История абдеритов
Шрифт:
– Эту тайну, – сказал Демокрит, – я узнал от верховного жреца в Мемфисе, так как меня посвятили в египетские мистерии. Он был высокий, сухощавый человек, с очень длинным именем и еще более длинной седой бородой, доходившей до пояса. Все бы приняли его за человека из другого мира, настолько торжественно и таинственно выглядел жрец в своем остроконечном колпаке и длинной мантии.
Внимание абдеритов заметно возрастало. Наннион, сидевшая несколько поодаль, прислушивалась одним ухом к пению соловья. Но время от времени она бросала на философа полный благодарности взгляд, на который он отвечал одобряющей улыбкой в те моменты, когда ее мамаша заглядывалась на свою грудь или же целовала свою собачку.
– Вся тайна состоит в следующем, – продолжал он. – У семи различных птиц, названий которых я не имею права сообщить, отрезают головы, собирают их кровь в небольшой яме, покрывают яму лавровыми ветвями и… удаляются. По прошествии двадцати одного дня приходят туда вновь, открывают яму и обнаруживают маленького странного вида дракона, родившегося от гниения смешанной крови. [140]
– Дракона? – вскричали абдеритки, явно изумившись.
– Да, дракона, но не крупнее обычной летучей мыши. Этого дракона следует разрезать на мелкие куски и съесть без остатка с уксусом, маслом и перцем. Затем отправляйтесь в постель, хорошо укройтесь и спите подряд двадцать часов. Потом, проснувшись, оденьтесь, идите в свой сад или рощу, и вы немало удивитесь, когда вас тотчас же окружат со всех сторон и будут приветствовать птицы, язык и пение которых вы так отлично будете понимать, словно всю свою жизнь были сороками, гусынями и индюшками. [141] Демокрит рассказывал это абдеритам с такой спокойной серьезностью, что они нисколько не сомневались в его словах, ибо, по их мнению, было бы невозможно повествовать обо всем с такими подробностями, если бы дело не соответствовало истине. Теперь они узнали как раз столько, сколько было необходимо, чтобы разжечь их любопытство узнать все…
140
Плиний, без разбора поместивший в своей «Естественной истории» и истинное и ложное, рассказывает в 49 главе X книги совершенно серьезно: Демокрит в одном из своих сочинений называет определенных птиц, из смешения крови которых рождается змея. Тот, кто ее съест (с уксусом или маслом, он не говорит), сразу же начнет понимать птичий язык. По поводу этих и других аналогичных глупостей, которыми пестрят, как он указывает, сочинения Демокрита, Плиний резко отчитывает его в другом месте своего произведения. Но Геллий (Noct. Atticar. L. X, Cap. 12) [ «Аттические ночи», кн. X, гл. 12 (лат.)] защищает нашего философа с большем основанием, чем Плиний его обвиняет. Что же мог поделать Демокрит, если абдериты были настолько глупы и все серьезное принимали за иронию, а все шутливое – за серьезное? И каким образом он мог воспрепятствовать тому, что вскоре после его смерти абдеритские умники освящали его именем и авторитетом для других абдеритов тысячи глупостей, о которых он не имел никакого представления? Что за убогие вещи заставляет его болтать уже в 1646 году Магнен в своем Democritus redivivus [ «Возрожденном Демокрите» (лат.)]. И чего только люди не говорят о себе в ином мире!
141
Это, конечно, ошибка переводчика. Ибо кто же не знает, что индейки были неизвестны Аристотелю и не могли быть ему известны, ибо они пришли к нам и в другие страны нашего полушария из Вестиндии? См. Buffon. Histoire naturelle de Oiseaux [Бюффон. Естественная история. Птицы, (франц.)], т. 3, р. 187 и ел. Бюффон Жорж-Луи-Леклерк (1707–1788) – французский ученый-натуралист, один из составителей многотомной «Естественной истории» (1749–1788). Ссылка Виланда на его труд носит юмористический характер.
