История Англии для юных

Диккенс Чарльз

Фелтон объяснил, что считал герцога проклятием страны

Совсем другой человек занял теперь его место. Это был сэр Томас Уэнтворт, дворянин из Йоркшира, — он долго заседал в парламенте и сперва оправдывал королевское самодурство и высокомерие, а затем разобиделся на Бекингема и переметнулся к народу. Королю Уэнтворт был нужен как воздух, потому что не только разделял в душе его убеждения, но и был наделен выдающимися способностями, и он сделал его сперва бароном, затем виконтом, назначил на высокий пост и купил со всеми потрохами.

Парламент однако все еще здравствовал и не сдавался. Двадцатого января 1629 года сэр Джон Элиот, известный своим деятельным участием в создании «Петиции о праве», выдвинул еще ряд серьезных возражений против тех мер, к которым прибегал король, и потребовал, чтобы спикер поставил их на голосование. Однако

спикер ответил, что «получил от короля другой приказ», встал и собрался уйти: согласно правилам палаты общин это означало, что заседание переносится на другое время. Но два члена палаты, мистер Холлис и мистер Валлентайн, усадили его на место. Вся палата пришла в волнение, заблестели взметнувшиеся вверх шпаги. Король был в курсе дела и приказал капитану своей гвардии идти в парламент и охранять двери. Голосование между тем состоялось, и палата разошлась на перерыв. Сэру Джону Элиоту и двум членам парламента, не отпустившим спикера, было приказано немедленно предстать перед советом. Они сказали, что пользуются привилегией не разглашать того, о чем говорилось в стенах парламента, и их препроводили в Тауэр. Королю было этого мало, и он распустил парламент, а упомянутых джентльменов назвал в своей речи «гадинами», что, насколько я слышал, не пошло в дальнейшем ему на пользу.

Сэр Джон Элиот, мистер Холлис и мистер Валлентайн отказались покупать свободу ценой раскаяния, и король, отличавшийся редким злопамятством, так никогда и не простил их. Они просили рассмотреть их дело в Суде Королевской Скамьи, но по указанию короля, решившегося на подобную низость, узников таскали из тюрьмы в тюрьму, чтобы ответ затерялся. Наконец суд состоялся, обвиняемых приговорили к крупным штрафам и к тюремному заключению на срок по усмотрению короля. У сэра Джона Элиота здоровье пошатнулось настолько, что, чувствуя острую необходимость поменять обстановку, он направил королю прошение об освобождении, и тот отказал (поступок, достойный Его Мудрейшества), назвав его недостаточно смиренным. И второе прошение, поданное сыном сэра Джона, молодым пареньком, трогательно заверявшим, что отец его только поправит здоровье и возвратится в тюрьму, король тоже отверг. Сэр Джон Элиот скончался в Тауэре, дети его попросили позволить им перевезти усопшего в Корнуолл и похоронить там, где покоились останки его предков, но король сказал: «Пусть сэра Джона Элиота похоронят в церкви того прихода, где он умер». Все это было совсем не по-королевски, как мне кажется.

Вот так, целых двенадцать лет, не оставляя своего намерения возвысить себя и принизить народ, король не созывал парламента и правил без него. И если бы о нем было написано двенадцать тысяч хвалебных книг (а написано их немало), одна истина осталась бы непреложной — король Карл Первый управлял Англией двенадцать лет беззаконно и деспотично, зарился на имущество и деньги подданных, когда ему вздумается, и наказывал всех, кто осмеливался возражать, как ему заблагорассудится. Находятся люди, склонные думать, что жизненный путь этого короля рано оборвался, но мне лично кажется, Карлу еще повезло.

Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский, был правой рукой короля в части ограничения религиозных свобод. Лод, человек искренний, весьма ученый, но не умный — бывает, первое и второе соотносятся в самых разных пропорциях, — будучи протестантом, придерживался взглядов, столь близких католикам, что папа охотно сделал бы его кардиналом, если бы архиепископ согласился принять от него такую милость. Лод придавал на редкость важное значение обетам, одеяниям, горящим свечам и изображениям святых как атрибутам религиозных церемоний и заставлял всех бить поклоны и вдыхать свечной дух. Архиепископов и епископов он относил к неким чудесным творениям природы и ненавидел всех, кто держался иного мнения. Поэтому Лод возблагодарил Господа и был рад до умопомрачения, когда шотландского священника по имени Лейтон привязали к позорному столбу, выпороли, поставили ему на щеку клеймо, отрезали одно ухо и порвали одну ноздрю за то, что он обозвал епископов пустозвонами и измышлением людей. Судебного поверенного Уильяма Пирна, согласного с Лейтоном, однажды воскресным утром по приказу архиепископа оштрафовали на тысячу фунтов, привязали к позорному столбу и тоже оставили без ушей, правда в два приема — сначала без одного, потом без другого, — а затем заключили пожизненно в тюрьму. Лод также всем сердцем одобрил наказание, которому подвергли доктора Бэстуика, врача, тоже оштрафованного на тысячу фунтов и заключенного в тюрьму пожизненно, и впоследствии отрезавшего уши ему. Кому-то может показаться, что эти способы убеждения были мягкими, но мне они представляются достаточно продуманными и вполне подходящими, чтобы запугать людей.

Что же касается ограничения свобод в части денег, то и меры, принятые королем, кому-то могут показаться такими же приемлемыми, но мне и они представляются чудовищными. Король ввел налог с водоизмещения корабля, налог с веса корабля и увеличивал их, когда хотел. Он сохранил монополии за торговыми компаниями, которые ему платили, хотя жалобы на них поступали из года в год. Он штрафовал людей за нарушение указов, изданных Его Мудрейшеством вопреки законам. Он возродил ненавистные всем законы об охране королевских лесов и присвоил себе чужую собственность на основании этих законов. И, кроме всего, он решил собирать так называемые корабельные деньги — то есть средства на содержание флота — не только с морских портов, но и со всех графств Англии, выяснив, что в древние или еще бог весть какие незапамятные времена они эти деньги платили. Несправедливость этого сбора была настолько очевидна, что Джон Чэймберс, житель Лондона, отказался платить. За это лорд-мэр приказал заключить Джона Чэймберса

в тюрьму, а Джон Чэймберс выдвинул обвинение против лорда-мэра. Лорд Сэй повел себя как истинный дворянин и тоже заявил, что не станет платить. Но самым решительным и стойким противником корабельных денег оказался Джон Хэмден, дворянин из Бекингемшира, сидевший вместе с «гадинами» в палате общин, когда там вышла заварушка, ближайший друг сэра Джона Элиота. Дело рассматривали двенадцать судей Суда по делам казначейства, и снова королевские адвокаты заявили, что корабельные деньги никак не могут быть незаконными, потому что действия короля никак не могут быть незаконными, сколько бы тот ни старался, а старался он изо всех сил целых двенадцать лет. Семеро судей согласились с этим, сказав, что мистер Хэмден обязан заплатить, пятеро судей не согласились, сказав, что мистер Хэмден платить не обязан. Итак, король торжествовал (как ему казалось), сделав Хэмдена знаменитым на всю Англию, где дела к тому времени шли до того блестяще, что многие честные англичане не смогли больше жить в собственной стране, уплыли за море и основали колонию на заливе Массачусетс в Америке. Говорят, Хэмден вместе со своим родственником Оливером Кромвелем тоже собирались отплыть с компанией путешественников и уже поднялись на корабль, но высочайший указ, запрещавший капитанам перевозить подобных пассажиров без особого разрешения, задержал переселенцев. Ах, лучше бы Карл отпустил их!

