История Англии для юных
Шрифт:
Слава короля Эдуарда была настолько громкой, что его выбрали посредником в споре Франции с другим государством, и он три года прожил на материке. Поначалу ни Эдуард, ни французский король Филипп (добрый Людовик уже упокоился в могиле) не вмешивались в матросские свары, но когда флот из восьмидесяти английских кораблей атаковал и наголову разбил нормандский флот из двухсот кораблей в беспощадном абордажном бою, столь серьезное дело не могло остаться без внимания. Король Франции обязал Эдуарда, как герцога Гюйеннского, явиться в Париж и ответить за ущерб, нанесенный его подданными. Сперва Эдуард послал вместо себя епископа Лондонского, а потом своего брата Эдмунда, женатого на матери французской королевы. Боюсь, что Эдмунд был простаком и поддался на уговоры своих очаровательных родственниц, французских придворных дам. Во всяком случае,
Эдуард был не тем королем, который уступил бы свое иноземное герцогство, ежели существовала возможность отвоевать его силой и доблестью. Он собрал большую армию, провозгласил себя свободным от всех вассальных обязательств, налагавшихся на него титулом герцога Гюйеннского, и переплыл море, чтобы вторгнуться во Францию. Однако, прежде чем состоялось хоть одно значительное сражение, было заключено перемирие на два года, и в течение этого времени папа добился примирения. Вдовый король Эдуард (потерявший свою любящую и добродетельную жену Элеонору) женился на сестре французского короля Маргарите, а дочь того же короля Изабелла досталась в невесты принцу Уэльскому.
Порою зло порождает благо. Повешение ни в чем не повинного купца и вызванные им кровопролитие и борьба привели к учрежцению одной из тех величайших властей, которыми теперь обладает английский народ. Поскольку приготовления к войне стоили очень дорого и король Эдуард, сильно нуждаясь в деньгах, делал самочинные поборы, некоторые из баронов начали крепко ему сопротивляться. Двое из них, Хамфри Боэн, граф Херефордский, и Роджер Байгод, граф Норфолкский, даже осмелились заявить, что он не вправе отправлять их во главе своего войска в Гюйенн, и категорически отказались принять командование.
— Ей-ей, господин граф, — сказал разгневанный Эдуард графу Херефордскому, — вы или подчинитесь, или будете болтаться на виселице!
— Ей-ей, господин король, — отвечал граф, — я не намерен ни подчиняться, ни болтаться на виселице! — И оба несгибаемых графа покинули двор, уведя за собой многих лордов.
Король испробовал все способы выворачивания карманов. Он обложил налогом духовенство, невзирая ни на какие протесты папы, а когда священники отказались платить, привел их к повиновению одной фразой: «Отлично, тогда пусть не требуют от правительства защиты, и пусть их грабит каждый, кто пожелает». Поскольку от желающих не было отбою, духовенство сочло эту игру слишком накладной, чтобы долго в нее играть. Король отобрал у купцов всю уже закупленную ими шерсть и кожу, пообещав во благовремение с ними расплатиться, и ввел пошлину на вывоз шерсти, которую недовольные торговцы прозвали «Злым сбором». Но кончилось это вот чем. Бароны, подначиваемые двумя великими графами, объявили незаконными все налоги, не одобренные парламентом. Парламент же отказался их одобрять, пока король не подтвердит своей приверженности двум Великим хартиям и не даст торжественного, скрепленного его королевской подписью, заверения в том, что отныне и во веки веков власть собирать с людей деньги будет принадлежать исключительно парламенту, представляющему все сословия. Королю страшно не хотелось ограничивать свою власть, отдавая эту огромную привилегию парламенту, но делать было нечего, и он уступил. Мы еще дойдем до истории другого короля, который мог бы сохранить голову, если бы последовал примеру Эдуарда.
Благодаря благоразумию и мудрости этого государя народ получил через парламент немало других выгод. были улучшены многие законы; были приняты меры против грабителей и убийц, промышлявших на больших дорогах; был положен предел расширению земельных владений церкви и тем самым росту ее могущества; и впервые в разных частях страны были назначены мировые судьи (хотя поначалу под иным названием).
А теперь обратимся к Шотландии, которая была мучительной и упорной головной болью короля Эдуарда Первого.
