Историческое подготовление Октября. Часть I: От Февраля до Октября
Шрифт:
Империалистическое полуобъединение Европы могло бы быть достигнуто, как мы старались показать, в результате как решительной победы одной группы великих держав над другой, так и самого нерешительного окончания войны. И в том и другом случае объединение Европы означало бы полное попрание принципа национального самоопределения для всех слабых наций и сохранение и централизацию всех сил и орудий европейской реакции: монархии, постоянной армии и тайной дипломатии.
Демократическое, республиканское объединение Европы, действительно способное обеспечить свободу национального развития, возможно только путем революционной борьбы против милитаристического, империалистического, династического централизма, путем восстаний в отдельных странах, путем слияния этих восстаний в общеевропейскую революцию. Но победоносная европейская революция – каковы бы ни были ее перипетии в отдельных странах, – за отсутствием других революционных классов, может передать власть только пролетариату. Следовательно, Европейские Соединенные Штаты прежде всего представляют собою форму – единственно мыслимую форму – диктатуру европейского пролетариата.
Л. Троцкий, «Программа мира», изд. «Книга», Петербург 1917 г.
Послесловие (1922 г.)
«Программа мира» тесно примыкает, по своему содержанию, к работе «Война и Интернационал».
Несколько раз повторяющееся в «Программе мира» утверждение, что пролетарская революция не может победоносно завершиться в национальных рамках, покажется, пожалуй, некоторым читателям опровергнутым почти пятилетним опытом нашей Советской Республики. Но такое заключение было бы неосновательно. Тот факт, что рабочее государство удержалось против всего мира в одной стране, и притом отсталой, свидетельствует о колоссальной мощи пролетариата, которая в других, более передовых, более цивилизованных странах способна будет совершать поистине чудеса. Но, отстояв себя в политическом и военном смысле, как государство, мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли. Борьба за революционно-государственное самосохранение вызвала за этот период чрезвычайное понижение производительных сил; социализм же мыслим только на основе их роста и расцвета. Торговые переговоры с буржуазными государствами, концессии, Генуэзская конференция [97] и пр. являются слишком ярким свидетельством невозможности изолированного социалистического строительства в национально-государственных рамках. До тех пор, пока в остальных европейских государствах у власти стоит буржуазия, мы вынуждены, в борьбе с экономической изолированностью, искать соглашения с капиталистическим миром; в то же время можно с уверенностью сказать, что эти соглашения, в лучшем случае, могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы.
97
Генуэзская конференция – была созвана Антантой в апреле 1922 г. Официальным мотивом ее созыва было стремление английского премьера Ллойд-Джорджа установить равновесие и порядок в европейском хозяйстве. По существу же, она предназначалась для того, чтобы Антанта могла сторговаться с Советской Россией об условиях ликвидации старых долгов России и вхождения Советской России в нормальные взаимоотношения с Европой. Ободренные экономическими уступками нашей партии при переходе к НЭПу, руководители Антанты предполагали, что им удастся заставить капитулировать Советскую Россию. Но так как эти ожидания не оправдались, то Генуэзская конференция, как и последовавшая за ней «деловая конференция в Гааге», кончилась безрезультатно.
Что Европа представляет не только географический, но и хозяйственно-политический термин, об этом ярко свидетельствуют события последних лет: упадок Европы, рост могущества Соединенных Штатов, попытки Ллойд-Джорджа «спасти» Европу при помощи комбинации методов империализма и пацифизма.
Сейчас европейское рабочее движение находится в периоде оборонительных действий, собирания сил и подготовки. Новый период открытых революционных боев за власть неизбежно выдвинет вопрос о государственных взаимоотношениях народов революционной Европы. Единственным программным решением этого вопроса являются Европейские Соединенные Штаты. Поскольку опыт России выдвинул советское государство, как наиболее естественную форму диктатуры пролетариата, и поскольку пролетарский авангард других стран принципиально усыновил эту государственную форму, можно полагать, что, при возрождении непосредственной борьбы за власть, европейский пролетариат выдвинет программу Федеративной Европейской Советской Республики. Опыт России в этом отношении крайне поучителен. Он свидетельствует о полной совместимости при режиме пролетариата самой широкой национальной и культурной автономии с хозяйственным централизмом. В этом смысле лозунг Соединенных Штатов Европы, переведенный на язык советского государства, не только сохраняет весь свой смысл, но еще только обещает обнаружить свое огромное значение в предстоящую эпоху социальной революции.