– Однако, – спросили они, – что же это все-таки за птицы? Воробей, жаворонок, соловей, сорока, перепел, ворон, чибис, филин? Каков из себя дракон? Имеет ли он крылья? Изрыгает ли он огонь? Кусает или колет он, если до него дотронуться? Приятно ли его есть? Каков он на вкус? Как его переваривает желудок? Чем следует его запивать?…
От подобных вопросов, посыпавшихся на Демокрита, ему стало так жарко, что он счел за лучшее выйти побыстрей из игры и признался им, что всю эту историю он выдумал шутки ради.
– О, вы нас не обманете! – воскликнули абдеритки. – Вы просто не хотите, чтобы мы узнали ваши тайны. Но мы не оставим вас в покое, можете быть уверены! Мы хотим видеть дракона, потрогать его, понюхать, попробовать и съесть его с потрохами… Или же вы должны нам сказать, почему это невозможно.
Книга ВТОРАЯ. Гиппократ в Абдере
Глава первая
Отступление, касающееся характера и философии Демокрита, которое мы просили бы читателя не пропустить
Нам неизвестно, каким образом избавился Демокрит от докучливых баб. Достаточно того, что эти примеры явно свидетельствуют, как часто случайная выдумка могла дать повод обвинять философа, будто он, являясь и сам порядочным абдеритом, верил во все те сказки, которыми дурачил своих глупых земляков. Те, кто упрекал его, ссылались на его сочинения. Но еще задолго до времен Витрувия и Плиния [142] под именем Демокрита ходило по рукам большое количество лживых книжонок с различными многозначительными заглавиями. Подобного рода обман был весьма распространен у праздных греков позднейшей эпохи. Имена Гермеса Трисмегиста, [143] Зороастра, [144] Орфея, Пифагора, Демокрита казались вполне авторитетными, чтобы жалкие недоноски пустоголовых писак раскупались нарасхват. Особенно после того, как александрийская философская школа [145] вызвала чуть ли не всеобщее уважение к магии, а ученым привила вкус выставлять себя перед людьми неучеными в качестве невероятных чудодеев, нашедших ключ к миру духов и проникших решительно во все тайны природы. Абдериты обвиняли Демокрита в волшебстве, потому что не могли понять, каким образом без колдовства можно знать столько, сколько… они не знали. И позднейшие обманщики фабриковали книжки о колдовстве под его именем, извлекая для себя выгоду у глупцов. Греки вообще очень любили издеваться над своими философами. Афиняне от души хохотали, когда остроумный шутник Аристофан уверял их, будто Сократ считал облака за богов [146] и высчитывал, «на сколько ног блошиных блохи прыгают», [147] а когда собирался размышлять, то приказывал подвешивать себя к потолку в корзине, дабы земля не притягивала к себе силу его мыслей и прочее. И им казалось необыкновенно забавным слышать, как человек, говоривший им постоянно правду, и, следовательно, часто – неприятные истины, вещает со сцены пошлости. А сколько претерпел от этого народа, любившего посмеяться, Диоген, более всех подражавший Сократу! И даже одухотворенный Платон и глубокомысленный Аристотель не избежали обвинений, стремившихся низвести их до заурядных людей. Что же удивительного в том, что не лучшей оказалась и судьба того человека, который отважился мыслить среди абдеритов.
142
Римские авторы Витрувий Поллион (I в. до н. э·) и Плиний Старший оставили труды энциклопедического характера.
143
Гермес Трисмегист – т. е. Гермес трижды величайший, вымышленный создатель или вдохновитель так называемых герметических книг и трактатов (относящихся к III в.), где пересказывались некоторые религиозно-философские воззрения древнеегипетских жрецов, соединенные с идеями, заимствованными у философов Греции и восточных стран; в средние века «герметическая философия» отождествлялась с алхимией. Имя Гермеса Трисмегиста восходит к имени древнегреческого божества, образ которого был соединен с представлениями о египетском боге разума и знаний Тоте.
144
Зороастр – европейская форма имени Заратуштры, легендарного иранского вероучителя, который в европейской традиции считался астрологом и магом, обладателем тайных знаний. Религия зороастризма, возникшая в начале 1-го тысячелетия до н. э.., оказала влияние на христианство; основная ее книга – «Авеста».
