Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий
Шрифт:
Я, разумеется, отвечал, что сам привезу все к Его Высочеству. Привез и расставил мои игрушки.
Великий Князь был в восхищении.
— Как вы могли составить такое полное собрание в этом роде! — воскликнул он. — Жизни человеческой мало, чтоб это исполнить.
— Ваше Высочество! — отвечал я. — Усердие к службе все превозмогает. Военная служба — моя страсть.
С этого времени я пошел у него за знатока в военном деле.
Наконец, Великий Князь начал предлагать, чтобы я продал ему мою коллекцию. Я отвечал, что продать ее не могу, а почту за счастье, если он позволит мне поднести ее Его Высочеству.
Великий Князь принял мой подарок и бросился меня обнимать. С этой минуты я пошел за преданного ему человека…
— Так вот чем, любезный друг, — заключил свой рассказ граф Ростопчин. — выходят в чины, а не талантом и не гением! (1)
Адмирал Ф. Ф. Ушаков, славный своими морскими победами
В одно из крейсерств в Черном море русский флот, находившийся под командою графа Войновича, был застигнут крепким ветром. Ушаков, начальствовавший подветренной эскадрой, сделал ей сигнал и без дозволения главнокомандующего спустился в порт для укрытия. Между тем эскадра Войновича, безполезно оставаясь в море, претерпела большие повреждения и потом также была принуждена спуститься в порт и починиваться. Войнович, ненавидевший Ушакова, жаловался на него Потемкину за нарушение порядка службы. Когда светлейший князь спросил Ушакова о причине такого поступка, то он отвечал:
— Виноват! Но так следовало.
Этот лаконический ответ не ускользнул от проницательности Потемкина, и Ушаков вместо замечания получил повышение. (1)
Царствование Императора Александра I
(1801–1825)
Фельдмаршал граф Н. И. Салтыков просил Императора Александра при вступлении на престол об определении своего сына президентом в одну из коллегий.
— Я сам молод, — отвечал ему Александр. — и с молодыми советчиками мне делать нечего. (1)
Император Александр с самой юности обнаруживал стремление к добру и спешил на помощь ближнему, не соображая ни средств своих, ни обстоятельств. Случилось ему услышать, что какой-то старик, иностранец, некогда служивший при академии, находится в крайней бедности, — он поспешно вынул 25 рублей и поторопился отослать их к бедному, хотя у него не оставалось более денег. В другой раз узнал он, что один из штукатуров, работавших у дворца, упал с лесов и сильно расшибся: отправить его в больницу, послать к нему своего лейб-медика, приказать хирургу пользовать его, дать на все это деньги, подарить больному некоторую сумму, постель, свою простыню — было для него делом одной минуты. Мало этого, он справлялся и заботился о больном каждый день, пока тот не выздоровел, скрывая от всех свой поступок, «который, — как он сам выразился. — считал долгом человечества, к чему всякий непременно обязан». (3)
Отставной подполковник Лисевич был осужден за жестокие поступки со своими крестьянками, под предлогом будто бы они хотели его отравить. Сенат, на основании Всемилостивейшего Манифеста 1814 года, освободив Лисевича от следуемого ему по законам наказания, полагал, однако же, его, как человека вредного для общества, сослать на житье в монастырь. В общем же собрании Государственного совета тринадцать членов согласились с положением Сената, а один член изъявил мнение, что хотя в преступлении Лисевича не заключалось изъятых от помилования смертоубийств, разбоя и грабежа, однако же поступки его превосходят грабеж и разбой, потому что тиранства, какие он совершал над невинными крестьянками, могли прекратить их жизнь. К тому же, он изветом своим на крестьянок в отравлении его подводил их под тяжкую казнь и, не доказав этого обвинения, подлежал по закону равному наказанию. Но как он, по немолодым летам (ему было тогда 56 лет), неспособен ни к работе, ни к поселению, то по сей единственной причине соглашается сей член с заключением Сената о ссылке Лисевича в монастырь. По представлении Императору Александру мнения Государственного совета, последовала высочайшая резолюция: «Согласен с суждением одного члена».