Л. Троцкий. НА ЭТОМ ПУТИ ВЫХОДА НЕТ
В заседании Государственной Думы 3 марта 1916 г. г. Милюков [98] возразил на критику слева: «Я не знаю наверное, приведет ли правительство нас к поражению… Но я знаю, что революция в России непременно приведет нас к поражению, и недаром этого так жаждет наш враг. Если бы мне сказали, что организовать Россию для победы значит организовать ее для революции, я сказал бы: лучше оставьте ее на время войны так, как она была, неорганизованной». Эта цитата интересна не только как свидетельство того, что в прошлом году г. Милюков не в одном интернационализме, как ныне, но и во всей вообще революции видел агентуру кайзера: для либерального сикофанта такая оценка была в самый раз. Гораздо интереснее пророчество г. Милюкова: «я знаю, что революция в России непременно приведет нас к поражению». Откуда такая уверенность? В качестве историка, г. Милюков не мог не знать, что были революции, которые приводили к победам. Но в качестве империалистического политика, г. Милюков не мог не понимать, что идея захвата Константинополя, Армении и Галиции не способна зажечь пламя энтузиазма в груди революционных масс. Милюков предчувствовал и даже твердо знал, что в его войне революция не может принести с собой победы.
98
Эту речь Милюков произнес после выступления Чхенкели в связи с отставкой Хвостова (известного царского министра). На указание Чхенкели, что вся политика царизма ведет к революции, Милюков и ответил своей знаменитой репликой о том, что лучше поражение в войне, нежели революция.
Правда, когда революция разразилась, г. Милюков попытался немедленно же запрячь ее в колесницу союзного империализма. Именно за это его приветствовали восторженным металлическим лязгом все несгораемые кассы Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Но эта попытка наткнулась на полуинстинктивный отпор рабочих и солдат. Г. Милюков оказался выброшен из министерства: революция, как видим, действительно не принесла ему победы.
Милюков ушел, но осталась война. Составилось коалиционное правительство, – из мелкобуржуазных демократов и притаивших до поры до времени империалистические когти представителей буржуазии. Нигде, может быть, эта комбинация не обнаружила в такой мере свой противореволюционный характер, как в области международной политики, т.-е. прежде всего войны. Капиталистическая буржуазия послала в это правительство своих представителей во имя «наступательных действий на фронте и неизменной верности нашим союзникам» (резолюция кадетской конференции). Мелкобуржуазные демократы, считающие себя социалистами, вошли для того, чтобы – «не отрываясь» от капиталистической буржуазии и ее мировых союзников – закончить войну по возможности скорее и по возможности безобидно для всех участников: без аннексий, без контрибуций и даже с гарантией национального самоопределения.
Капиталистические министры отказывались от аннексий – до более благоприятного времени: за эту чисто словесную уступку они получили от своих демократических сотрудников обязательство не выходить из строя союзников, подтянуть армию и сделать ее способной к наступлению. Отказываясь (пока что) от Константинополя, господа империалисты приносили довольно сомнительную жертву, так как в результате трехлетней войны путь до Константинополя стал не короче, а длиннее. Демократы же, в благодарность за платонический отказ либералов от проблематического Константинополя, перенимали все наследство царской дипломатии, признавали все заключенные его договоры и ставили весь авторитет революции на службу дисциплине и наступлению. Эта сделка означала прежде всего отказ «вождей» революции от самостоятельной международной политики: для мещански-малодушной партии, которая, будучи в большинстве, добровольно отказалась от власти, такой вывод был только естественным. Предоставив князю Львову создавать революционную администрацию, г-ну Шингареву – воссоздавать финансы революции, а г-ну Коновалову – организовать промышленность, мелкобуржуазная демократия не могла не предоставить г.г. Рибо, Ллойд-Джорджу и Вильсону [99] руководство международными судьбами революционной России.