145
Александрийская философская школа – направление, которое сформировалось на рубеже новой эры в Александрии (Египет) и опиралось на идеалистические, мистические стороны античной философии.
146
В комедии Аристофана «Облака» Сократ высмеивался как мнимый мудрец.
147
Не исключена возможность, что Сократ однажды сказал нечто такое, что дало повод к аристофановской шутке. Находясь в каком-нибудь обществе, он мог заметить ошибку, которую обычно совершают, рассуждая о великом и малом как о существенных качествах вещи, забывая об относительности великого и малого. Со свойственной ему шутливостью он мог, например, утверждать: неверно измерять прыжок блохи аттическим локтем. Если хотят справедливо судить о блохе, то, сравнивая силу прыжка блохи с прыгуном, следует брать в качестве масштаба не человеческую ногу, а ногу блошиную, и прочее в таком же духе. При этом только должен был присутствовать какой-нибудь абдерит, и мы можем быть уверены, что оп пересказал эту историю на свой лад, как якобы величайшую нелепость, сорвавшуюся с уст философа. И хотя Аристофан был умен и мог понять, что Сократ, видимо, высказал нечто разумное, однако для него как комедиографа и для его стремления высмеять философа было уже достаточно придать этому случаю такой оборот, чтобы афиняне, до некоторой степени абдериты (исключая их вкус и остроумие), имели возможность немного посмеяться.
Демокрит иногда смеялся, как и все мы, и, живи он в Коринфе, Смирне или Сиракузах, он смеялся бы, вероятно, не больше, чем всякий другой честный человек, который, имея на то причины или по темпераменту своему, склонен скорей смеяться над человеческими глупостями, чем оплакивать их. Но он жил среди абдеритов. И таково уже было обыкновение этих добрых людей: что бы они ни делали, вызывало либо смех, либо плач, либо гнев. И Демокрит смеялся там, где Фокион насупил был брови, Катон [148] начал бы читать мораль, а Свифт бичевать. При довольно длительном пребывании в Абдере ироническое выражение лица стало как бы постоянным для Демокрита. Но чтобы он всегда хохотал во все горло, как свидетельствует о нем один поэт, [149] охотно преувеличивающий все на свете, этого, пожалуй, никому не следовало бы утверясдать в прозе.
148
Катон Старший (234–149 гг. до н. э·) – римский государственный деятель, защитник патриархальных обычаев.
149
Perpetuo risu pulmonem agitare solebat Democrilus. – lavenal. Sat. X. 33. [Знай, сотрясал Демокрит свои легкие смехом привычным. Ювенал. Сат. X, 33 (лат.) Перевод Д. С. Недовича и Ф. А. Петровского.].
Подобные толки не очень вредили Демокриту, тем более, что такой знаменитый философ, как Сенека, оправдывает в этом отношении нашего друга Демокрита и даже считает его достойным подражания. «Мы должны стремиться к тому, – говорит Сенека, [150] – чтобы все пороки и глупости черни и каждый из них в отдельности казались нам достойными не ненависти, а смеха. И мы поступим лучше, если возьмем себе за образец в этом Демокрита, а не Гераклита. [151] Последний имел обыкновение, общаясь с людьми, плакать, а первый – смеяться. Во всех наших действиях Гераклит видел заботы и несчастья, а Демокрит – суету сует и детскую игру. Гораздо утешительней смеяться над человеческой жизнью, чем оплакивать ее. И можно сказать, что тот, кто смеется над жизнью, а не скорбит о ней, оказывает человечеству большую услугу, ибо он все же постоянно внушает нам немного надежды; скорбящий, напротив, глупым образом плачет над вещами, которые отчаивается улучшить. И тот, кто не может удержаться от смеха, обладает более великой душой, чем тот, кто не может удержаться от слез. Ибо тем самым он дает понять: все, что кажется другим значительным и важным, способным вызвать у них самые бурные страсти, в глазах смеющегося настолько ничтожно, что в состоянии возбудить в нем лишь самое легкое и самое умеренное его волнение. [152]
150
De Tranquill. animi cap. 15. [О душевном покое, гл. 15 (лат.) «О душевном покое» – трактат Луция Аннея Сенеки (ок. 5 – 65), римского философа и поэта, который пытался в своем учении соединить строгий морализм стоиков с принципами гедонизма.].