Лет через тринадцать после коронации Эдуарда шотландский король Александр Третий упал с лошади и расшибся насмерть. Он состоял в браке с Маргаритой, Эдуардовой сестрой. Поскольку все их дети поумирали, шотландская корона по праву
Много наслышанные о рассудительности и справедливости короля Эдуарда, спорщики вроде бы договорились передать дело на его суд. Эдуард взял на себя эту миссию и, прибыв со своей армией на границу между Англией и Шотландией, пригласил шотландских вельмож в замок Норем на английской стороне реки Твид. Они туда съехались. Однако прежде чем приступить к разбирательству, король призвал этих шотландских танов, всех вместе и каждого в отдельности, поклониться ему как сюзерену. Когда же те замялись, он сказал: «Клянусь святым Эдуардом, чей венец я ношу, что получу свои права или умру, завоевывая их!» Шотландские таны растерялись от неожиданности и попросили три недели на раздумье.
По истечении трех недель состоялась вторая встреча средь зеленого дола на шотландском берегу реки. Из всех искателей шотландского престола лишь двое притязали на него по праву — праву близкого родства с королевским домом — это Джон Бальоль и Роберт Брюс, и право Джона Бальоля было, несомненно, правее. На этом съезде Джон Бальоль не присутствовал, а Роберт Брюс присутствовал. Когда при всем честном собрании Роберта Брюса спросили, признает ли он короля Англии своим сюзереном, тот ответил громко и отчетливо — да, мол, признаю. На другой день появился Джон Бальоль и повторил то же самое. По снятии этого вопроса начались приготовления к изучению их родословных.
Изучение длилось более года. Пока оно продолжалось, король Эдуард путешествовал по Шотландии, убеждая шотландцев всех званий идти к нему в вассалы или за решетку. Тем временем специальная комиссия исследовала документы, потом в Берике собрался парламент, где слушались пространные объяснения обоих претендентов и говорились бесконечные речи. На заключительном заседании в парадной зале Берикского замка король решил тяжбу в пользу Джона Бальоля. Согласившись принять свою корону из рук английского короля, Джон Бальоль короновался в Скунском аббатстве, сидя на древнем каменном троне, который испокон веков использовался коронации шотландских королей. Затем король Эдуард приказал разломать начетверо и положить в английское казнохранилище Большую государственную печать Шотландии и вообразил, что теперь шотландцы у него, так сказать, под пятой.
Однако Шотландия еще обладала собственной твердой волей. Король Эдуард, желая почаще напоминать шотландскому королю о том, что он вассал, вызывал его оправдываться перед английским парламентом всякий раз, как поступали жалобы на шотландское правосудие. Джон Бальоль был человеком не слишком решительным, но храбрый шотландский народ, сочтя это унижением нации, вдохнул в него достаточно решимости, чтобы он в конце концов отказался приезжать. Вскоре король потребовал от Джона Бальоля помощи в войне с Францией (которая в то время была) и попросил отдать ему, в залог будущего послушания, три мощных шотландских замка в Джедборо, Роксбро и Берике. Ни то, ни другое не было исполнено. Напротив, шотландцы скрыли своего короля в северных горах и выказали намерение сопротивляться. Тогда Эдуард двинул на Берик войско из тридцати тысяч пехотинцев и четырех тысяч конников, захватил замок, перерезал его защитников, а заодно и мирных горожан — мужчин, женщин и детей. Между тем лорд Уоррен, граф Суррейский, подступил к Данбарскому замку, где разыгралось кровавое сражение, в котором полегла почти вся шотландская рать. После этой безусловной победы граф Суррейский был назначен наместником Шотландии; главные посты королевства были розданы англичанам; самым могущественным шотландским вельможам было велено переселиться в Англию; шотландская корона и скипетр были изъяты, и даже древний каменный трон был увезен и помещен в Вестминстерское аббатство, где теперь каждый может на него глазеть. Бальолю было предоставлено жилье в лондонском Тауэре с правом передвижения в радиусе двадцати миль. Три года спустя его отпустили в Нормандию. Там, в своем имении, он провел последние шесть лет жизни — полагаю, куда счастливее, нежели все прошлые годы в строптивой Шотландии.