Исторические повести
Шрифт:
Почти у самых ворот начиналась кривая, грязная улица, пропахшая овчиной и кожами. Здесь жили кожевники и башмачники. Одни выделывали кожи, другие шили башмаки. Стук молотков смешивался здесь с возгласами женщин, которые тут же на улице пекли лепешки, жарили мясо, варили в меду что-то пряное и душистое.
По узкому переулку караван проехал к храмовой площади, где некогда высился красивейший в Самарканде храм огня, а теперь стояла мечеть. За этой площадью было самое большое в городе помещение, куда прибывали караваны купцов со всех концов земли.
Шумно и оживленно было в самаркандском караван-сарае. Тут можно было увидеть и тюрков, и русов, и людей Чача [26] . Сновали арабы в своих громадных
26
Чач — Ташкент.
Освободив верблюдов от поклажи, купцы расположились в прохладном полутемном помещении с тем, чтобы провести здесь ночь и утром отправиться дальше, к Бухаре. Всем хотелось узнать побольше новостей: что продают на базаре и как ведут себя воины наместника? Здешние согдийцы рассказывали, что в городах они не так наглы, как в селениях и на проезжих дорогах.
Приезжие купцы удивлялись тому, как безропотно самаркандцы выполняют законы иноверцев. Особенно это было заметно в час молитвы. Как только муэдзин [27] с минарета призвал правоверных к молитве, все, кто был в караван-сарае, взяли свои коврики, повернулись лицом к Мекке [28] и, став на колени, принялись читать молитвы. Странно было слышать эти молитвы из уст согдийцев, которые приняли ислам из страха перед арабским наместником. Все знали, что эти люди не захотели платить джизью [29] . Зато согдийцы, оставшиеся верными Заратуштре, не прощали соотечественникам такого предательства. Они громко выражали свое негодование.
27
Муэдзин — служитель при мечети, призывающий с минарета к свершению молитв.
28
Мекка — город на западе Саудовской Аравии. Религиозный центр ислама, место паломничества мусульман.
29
Джизья — подушный налог с людей, не принявших ислам.
— Если вы хотите увидеть, сколько согдийцев продалось иноземцам, пойдите на улицу, — сказал один из прежних купцов.
Спутники Аспанзата кинулись во двор и увидели людей почти на всех плоских крышах домов. Они стояли на коленях.
— Где же истина?! — воскликнул потрясенный Тургак. — Как смогли чужеземцы отнять веру у согдийцев? Я знал о том, что могут отнять скот, одежду, дом, землю. Но веру?.. Этого я не знал!
— Пусть великий светоч жизни не даст тебе этого узнать, — отвечал местный купец. — У чужеземцев — сила, им нетрудно было отнять веру. До чего додумались — поставили соглядатаев! В каждом доме теперь живет воин. Он следит, выполняют ли согдийцы обряды ислама. Если в доме выполняется намаз, то человека не трогают. Если же кто-либо из согдийцев, верный своим предкам, отказывался выполнять намаз, то его заставляли платить такую подать, что вскоре он становился нищим. Что же делать бедному человеку! Он притворяется, что верит чужим богам, а сам тайно молится великому Ахурамазде. Ведь это единственный источник света и правды!
Купцы пошли искать своих знакомых и родственников, а юношу оставили во дворе, чтобы он охранял тюки с товарами. Утром они обещали отпустить его посмотреть город.
Оставшись один, Аспанзат решил заняться письмом. Он вытащил из своего мешка кусочек кожи, заветный пузырек черной краски и тростниковое перышко.
Неподалеку от него сидел какой-то странник в рваной полотняной одежде с худым, почерневшим лицом. При свете фитилька в глиняной чаше он читал папирус. К нему и подсел Аспанзат. Странник приветливо посмотрел на юношу. Убогая одежда Аспанзата и грубые башмаки из бараньей кожи говорили о том, что юноша очень беден. Однако он приготовился писать, и это привлекло внимание незнакомца.
— Кто же учил тебя грамоте? — спросил он Аспанзата. — Разве так богаты твои родители?
— У меня нет богатства, — ответил Аспанзат. — Мой отец — бедный коконовар. А учил меня письму знаменитый в наших краях писец Махой. Без денег учил, по доброте сердечной.
— О, ты родился под счастливой звездой! — воскликнул странник. — Это мудрый старик. Я его никогда не видел, а уважаю его почтенные труды. Немало сделал он рукописных книг. Я видел написанную им книгу. В ней собраны предания старины. Что за книга! Сколько трудов он положил, чтобы собрать эту мудрость предков!.. Ты читал эту книгу?
— Нет!.. — Аспанзат был смущен. Он даже не видел этой книги.
— Но вот беда, книги эти уже становятся редкостью, — продолжал странник. — Воины халифа сжигают их. Да! Я не желал бы тебе быть свидетелем такого зрелища. Сердце разрывалось от горя! Я надел это рубище, притворился мусульманином и хожу по согдийской земле, напоминая людям, что недостойно отказываться от веры отцов и родного языка. Вот и сейчас я читаю летопись, которую дал мне на хранение один старый писец, ныне уже оставивший свое благородное занятие. Он отдал мне самую драгоценную из своих рукописей. В ней рассказано о наших обычаях. Здесь многое записано из священной книги Заратуштры. И это особенно дорого моему сердцу.
Слова странника потрясли Аспанзата.
— Что же я могу сделать во имя справедливости?
— Что тебе сказать… — отвечал ему собеседник. — Я могу дать добрый совет: никогда не забывай своего племени, никогда не отказывайся от своей веры и, если есть у тебя возможность увековечить родное слово, не отказывайся от этого. Добудь себе обрывки кожи, палки, все, что пригодно для письма. Не пожалей времени — и сядь за дело. Пиши все, что знаешь, что слышал, что изучил в науках. Помни, что твое слово, записанное на родном языке, сохранится для твоих детей и внуков.
— Скажи мне, добрый человек, — обратился юноша к страннику, — куда же мне девать то, что я напишу для памяти о нашем времени? Кому мне это отдать?
— Никому не отдавай! — Странник пристально посмотрел в глаза Аспанзата своими горящими, как угли, глазами. — Спрячь все это так, чтобы не увидели враги. А когда настанет день освобождения, когда иноземцы будут изгнаны с нашей земли, тогда все это найдется, и тебе будет вечная благодарность от людей твоего племени.
— Я все понял… — ответил задумчиво Аспанзат. — Хотел бы я знать твое имя, добрый человек. Ты сказал мне благородные слова.
— Одни зовут меня дервишем [30] , иные называют одержимым, потому что я безумен для тех, кто уже продался иноверцам. А имя, данное мне отцом, — Варзак. Я был искусным певцом и музыкантом, а теперь давно уже не пою — теперь я плачу. Я видел многие страны, видел разных людей и узнал обычаи, мне неведомые, а теперь брожу по родным селениям, чтобы открывать людям глаза на правду… Поезжай посмотри. Мир велик и прекрасен! — посоветовал Варзак юноше.
«Свет очей моих, Кушанча, — писал Аспанзат, — я видел тебя во сне. Ты сидела рядом со мной под нашим ветвистым чинаром, и я любовался твоим нежным и прекрасным лицом. Но вот я проснулся, и сердце мое разрывается от горя. Я уже далеко от тебя, а завтра буду еще дальше. Ах, зачем я был робок, зачем не признался тебе в своей любви! Почему не сказал тебе, что ты лучше всех девушек Согда! И если бы я был самим ихшидом, все равно захотел бы быть твоим рабом.
30
Дервиш — мусульманский странствующий монах в странах Востока.