История Англии для юных

Диккенс Чарльз

— Ты кто, дружище? — поинтересовались они.

— Я слуга мистера Перси и охраняю его дровяной склад, — ответил Фокс.

— У твоего хозяина солидные запасы, — сказали лорды, закрыли двери и удалились.

Гай Фокс был там, когда лорд Маунтигл и лорд Чэмберлен, распахнув дверь, заглянули внутрь

После их ухода Фокс сообщил остальным заговорщикам, что все спокойно, вернулся в темный мрачный подвал, и там услыхал, как колокол пробил двенадцать раз, потому что наступило пятое ноября. Часа через два он осторожно приоткрыл дверь, вышел и осмотрелся. Его тут же схватили и связали солдаты, которыми командовал сэр Томас Неветт. У Фокса при себе были часы, немного хвороста, несколько лучин и кусок огнепроводного шнура, за дверью тускло светил свечной фонарь. Фокс был в сапогах со шпорами, — по-видимому, собирался скакать к кораблю, — и солдатам повезло, что они застигли его врасплох. Если бы они замешкались, он бы вмиг запалил шнур, сунул его в порох и взорвал себя и их.

Сперва Фокса привели в спальню к королю, и тот (велев держать его очень крепко и на порядочном расстоянии) спросил, неужели он так жесток, что решился убить стольких

невинных людей? «Смертоносные болезни лечат смертоносными снадобьями», — ответил Гай Фокс. Маленькому фавориту-шотландцу, похожему на терьера, спросившему Фокса (довольно опрометчиво), зачем тот запас столько пороху, он ответил, что хотел с его помощью отправить шотландца домой в Шотландию, а для этого требуется взрыв большой силы. Назавтра Фокса отвезли в Тауэр, но признания от него так и не добились. Даже после страшных пыток он не добавил ничего нового к тому, о чем правительство уже знало, хотя, должно быть, был доведен до ужасного состояния. Страшное тому подтверждение — сохранившаяся подпись Фокса, изменившаяся после кошмарной дыбы до полной неузнаваемости. Бейтс, человек совсем иной породы, вскоре рассказал, что к заговору причастны иезуиты, и, возможно, под пытками сознался бы в чем угодно. Трешем, которого тоже заперли в Тауэр, давал показания, затем отказывался от них, и умер от тяжелой болезни. Роквуд, чьи лошади стояли наготове вдоль всей дороги до Данчерча, удрал лишь в середине дня, когда весть о заговоре облетела весь Лондон. По пути он встретил двоих Райтов, Кэтсби и Перси, и вместе они помчались галопом в Нортгемптоншир. Добравшись в Данчерч, они нашли там всех тех, кого числили будущими своими соратниками. Однако, услыхав о заговоре, к тому же разоблаченном, эти люди за ночь исчезли, оставив их с хозяином, сэром Эверардом Дигби. И тогда впятером они поскакали через Уорикшир и Вустершир в дом, носивший название Холбич, на границе Стаффордшира. По пути они пытались поднимать на бунт католиков, но те с негодованием прогоняли их. Все это время за беглецами неустанно гнался шериф Вустера, и к нему присоединялось все больше и больше всадников. Наконец заговорщики решили занять оборону в Холбиче, заперлись в доме и насыпали возле очага немного отсыревшего пороха, чтобы просушить его. Но порох взорвался, и Кэтсби получил ожоги, увечья и чуть не погиб, остальные тоже были тяжело ранены. Однако терять всем им было нечего, и, готовые умереть, встали они, вооруженные только шпагами, в окнах под пули шерифа и его помощников. Когда Томас Уинтер был ранен в правую руку и она бессильно повисла, Кэтсби сказал ему: «Встань рядом со мной, Том, и мы погибнем вместе!», так и случилось: они были убиты двумя пулями из одного ружья. Джона Райта и Дигби схватили, причем у последнего была сломана рука и он тоже был ранен.