Таково было положение в Англии. Будь Лод умалишенным, случайно вырвавшимся на свободу, он бы не натворил больше бед в Шотландии. Стремление архиепископа навязать шотландцам (а в этой части владений короля он пользовался его безоговорочной поддержкой) свое мнение о епископах, религиозных обрядах и церемониях привело этот народ в ярость. Шотландцы образовали Священный союз, который назали Ковенантом, и, чтобы сохранить свою религию в ее прежнем виде, взялись за оружие; дважды в день барабанная дробь призывала солдат на молебен, они распевали псалмы, называли в них своих врагов не иначе как бесами и торжественно клялись поразить их мечом. Сперва король попробовал употребить силу, потом попытался договориться и, наконец, направил обращение в шотландский парламент, который попросту ему не ответил. Тогда он понадеялся на графа Страффорда, ранее сэра Томаса Уэнтворта, который в качестве лорда Уэнтворта был наместником Ирландии. Он правил твердой рукой, но действовал в интересах этой страны и способствовал ее процветанию.

Страффорд и Лод выступали за усмирение шотландского народа силой оружия. Другие лорды, приглашенные в совет, полагали, что пора наконец созвать парламент, и король неохотно, но согласился. Итак, тринадцатого апреля 1640 года в Вестминстере собрался парламент — зрелище по тем временам невиданное. Парламент этот получил название Короткого, потому что просуществовал совсем недолго. Пока его члены переглядывались, выжидая, кто решится выступить первым, мистер Пим встал, перечислил все беззакония, которые творил король на протяжении двенадцати лет, и сказал о том, как это ослабило Англию. Своим прекрасным примером он помог осмелеть другим, и многие решились говорить правду, сдержанно и в осторожных выражениях. Король струхнул немног <Отсутствует часть текста — прим. авт. fb2> ится туго, да и сам король подошел к этому открытию, хотя и с опозданием. Так или иначе, двадцать четвертого сентября, находясь в Йорке с армией, набранной для похода против шотландцев, но состоявшей из солдат, таких же недовольных и разочарованных, как и весь народ, король пообещал большому совету лордов, который он там собрал, созвать еще один парламент третьего ноября. Солдаты Ковенанта уже вторглись в Англию и захватили богатые углем северные графства. И поскольку оставаться без угля совершенно невозможно, а войска короля ни за что бы не одолели преисполненных суровой решимости солдат Ковенанта, было заключено перемирие, Для того чтобы обдумать возможный союз с Шотландией. Тем временем северные графства решили откупиться от ковенантеров, — лишь бы те оставили в покое их уголь и не нарушали спокойствия.

Ну вот мы и покончили с Коротким парламентом. Теперь нам предстоит узнать, какими памятными делами отличился Долгий.

Часть вторая

Долгий парламент собрался третьего ноября 1640 года. Ровно через неделю граф Страффорд прибыл из Йорка, предчувствуя, что составляющие его деятельные и решительные люди не друзья ему, человеку, не только предавшему интересы народа, но и при любой возможности выступавшему против свобод. Король, чтобы успокоить графа, сказал, что по воле парламента «ни один волос не упадет с его головы». Но на следующий же день мистер Пим в палате торжественно обвинил графа Страффорда в измене. Он был немедленно взят под стражу и низвергнут с высот.

Только двадцать третьего марта предстал граф перед судьями в Вестминстер-Холле и, несмотря на тяжелую болезнь и мучившие его боли, защищал себя так талантливо и величественно, что, вполне возможно, склонил бы их в свою пользу. Однако на тринадцатый день суда Пим предъявил в палате общин копии записей из совета, найденные юным сэром Гарри Вэном в красной бархатной шкатулке, принадлежавшей его отцу (секретарю Вэну, сидевшему в совете за одним столом с графом), с обращенными к королю недвусмысленными словами Страффорда о том, что тот не обязан подчиняться правительству и церемониться с народом, и припиской: «У Вас есть армия в Ирландии, которая поможет Вам покорить это королевство». Было непонятно, что подразумевал Страффорд под «этим королевством» — Англию или Шотландию, но парламент счел, что Англию и что это измена. На том же заседании палаты общин было решено внести билль о лишении его гражданских и имущественных прав за измену, заменявший судебную процедуру, требовавшую доказательства факта измены.