99
Вильсон – президент Северо-Американских Соединенных Штатов в 1912 – 1920 г.г. Во время войны Вильсон выступил с посредничеством между Антантой и Германией, предлагая заключить мир без аннексий и т. д. Принадлежа к демократической партии, которая любила заигрывать с пацифизмом, Вильсон, после того, как он вовлек Соединенные Штаты в войну, выступил со знаменитыми 14 пунктами, а также и с проектом Лиги Наций, которая якобы должна умиротворить мир. Насколько его программа была лицемерна, показывает тот факт, что само правительство Соединенных Штатов отказалось вступить в Лигу Наций. Несмотря на это, пацифистские формулы Вильсона увлекли за собой мелкую буржуазию и солидные слои правых социалистов Европы. Послевоенная практика показала, что вся программа Вильсона была в сущности средством обмана мелкобуржуазных и части рабочих масс.
Если, таким образом, революция в нынешнем своем фазисе не изменила характера войны, зато она произвела глубочайшее действие на живую силу этой войны, армию. Старая принудительная дисциплина исчезла. Солдат спросил себя: во имя чего он должен проливать свою кровь, которую он теперь стал ценить дороже, чем при царизме? Всплыл и стал ребром вопрос о тайных договорах. Воссоздать «боеспособность» армии в таких условиях означало сломить революционно-демократическое сопротивление солдат, усыпить их пробудившуюся политическую совесть и – впредь до возвещенного в принципе «пересмотра» старых договоров – поставить революционную армию на службу все тем же старым целям. Эта работа оказалась не по плечу октябристскому бурбону Гучкову. Для выполнения ее необходим был «социалист». Такой отыскался в лице «самого популярного» из министров – Керенского.
Теоретический багаж свой гр. Керенский развернул на одном из первых заседаний Всероссийского Съезда. Трудно себе представить что-нибудь более плоское, чем эти самодовольно-провинциальные рассуждения о французской революции и о марксизме. Политические формулы г. Керенского также не отличаются ни яркостью, ни глубиной. Но он обладает несомненным талантом придавать обывательщине революционную декоративность. Интеллигентный и полуинтеллигентный мещанин узнает в Керенском себя самого, только в «стилизованном» виде, и притом не в обыденной обстановке, а всегда на подмостках героической пьесы.
Неэкономно расходуя свою популярность для ускоренной подготовки наступления (по общему империалистическому фронту союзников), Керенский естественно становится излюбленной фигурой имущих классов. Не только г. Терещенко с удовлетворением отзывается о том, как высоко наши союзники ценят «труды Керенского»; не только строгая к левым министрам «Речь» [100] неизменно подчеркивает свое благорасположение к военно-морскому министру, но и сам Родзянко считает своим долгом отметить «высокую патриотическую деятельность, которую проявляет военный и морской министр Керенский»: «этот молодой человек, – по словам октябристского председателя Думы, – с удвоенной силой каждый день воскресает (?) для блага родины и созидательной работы». Это отрадное обстоятельство, конечно, нисколько не мешает и Родзянке надеяться на то, что, когда «созидательная деятельность» Керенского достигнет надлежащей высоты, на смену ему вернется… Гучков.
100
«Речь» – центральный орган кадетской партии. Главным редактором его был Милюков. В июльские и после-июльские дни «Речь» вела бешеную травлю против большевиков. Продолжением «Речи» ныне являются «Последние Новости», издаваемые Милюковым в Париже, и «Руль», издаваемый Гессеном, вторым редактором «Речи», в Берлине.
Тем временем ведомство г. Терещенко пытается склонить союзников к принесению своих империалистических аппетитов на алтарь революционной демократии. Трудно представить себе работу более бесплодную и при всей своей трагической унизительности – более смехотворную! Когда г. Терещенко в стиле передовиц провинциальной демократической газеты объясняет прожженным дельцам мировых хищений, что русская революция является могучим идейным движением, выявившим волю русского народа в стремлении к равенству… и пр.; когда он дальше «не сомневается» в том, что «тесное единение между Россией и ее союзниками (прожженными дельцами мировых хищений) обеспечит в полной мере общее соглашение по всем вопросам, на основании выставленных русской революцией принципов», то невозможно отделаться от чувства брезгливости перед этой смесью бессилия, лицемерия и… простоватости.