Пятнадцатого января Гай Фокс и те из заговорщиков, кто остался в живых, предстали перед судом. Всех их признали виновными, повесили и четвертовали: одних возле собора Святого Павла, других на Лудгет-Хилле, а третьих напротив здания парламента. Священника-иезуита по имени Генри Гарнет, якобы знавшего о злостном заговоре, схватили и допросили, а двоих его слуг подвергли безжалостному истязанию. Самого его не пытали, но окружили в Тауэре доносчиками и предателями, и таким подлым способом заставили сознаться. На суде Гарнет заявил, будто сам он сделал все от него зависевшее, чтобы предотвратить преступление, но не мог разгласить тайну, которую узнал на исповеди, хотя я думаю, он узнал о заговоре иным путем. Мужественного священника признали виновным и казнили, а католическая церковь причислила его к лику святых. Нескольких богатых и влиятельных людей, которые не имели ни малейшего отношения к заговору арестовали и посадили в тюрьму по приговору Звездной палаты, и вообще к католикам, содрогавшимся при мысли о дьявольском плане, стали несправедливо применять еще более строгие законы, чем прежде. Тем и закончился Пороховой заговор.

Часть вторая

Его Мудрейшество с большим удовольствием сам бы взорвал палату общин: короля прямо-таки распирало от ненависти и ревности к ней все время, пока он сидел на троне. Будучи крайне стеснен в средствах, он был вынужден созывать палату — без ее согласия денег ему было не видать, как своих ушей, однако требование упразднить некоторые монополии, вредные жизни народа, и покончить с другими злоупотреблениями, разъярило его, и он снова ее разогнал. Один раз Яков добивался от палаты одобрения союза Англии с Шотландией, и они поссорились из-за этого. Другой раз палата добивалась от него закрытия одного из самых извращенных измышлений церковников — Суда Высокой Комиссии, и они опять повздорили. Потом палата убеждала короля не внимать архиепископам и епископам, изливавшим на него столько елея, что стыдно об этом рассказывать, а обратить свой взор на бедное пуританское духовенство, подвергавшееся гонениям за непослушание этим архиепископам и епископам, и ссора вспыхнула вновь. Короче говоря, палата общин всю жизнь была для Его Мудрейшества хуже чумы: он ненавидел ее, делая вид, что любит, сажал самых строптивых в Ньюгейт и в Тауэр, а остальным затыкал рты, отказывая им в праве высказываться по вопросам общественной жизни, которые якобы их не касались, шантажировал, угрожал, пугал и сам пугался. Палата тем не менее стойко защищалась и упорствовала в том, что принимать законы — дело парламента, и король не должен вводить их своим указом (о чем тот радел день и ночь), и в результате Яков так часто нуждался в деньгах, что торговал титулами и должностями, будто они были товаром, и даже изобрел новое звание баронета, которое кто угодно мог купить себе за тысячу фунтов.

Склоки с парламентом, охота, попойки и сон — а король был великим лежебокой — отбирали у него почти все время. В свободные минуты он тискал и облизывал своих фаворитов. Главным из них был сэр Филип Герберт, невежда, который знал толк лишь в собаках, лошадях и охоте, что однако не помешало ему быстро стать графом Монтгомери. Вторым, куда более знаменитым, был Роберт Карр, или Кер (точное его имя неизвестно), выходец из приграничной области, вскоре сделавшийся виконтом Рочестером, а потом графом Сомерсетом. Вспоминать о том, как Его Мудрейшество пресмыкался перед этим юным красавцем, еще противнее, чем о той лести, которой окружали короля величайшие люди Англии. Лучшим другом фаворита был некто сэр Томас Овербери: он писал за Сомерсета любовные письма и помогал ему исполнять предусмотренные высокими должностями обязанности, совершенно непосильные для невежды. У этого сэра Томаса даже хватило мужества отговаривать фаворита от неприличной женитьбы на красавице графине Эссекской, задумавшей для этого развестись с мужем, и она, разозлившись, засадила сэра Томаса в Тауэр, где его отравили. Потом фаворита и эту дурную женщину обвенчал придворный епископ с такой торжественностью, будто фаворит и графиня были самыми выдающимися людьми на свете.

