Исторический материализм
Шрифт:
Ленин в своем конспекте «Философии истории» Гегеля отмечал его мистику, реакционность и указал, что в области философии истории Гегель наиболее антиквирован, наиболее устарел.
Философия Гегеля, в том числе его философия истории, явилась своеобразной дворянско-аристократической реакцией на французскую революцию 1789 г., на установление нового буржуазно-республиканского строя, реакцией на французский материализм XVIII в., на революционные идеи просветителей, звавших к ниспровержению феодального абсолютизма и деспотизма. Феодальную монархию Гегель ставил выше республики, а прусскую ограниченную монархию считал венцом исторического развития. Революционной инициативе народных масс, выступивших во время французской революции, Гегель противопоставил мистическую волю «мирового
Провиденциализм в объяснении исторических событий имеет и более поздних последователей, чьи идеи сложились в иных исторических условиях и имели иной социальный смысл, чем идеи Гегеля.
Фаталистическая мысль о том, что ход истории предопределен свыше, высказывалась, например, в своеобразной форме великим русским писателем Л. Н. Толстым.
В своем гениальном творении «Война и мир» Толстой, рассматривая вопрос о причинах Отечественной войны 1812 г., изложил свои историко-философские взгляды. Толстой привел сначала различные объяснения причин войны, которые давались ее участниками и современниками. Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он это и говорил на острове св. Елены); членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие: купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу.
«Но для нас, — говорит Толстой, — потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными... Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось — были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору». (Л. Н. Толстой, Война и мир, т. 3, ч. I, стр. 5, 6). Отсюда Толстой делал фаталистический вывод: «В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории определено предвечно». (Л. Н. Толстой, Война и мир, т. 3, ч. I, стр. 9).
Толстой понимал поверхностность взглядов официальных дворянских историков, приписывавших государственным деятелям сверхъестественную мощь, объяснявших великие события ничтожными причинами. Он дал по-своему остроумную критику взглядов этих историков. Так, он справедливо издевался над льстивыми французскими историками типа Тьера, которые писали, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что если бы у него не было насморка, то Россия погибла бы и облик мира изменился бы. Толстой саркастически замечает, что с этой точки зрения камердинер, который забыл подать Наполеону 29 августа — перед Бородинским сражением — непромокаемые сапоги, и был истинным спасителем России. Но, справедливо критикуя поверхностные взгляды субъективистов, сам Толстой, перечислив множество явлений, вызвавших Отечественную войну, признал все эти явления одинаково важными.
В этом неумении отделить существенные явления от несущественных фатализм смыкается с субъективизмом. Беда субъективистов, ничтожных, поверхностных историков, над которыми издевался Толстой, как раз в том и состоит, что они не умеют отделить существенное от несущественного, случайное от необходимого, коренное, определяющее от частного, второстепенного. Для историка-субъективиста все только случайно и все одинаково важно. Для фаталистов же нет ничего случайного, все «предопределено», и, следовательно, все также одинаково важно.
Толстой как великий художник дал гениальное, непревзойденное изображение Отечественной войны 1812 г., ее участников, героев. Он постиг народный характер Отечественной войны и решающую роль русского народа в разгроме армии Наполеона. Его художественное проникновение в смысл событий гениально. Но историко-философские рассуждения Толстого не выдерживают серьезной
Философия истории Л. Толстого, как указывал Ленин, есть идеологическое отражение той эпохи развития России, когда старый, патриархально-крепостнический уклад жизни уже начал рушиться, а новый, шедший ему на смену, капиталистический уклад был чужд, непонятен массе патриархального крестьянства, идеологию которого выражал Л. Толстой. Вместе с тем крестьянство было бессильно перед натиском капитализма и воспринимало его как что-то данное божественной силой. Отсюда и проистекали такие черты философского мировоззрения Л. Толстого, как вера в судьбу, в предопределение, в сверхъестественные, божественные силы.
Фатализм сводит исторических деятелей, в том числе и великих людей, к простым «ярлыкам» событий, считает их марионетками в руках «всевышнего», «судьбы». Он ведет к безнадежности, пессимизму, пассивности, бездействию. Исторический материализм отвергает фатализм, представление об истории, как о предопределенном «свыше» процессе, как ненаучное и вредное.
Буржуазно-объективистские концепции исторического прогресса
Значительный шаг вперед в развитии взглядов на роль личности и народных масс истории представляли воззрения французских историков эпохи реставрации — Гизо, Тьерри, Минье и их последователей—Моно и др. Эти историки в своих исследованиях стали учитывать роль народных масс в истории, роль классовой борьбы (поскольку речь шла о прошлом, в особенности о борьбе против феодализма). Однако, стремясь в противовес субъективистам подчеркнуть значение исторической необходимости, они впадали в другую крайность — игнорировали роль личности в ускорении или замедлении хода исторического процесса.
Так, Моно, критикуя субъективистов, писал, что историки обращают исключительное внимание на великие события и на великих людей, вместо того чтобы изображать медленные движения экономических условий социальных учреждений, составляющие непреходящую часть человеческого развития. По мнению Моно, великие личности «важны именно как знаки и символы различных моментов указанного развития. Большинство же событий, называемых историческими, так относятся к настоящей истории, как относятся к глубокому и постоянному движению приливов и отливов волны, которые возникают на морской поверхности, на минуту блещут ярким огнем света, а потом разбиваются о песчаный берег, ничего не оставляя после себя». (Цит. по Г. В., Плеханову, Соч., т. VIII, стр. 285).
Но сводить роль личности в истории к простым «знакам и символам», как это делает Моно, значит упрощенно представлять себе действительный ход истории и вместо реальной, живой картины общественного развития давать его схему, абстракцию, скелет без плоти и крови.
Исторический материализм учит, что в действительном ходе истории наряду с общими, главными причинами, определяющими основное направление исторического развития, имеют значение и многообразные конкретные условия, видоизменяющие развитие, обусловливающие те или иные зигзаги истории. Значительное влияние на конкретный ход событий, а также на его ускорение или замедление оказывает деятельность людей, стоящих во главе движения. Люди сами творят свою историю, хотя и не всегда сознательно. По выражению Маркса, люди — одновременно и авторы и актеры собственной драмы.
Сторонники фатализма обычно утверждают, что ход истории люди не могут ускорить. Реакционеры такими утверждениями иногда прикрывают свое противодействие историческому прогрессу. Так, например, вождь прусского юнкерства канцлер Бисмарк говорил в северно-германском рейхстаге в 1869 г.: «Мы не можем, господа, ни игнорировать историю прошлого, ни творить будущее. Мне хотелось бы предохранить вас от того заблуждения, благодаря которому люди переводят вперед свои часы, воображая, что этим они ускоряют течение времени... Мы не можем делать историю; мы должны ожидать, пока она сделается. Мы не ускорим созревания плодов тем, что поставим под них лампу; а если мы будем срывать их незрелыми, то только помешаем их росту и испортим их». (Цит. по Г. В. Плеханову, Соч., т. VIII, стр. 283—284).