Истории про девочку Эмили
Шрифт:
Эмили продолжала «набираться бодрости», и к сентябрю — когда эпидемия кори пошла на убыль, а Дин Прист, как всегда неожиданно, предпринял очередное путешествие в Европу, где намеревался провести осень — снова была готова отправиться в школу… все та же, но чуть выше ростом, чуть похудевшая, чуть менее ребячливая, с огромными серыми, немного печальными, обведенными тенью глазами, которые, бросив взгляд за завесу, разделяющую жизнь и смерть, и разгадав загадку того, что давно было погребено, хранили с тех пор в своей глубине некое постоянное смутное воспоминание о мире за этой завесой. Дин Прист заметил
— Детство ее души осталось позади, хотя телом она все еще дитя, — пробормотал он.
В один из счастливых дней октябрьского золота и туманов он ворчливо попросил ее показать ему ее стихи.
— Я никогда не имел намерения поощрять тебя в твоем увлечении, — сказал он. — Не собираюсь делать этого и теперь. Вполне вероятно, что ты не можешь написать ни одной по-настоящему поэтической строки… и никогда не сможешь. Но дай мне взглянуть на твою писанину. Если она безнадежно плоха, я так тебе и скажу. Я не хочу, чтобы ты понапрасну теряла годы, стремясь к недостижимой цели… во всяком случае, я не буду чувствовать себя виноватым, если ты все-таки продолжишь заниматься стихоплетством. А если в них можно заметить хоть какой-то залог успеха, я скажу тебе об этом так же честно. И рассказы твои тоже принеси… все они пока, вне всякого сомнения, сущий вздор, но я посмотрю, имеются ли достаточные основания для того, чтобы ты продолжала пробовать перо.
В тот вечер Эмили провела целый час, очень серьезно обдумывая, выбирая, отвергая. К маленькой пачке листков со стихами она приложила одну из записных книжек, подаренных ей кузеном Джимми, в которой содержались, как она полагала, ее лучшие рассказы. В школе она на следующий день держалась так загадочно и таинственно, что Илзи обиделась, начала ее обзывать… но тут же остановилась. Илзи успела пообещать отцу, что постарается отучиться от этой дурной привычки. Она делала явные успехи, и ее язык, хоть и не столь яркий и образный, как прежде, уже почти соответствовал стандартам Молодого Месяца.
В тот день на уроках Эмили, испуганная и взволнованная, наделала ужаснейших ошибок. Она с громадным уважением относилась к мнению мистера Карпентера. Отец Кассиди велел ей продолжать… Дин Прист сказал ей, что когда-нибудь она, возможно, напишет нечто стоящее… но ведь могло быть и так, что они лишь боялись ее обидеть и пытались ободрить, так как она нравилась им. Эмили знала, что мистер Карпентер так не поступит. Как бы она ему ни нравилась, он безжалостно подавит в зародыше все ее надежды, если решит, что у нее нет необходимых способностей. Если же он, напротив, пожелает ей успеха, она будет спокойна и никогда не утратит присутствия духа, с какой бы суровой критикой ей ни пришлось столкнуться в будущем. Неудивительно, что тот день представлялся Эмили поистине судьбоносным.
Когда занятия кончились, мистер Карпентер попросил ее остаться. Она была очень бледна и напряжена, а потому остальные ученики решили, что мистер Карпентер поймал ее на чем-то совершенно ужасном и что ее ждет «изрядный нагоняй». Рода Стюарт, выйдя на школьное крыльцо, со злобной улыбкой бросила на нее через плечо многозначительный взгляд… которого Эмили даже не заметила. Она действительно должна была предстать перед могущественным
Ученики разошлись, и умиротворяющая тишина опустилась на старую, залитую солнцем, классную комнату. Мистер Карпентер взял маленький пакет, который она оставила утром на его столе, прошел по проходу и сел, лицом к ней, на скамью перед ее партой. Затем, нарочито медленно водрузив очки на крючковатый нос, он достал ее рукописи и начал читать… или скорее просматривать их, бросая ей отрывочные замечания, перемежающиеся ворчанием, фырканьем и возгласами досады. Эмили сложила на парте похолодевшие руки и уперлась ступнями в ножки своего стула, чтобы не дрожали колени. Для нее это было совершенно ужасное испытание. Она пожалела, что вообще дала свои стихи мистеру Карпентеру. Они никуда не годились… разумеется, они никуда не годились. Ей вспомнился редактор «Энтерпрайз».
— Хм! — сказал мистер Карпентер. — «Закат»…Боже, сколько стихов написано о закатах…
Закрыты западных небес врата — пока, Пред ними — в пламени клубятся облака, За ними — духов звездноглазые войска…
Чтоб мне… что это значит?
— Я… я… не знаю, — запинаясь, выговорила испуганная поэтесса, у которой под его неожиданно брошенным на нее колючим взглядом вылетели из головы все мысли.
Мистер Карпентер пренебрежительно фыркнул.
— Ради всего святого, девочка, не пиши того, чего сама не в состоянии понять. А это… «К жизни»… «Жизнь, радужной радости я не прошу у тебя»… Это искренне? Это правда, девочка? Остановись и подумай. Ты в самом деле не просишь у жизни никакой «радужной радости»?
Он пронзил ее новым свирепым взглядом. Но Эмили начала понемногу приходить в себя. Однако она вдруг почему-то устыдилась весьма возвышенного и бескорыстного желания, выраженного в этом сонете.
— Не-ет, — пробормотала она неохотно, — я хочурадужной радости… много радужной радости.
— Конечно, хочешь. Мы все хотим. Мы не получаем ее от жизни… и ты не получишь… но даже в сонете не лицемерь, делая вид, будто она тебе не нужна. «Строки, обращенные к горному водопаду»…«На темных скалах ты как белая вуаль невесты»… Где это ты видела горный водопад на острове Принца Эдуарда?
— Нигде… это такая картина в библиотеке доктора Бернли.
— «Лесной поток»…
Луч солнца ярко блещет, Листва кустов трепещет, Их ветер дерзко хлещет, Ручей игриво плещет…
Только одна еще рифма приходит в голову — «клевещет». Почему ты ее не употребила?
Эмили поежилась.
— «Песня ветра»…
Я стряхнул росу в лугах С платья кремового клевера…
Мило, но слабо… «Июнь»…Ради всего святого, девочка, не пиши ты стихов об июне! Поэты затаскали его до смерти.
— Нет, июнь бессмертен! — неожиданно воскликнула Эмили, мятежная искра вспыхнула в ее глазах, в которых прежде было лишь выражение напряженного ожидания. Она не собиралась позволить мистеру Карпентеру толковать все по-своему.