Просияв на небосклоне дольше, чем можно было опадать — лет семь, или около того, — звезда графа Сомерсета закатилась, его затмил другой юный красавец. Это был Джордж Вилльерс, младший сын дворянина из Лестершира: он явился ко двору разодетый по последней парижской моде,

и такой продувной бестии здесь до него еще не видели. Джордж Вилльерс быстро втерся в доверие к королю, оттеснив прежнего фаворита. Вот тут-то и выяснилось, что граф и графиня Сомерсеты вовсе не заслужили тех почестей, что им были оказаны, и их обвинили в убийстве сэра Томаса Овербери и в других преступлениях. Но король до того боялся, что бывший фаворит расскажет обо всяких постыдных вещах, которые тот о нем знал, — а граф исподволь угрожал сделать это, — что во время допроса около него на всякий случай поставили двоих стражников с плащами в руках, чтобы накрыть ему голову и заткнуть рот, если понадобится. Суд превратили в настоя шее посмешище, графу в качестве наказания назначили пенсию — четыре тысячи фунтов в год, а графиню простили и тоже положили ей пенсию. К этому времени они воспылали взаимной ненавистью, и несколько лет терзали и мучили друг друга.

Пока происходили все эти события, и пока Его Мудрейшество изо дня в день и из года в год творил такое, что увидишь не в каждом свинарнике, в Англии ушли из жизни трое выдающихся людей. Первым скончался министр Роберт Сесил, граф Солсбери: ему было за шестьдесят, и он всю жизнь был немощным, так как родился калекой. Умирая, он сказал, что у него пропало желание жить, — и оно пропало бы у любого министра, испытавшего на себе всю порочность и низость этого подлого времени. Второй ушла леди Арабелла Стюарт: ее тайный брак с Уильямом Сеймуром, сыном лорда Бичема, потомком Генриха Седьмого, доставил королю много хлопот, ведь такой муж вполне мог подзуживать ее и в конце концов уговорил бы заявить о своих притязаниях на трон. Леди Арабеллу разлучили с мужем (отправив его в Тауэр) и посадили на корабль, следовавший в Дарем, чтобы содержать там под стражей. В мужском платье она добралась в Грейвзенд, надеясь отплыть оттуда на французском корабле во Францию, но, к несчастью, разминулась с мужем, тоже беглецом, и ее снова схватили. В страшном Тауэре леди Арабелла лишилась рассудка и через четыре года отошла в мир иной. Последней и самой значительной из трех потерь встала смерть принца Генриха, наследника престола, на девятнадцатом году жизни. Принц был многообещающим юношей и всеобшим любимцем, тихим и благовоспитанным. Нам известны по меньшей мере два обстоятельства, свидетельствующие в его пользу: во-первых, отец завидовал ему, а во-вторых, он дружил с сэром Уолтером Рейли, остававшимся все эти годы в Тауэре, и часто повторял, что только его отец способен удерживать такую птицу в клетке. Сестра принца Генриха принцесса Елизавета собралась замуж за чужеземного принца (брак ее оказался несчастливым), и он после тяжелой болезни приехал знакомиться с будущим зятем из Ричмонда в Уайтхолл. Там он долго играл в теннис в одной рубашке, несмотря на очень холодную погоду, опять занемог и спустя две недели умер от гнойной лихорадки. Для этого юного принца сэр Уолтер Рейли начал писать в заточении свою «Историю мира»: восхитительное доказательство того, как трудно было Его Мудрейшеству помешать работе ума великого человека, даже продержав долгое время взаперти его тело.