151
Гераклит Эфесский (ок. 540–480 гг. до н. э·) – один из основоположников материалистической диалектики; Гераклита как «плачущего» философа, сокрушающегося о неразумии людей, традиционно противопоставляли «смеющемуся» Демокриту.
152
При всем том Сенека немного ниже заявляет, что еще лучше и более достойно мудреца относиться к человеческим нравам и порокам с кротостью и невозмутимостью, нежели осмеивать или оплакивать их. Мне сдается, что при небольшом усилии он мог бы обнаружить, что существует кое-что лучшее, чем это «лучшее». К чему постоянно смеяться, постоянно плакать, постоянно гневаться или быть постоянно невозмутимым? Существуют глупости, достойные осмеяния; существуют и иные вещи, достаточно серьезные, чтобы из груди друга человечества исторгнуть вздох сожаления. Есть и такие, что способны вызвать негодование даже у святого; и, наконец, еще и такие, когда к человеческим слабостям следует относиться равнодушно. Мудрый и добрый человек (nisi pituita molesta est) [разве что насморк противный пристанет (лат.) – цитата из «Посланий» Горация (I, 1, 107) (перевод II. С. Гинцбурга). ], как мудро оговаривается Горации, смеется или улыбается, сожалеет или оплакивает, извиняет или прощает в зависимости от личности, вещи, места и времени. Ибо смеху и плачу, любви и ненависти, наказанию и прощению – всему есть свое время, говорит Соломон, который был более древним и лучшим мудрецом, чем Сенека со всеми его антитезами.
Мимоходом следует заметить, что такой совет имеет смысл, особенно, если бы основания для него были бы не столь натянутыми и не втискивались бы софистом Сенекой в столь хитроумные антитезы. Но уже одно то обстоятельство, что Демокрит жил среди абдеритов и смеялся над абдеритами, делает упрек, о котором идет речь (каким бы он ни был чрезмерным), самым извинительным из всех, приписывающихся мудрецу. Ведь заставляет же Гомер самих богов неудержимо хохотать по поводу гораздо менее смешному, когда хромой Вулкан, желая восстановить мир среди олимпийцев, исполняет из добросердечного намерения роль кравчего. [153] Поэтому утверждать, что Демокрит добровольно лишил себя зрения, и приводить причины, почему он это должен был сделать, – совершенно необоснованно. Подобные мнения заставляют предполагать у их распространителей дурную наклонность, не делающую чести уму.
153
Имеется в виду сцена с Гефестом в конце I книги «Илиады» (599, 600):
Смех несказанный воздвигли блаженные жители неба,
Видя, как с кубком Гефест по чертогу вокруг суетится.
(Перевод Н. И. Гнедича).
– А что это за наклонность?
Я сейчас ее назову, дорогие друзья, и, дай бог, чтобы слова не были брошены на ветер. Речь идет о жалкой наклонности считать неопровержимым свидетелем каждого дурака, каждого злонамеренного клеветника, приписывающего великому человеку какую-нибудь необычайную нелепость, которую не способен был бы совершить даже обыкновенный человек, находясь в здравом уме.
