нахимова, Михаил Бестужев, который потом вспоминал: «Время быстро летело в дружеских беседах с ним, в занятиях по службе и приятных развлечениях, какими был так обилен в то время Архангельск...» Бестужев отправился на «Крейсере» в Кронштадт, а Нахимов опять вместе с экипажем маршировал по суше в тот же Кронштадт.
Весной 1822 года капитан 2-го ранга М. Лазарев подбирал экипаж на фрегат «Крейсер» для кругосветного плавания. Намётанный глаз опытного морехода среди сотен офицеров в Кронштадте примечал самых одарённых, среди них оказался и Павел Нахимов. Попасть под его начало почиталось за честь. — Вот как отмечал М. Рейнека: «Я помню, когда знаменитому моряку Михаилу Петровичу Лазареву, назначенному командовать фрегатом «Крейсер», представлено было право выбора офицеров и он предложил Нахимову служить у него, с каким восторгом Нахимов согласился. Он считал за верх счастья службу в числе офицеров фрегата «Крейсер», который тогда по всей справедливости был признан товарищами и моряка ми вообще за образец совершенства военного судна».