Раз уж я упомянул здесь о сэре Уолтере Рейли, человеке, который совершил немало ошибок, но с редким достоинством встречал любые испытания и опасности, то доскажу до конца печальную историю его жизни. Протомившись целых двенадцать лет в Тауэре, сэр Уолтер выказал готовность возобновить свои морские путешествия и отправиться в поисках золота в Южную Америку. Его Мудрейшество разрывался между желанием сохранить дружбу с испанцами, через чью территорию сэру Уолтеру пришлось бы пройти (король долго носился с идеей женить принца Генриха на испанской принцессе), и жаждой заполучить золото. Но в конце концов он освободил сэра Уолтера, получив с того обещание вернуться. Снарядив экспедицию на собственные средства, двадцать восьмого марта 1617 года сэр Уолтер Рейли отбыл в плавание, взяв на себя командование одним из кораблей, которому он дал провидческое имя «Судьба». Экспедиция потерпела неудачу, матросы, не найдя золота, подняли мятеж, между сэром Уолтером и испанцами, ненавидевшими его за прежние успехи, вспыхнула ссора, и он захватил и сжег небольшой городок, названный именем святого Фомы. За это испанский посол выставил сэра Уолтера перед Его Мудрейшеством пиратом, и он, возвратившись домой с разбитым сердцем и разбитыми мечтами, лишившись состояния, друзей и храбреца сына (который был вместе с ними), снова был арестован по доносу близкого родственника, негодяя и вице-адмирала Стьюкли, и заточен в темницу, за многие годы ставшую ему домом.

Досада не получившего золота короля не поддается описанию, поэтому сэра Уолтера допросили с пристрастием, оболгали и оклеветали по всем статьям, как было заведено у судей, блюстителей закона и прочих государственных и церковных чиновников при таком правителе. Когда все, кроме самого сэра Уолтера, извратили истину, было объявлено, что он должен умереть в соответствии с приговором, вынесенным ему пятнадцать лет тому назад. Итак, двадцать восьмого октября 1618 года его заперли в Гейт-Хаусе в Вестминстере, где ему предстояло провести последнюю на этой земле ночь и проститься со своей славной и верной женой, которой посчастливилось видеть лучшие времена. Наутро, в восемь, сэр Уолтер с удовольствием позавтракал, выкурил трубку, опрокинул стаканчик доброго вина, и его отвели на Олд-Пэлэс-Ярд к эшафоту, где собралось столько важных особ, пожелавших увидеть, как он умрет, что его с трудом провели сквозь толпу. Сэр Уолтер вел себя необычайно благородно, но воспоминание о том, как скатилась с плеч голова графа Эссекса, камнем лежало у него на сердце, и он торжественно поклялся, что не только не способствовал его гибели, но пролил над ним слезу. Утро выдалось студеное, и шериф предложил ему сойти ненадолго с эшафота и погреться у огня. Но сэр Уолтер поблагодарил и отказался, сказав, что предпочел бы умереть сразу, так как болен лихорадкой и малярией, и если через четверть часа его начнет бить озноб, а он еще будет жив, враги его решат, что он трясется от страха. Потом он опустился на колени и красиво, как истинный христианин, прочитал молитву. Прежде чем положить голову на плаху, сэр Уолтер пощупал край топора и с улыбкой на лице заметил, что это лекарство острое на вкус, зато спасает от самой злой болезни. Нагнувшись, готовый умереть, он сказал палачу, увидев, что тот сомневается: «Чего ты медлишь? Давай, руби!». И топор опустился и отсек голову сэру Уолтеру Рейли, которому шел в ту пору шестьдесят шестой год.

Новый фаворит стремительно возвышался. Он стал виконтом, он стал герцогом Бекингемом, он стал маркизом, он стал главным конюшим и лордом Адмиралтейства, и главнокомандующий доблестного английского флота, победившего испанскую армаду, вынужден был уйти в отставку, чтобы освободить дая него место. В распоряжении фаворита было все королевство, а его мать продавала государственные посты и звания, точно лавочница. Герцог Бекингем сверкал бриллиантами и прочими драгоценными каменьями, украшавшими всю его персону от ленты на шляпе и серьги в ухе до башмаков. Но это не мешало ему оставаться невеждой и выскочкой, безмозглым проходимцем, который мог похвастать разве что красотой и умением танцевать. Именно он и называл себя псом и рабом его величества, а его величество — Его Мудрейшеством. Его Мудрейшество называл Бекингема Стини, как предполагают, потому, что это краткая форма имени Стефан, а святого Стефана на картинах обычно изображали красавчиком.