В доказательство того, что Император Александр постоянно стремился везде строго наблюдать правосудие и справедливость, здесь будет кстати привести следующее письмо его к княгине М. Г. Голицыной, просившей
«Княгиня Марья Григорьевна! Положение мужа вашего, в письме вашем изображенное, привлекает на себя все мое сожаление, если уверение сие может послужить вам некоторым утешением, примите его знаком моего искреннего к особе вашей участия и вместе доказательством, что одна невозможность полагает меры моего на помощь вашу расположения. Как скоро я себе дозволю нарушить законы, кто тогда почтет за обязанность наблюдать их? Быть выше их, если бы я и мог, но, конечно бы, не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала, напротив, я чувствую себя обязанным первее всех наблюдать за исполнением его, и даже в тех случаях, где другие могут быть снисходительны, а я могу быть только правосудным, вы слишком справедливы, чтоб не ощутить сих истин и не согласиться со мной, что не только невозможно мне остановить взыскания долгов, коих законность утверждена подписью мужа вашего, я не могу удовлетворить просьбы вашей и с той стороны, чтобы подвергнуть обязательства его особенному рассмотрению, — закон должен быть для всех единствен, и по общей его силе признаются ясными и разбору не подлежащими требованиями: вексель, крепость, запись, контракт и всякое обязательство, где есть собственноручная должников подпись и где нет от оной отрицания. Впрочем, мне довольно известно состояние и имение мужа вашего, чтобы надеяться, что, при лучшем распоряжении дел его, продажею некоторой части оного не только все долги заплачены быть могут, но и останется еще достаточное имущество к безбедному вашему содержанию. Сия надежда, облегчая вам жребий, доставит мне удовольствие мыслить, что страхи ваши, может быть, более от нечаянности происшедшие, нежели от самого существа дела родившиеся, сами по себе рассыплются, закон сохранится в своей силе и вы меня найдете справедливым, не переставая верить, что вместе я пребываю навсегда вам доброжелательным». (3)
Известный остряк и каламбурист, обер-камергер А. Л. Нарышкин, пользовавшийся особенным расположением Императора Александра, несмотря на свое огромное содержание имел множество долгов, потому что жил слишком роскошно и был очень добр и щедр.
В 1810 году Государь пожаловал ему Андреевский орден с бриллиантовыми украшениями, ценою тысяч в тридцать. Новопожалованный кавалер, вечно нуждавшийся в деньгах, поспешил заложить этот орден в ломбард, как вдруг, вслед за тем, при дворе был назначен какой-то большой праздник, на который, разумеется, следовало непременно явиться в новой звезде. Что делать и как выпутаться из затруднений? Деньги, полученные под залог ордена, были уже истрачены, достать их скоро нельзя, а директор ломбарда был человек неумолимый и неспособный поддаться никаким красноречивым просьбам о ссуде ордена закладчику хоть на четверть часа прежде уплаты всей ссуды. Сказаться больным, лечь в постель и принимать лекарство представлялось в настоящем случае средством неловким и неудобным. Оставался один только исход: прибегнуть к царскому камердинеру, у которого хранились две бриллиантовые звезды Государя, одна из них, новенькая, стоила шестьдесят тысяч рублей. Нарышкин пустил в ход всевозможные убеждения, просьбы, любезности, обещания и после продолжительных переговоров склонил камердинера дать ему надеть новую звезду государеву, под клятвой, что она будет возвращена немедленно после праздника. Весьма довольный, Нарышкин явился в этой звезде во дворец. Случайно взглянув на орден, Император по четырем крупным бриллиантам, украшавшим углы, заметил разительное сходство с его собственною новою звездою. Несколько раз пристально всмотревшись в орден, Государь подошел к Нарышкину, отвел его в сторону и сказал:
— Вот странность, кузен, вы носите звезду точь-в-точь такую, какую я недавно получил от моего ювелира.
Смущенный Нарышкин отвечал несколькими безсодержательными и безсвязными фразами. Такое замешательство, ввиду загадочно-торжественного сходства одного орденского знака с другим, разумеется, еще сильнее возбудило в Государе подозрение, и он с явною сухостью и неудовольствием сказал Нарышкину:
— Не знаю, кузен, ошибаюсь ли я, но скажу вам прямо: полагаю, что это именно моя звезда, сходство с нею просто поразительно.
Окончательно сконфуженный и уничтоженный, обер-камергер признается тогда в своей проделке и, предавая себя вполне заслуженной каре, просит только помилования чересчур податливому царскому камердинеру. Изумленный такой неожиданной развязкой, благодушный и снисходительный Александр мгновенно смягчился. Подавив в себе чувство справедливого негодования, он милостиво отвечал кающемуся придворному:
— Успокойтесь. Поступок ваш не настолько важен, чтоб я не умел его простить. Однако ж мне самому не приходится уже употреблять этот орден, а остается подарить его вам — с условием, чтобы я вперед не подвергался подобным заимствованиям моих вещей. (3)