Не хочется верить, что эта наклонность столь распространена, как утверждают хулители человеческой природы. Но опыт учит, что маленькие анекдоты об издержках ума у великих людей весьма легко принимаются многими на веру. Но, быть может, такая наклонность достойна порицания не более, чем удовольствие, испытанное астрономами, когда они открыли на солнце пятна? Быть может, открытие пятен приятно только потому, что оно ново и непонятно? Кроме того, нередко случается, что жалкие люди, приписывающие великому человеку нелепости, полагают, будто они оказывают ему тем самым еще слишком много чести. А что касается добровольного ослепления нашего философа, то эта выдумка могла прийти в голову не одному абдериту. «Демокрит лишил себя зрения, говорят, чтобы иметь возможность погружаться в глубокие размышления. Что же здесь такого невероятного? Разве нет аналогичных примеров добровольных увечий? Комбаб… Ориген [154] …» – «Хорошо!.. Комбаб и Ориген лишили себя такой части тела, за которую, в случае нужды, многие, будь они даже Аргусами, [155] отдали бы все свои глаза. Однако они имели для этого важную побудительную причину. И чего не отдаст человек ради жизни! И чего только не делают и не терпят ради того, чтобы остаться, например, фаворитом какого-нибудь князя или сделаться идолом для других!.. У Демокрита, напротив, не было такой сильной побудительной причины. Иное дело, если бы он был метафизиком или поэтом: в своих занятиях эти люди могут обойтись и без зрения. Большей частью они прибегают к помощи фантазии, и при слепоте она даже усиливается. Но где было слыхано, чтобы естествоиспытатель, анатом, астроном выкалывали бы себе глаза, желая лучше исследовать, анатомировать и наблюдать звезды?
154
Комбаб… Ориген… – В сочинении «О сирийской богине» Лукиан рассказал историю Комбаба, придворного ассирийского царя: желая доказать свою преданность царю, который доверил свою жену его попечению, Комбаб оскопил себя. (Этот сюжет лег в основу юмористической поэмы Виланда «Комбаб», 1771). Ориген (III в.) – раннехристианский богослов, оскопивший себя из религиозных побуждений.
155
Аргус (греч. миф.) – тысячеглазое чудовище-страж.
Нелепость настолько очевидна, что Тертуллиан [156] объясняет этот поступок иной причиной, которая должна была бы ему показаться также нелепой, если бы он лучше умел размышлять и ему бы не требовалось превращать в соломенные пугала некоторых философов, чтобы их сразить.
«Он лишил себя зрения, – говорил Тертуллиан, – потому что не мог смотреть на женщину без вожделения». [157]
Точная причина для греческого философа века Перикла! Демокрит, безусловно, не считавший себя мудрей Солона, Анаксагора, Сократа, оказывается, тоже вынужден был прибегнуть к подобному средству! Поистине, совет Сократа [158] мало помогает [159] против неотразимой силы любви! Да и Демокрит, очевидно, не нуждался в нем, он и сам был достаточно умен, чтобы дать такой совет другому. Ведь философ, решивший посвятить всю свою жизнь поискам истины, естественно, должен был бы опасаться столь тиранической страсти. Но с этой стороны Демокриту, по крайней мере в Абдере, ничто не угрожало. Абдеритки, правда, были красивы, однако добрая природа наградила их глупостью в качестве противоядия их телесному обаянию. Абдеритка казалась красивой… пока не открывала рта или не надевала домашнее платье. Увлечение на три дня – самое крайнее, что она могла вызвать у серьезного человека, не абдерита. А трехдневная любовь настолько безвредна для философствования, что мы, пожалуй, смиренно рекомендовали бы всем естествоиспытателям, анатомам, геометрам и астрономам почаще прибегать к Этому превосходному средству против болей в селезенке, если бы только не предполагали, что эти господа и сами достаточно мудры и не нуждаются в совете. Испробовал ли сам Демокрит силу этого средства случайным образом с какой-нибудь из известных уже нам абдерских красавиц, этого нельзя ни отрицать, ни утверждать за отсутствием достоверных данных. Но поверить, будто, желая совершенно избежать соблазна или уменьшить очарование безвредных существ, он проявил слабость и выколол себе глаза сам, хотя и знал, что абдеритки ему их не выцарапают – в это пусть верит Тертуллиан, сколько ему угодно, а мы сомневаемся, чтобы кто-нибудь поверил.
156
Тертуллиан (ок. 160–222) – христианский богослов.
157
Apolog. cap. 46 [Апология, гл. 46 (лат.)].
158
Memorab. Socrat. Lib. I, Cap. 3, Num. 14. [Воспоминания о Сократе. Кн. I, гл. 3, параграф 14 (лат.)].
159
В «Воспоминаниях о Сократе», составленных его учеником Ксенофонтом в начале IV в. до в. э., сообщалось, что философ советовал избегать любовных соблазнов.