История болезни

Весельницкая Ева Израилевна

Он говорил это, продолжая упорно смотреть в темноту, и мне казалось, что наши взгляды пересекаются там вдалеке, как пересекаются во тьме лучи прожекторов. И ничего в этом далеке не было, ничто нас там не ждало и все, что могло произойти происходило именно сейчас.

– Нет, Ванечка, ничего такого между нами нет, и не будет, и совсем ни потому, что кто-то из нас «против», а именно потому, что оба мы «за». Такая у нас с тобой, Иван, любовь. Мы с тобой друг друга в душу впустили, как это случилось, почему, не знаю, да и кто это может знать. Нам там хорошо и надежно и спокойно. А этого добра… Что у меня, что у тебя. Сколько его было? А что осталось? А тут душа! Нет, Иван,

я это ни на какое кувырканье с самой распрекрасной акробатикой не променяю.

Иван молчал. Темнота стерла границы воды и неба, и свет прожекторов превратился в зыбкую дорожку над бездной.

Вся ошибка идущих по пути в том, что они рвутся к свету, отрекаясь ради него от живой жизни, выбрав свет, они выбирают смерть и противоречие это для многих совершенно не разрешимо, жизнь и свет ни как не могут для них соединиться. Но если стать прозрачным для света и повернувшись спиной к его источнику встать на самом острие луча, на пределе возможного, открыто и без страха, то можно, пропуская свет через себя, увеличивать протяженность этого луча, и хоть на шаг, но уменьшить количество хаоса и тьмы, и через себя, прозрачного, но живого, соединить свет и жизнь.

Тихий, хрупкий, совершенно неприметный человек, истинный воин, рассказал мне об этом, как рассказывает великий Мастер ученику на прощание о последней и тайной уловке воина, зная, что ученик еще не готов ее воспринять и сейчас же забудет рассказ учителя, но придет момент и этот рассказ будет именно тем, что даст его ученику шанс выжить в смертельном бою.

Есть у меня, Ванечка, друг, поэт, и не смотря на то, что поэт, мужик рисковый и до мозга костей авантюрный, а может, именно потому и поэт… Да не суть… Один из его романов называется «Предел наслаждения» и тем мне и близок, что куда бы не вело всюду мне этого предела хочется и чуется мне, что мы с тобой друг для друга такой вот предел и есть.

Когда я спохватилась с кем, как и о чем я вообще разговариваю, было уже поздно. У меня даже губы онемели со страха. От Ивана можно было ждать всего. Темная волна поднялась, как чудовище со дна океана, поднялась и застыла, как будто хозяин морей раздумывал, обрушить ли ее сразу в полную силу или поиграть с этой дурой, решившей, что ей все можно. Поднялась, замерла… и отступила. Неужели пожалел? Казалось, даже воздух стал гуще, и деревья перестали поскрипывать, и люди замолчали.

И уже не колокольчики мои любимые позвякивали нежно и хрустально, а медленно набирая силу, гудели многотонные колокола, тревожно и предупреждающе.

Эротическое напряжение дороги приближалось к своей кульминации. Мы подъезжали к переправе, и восемьсот километров плавно нарастающего изысканного напряжения обрели новое качество и звучание.

Переправа, как последний шанс, после которого уже ничего не изменить, как окончательное решение, хотя все уже было давно и бесповоротно решено. Мы промолчали почти всю дорогу. Разве можно назвать разговорами короткие реплики бытовой необходимости. Мы наслаждались этим молчанием и дорогой, ничего не предвкушая, ни о чем не загадывая. Изысканно эротический стиль жизни позволял быть и наслаждаться сиюминутностью. И это было также естественно и также странно, как сидеть в машине и никуда не ехать, а плыть вместе со множеством других машин и людей на пароме, мерно качающемся на волнах. Этакая маленькая модель Земли, которая мерно кружится во Вселенной, но об этом почти никто никогда не помнит. Кто помнит, что он не только идет, едет, спит, говорит,

ест, любит, но и все время кружит и кружит в бесконечном космическом пространстве вместе со всем, что есть на планете?

Узкая дорога за переправой приняла нас, как родовой замок принимает юного наследника, - доброжелательно, приветливо и настороженно. Как будто еще не решено, открывать ли вновь прибывшему все тайные закоулки и большие и маленькие секреты, показать ли все самые потаенные и самые прекрасные уголки или, соблюдая вежливость и приличия, позволить ему самому разбираться в происходящем, посмеиваясь из-за угла над его неловкостью и ошибками.

Я вела машину все эти восемьсот километров, и внутренний ритм путешествия отзывался во мне как музыка. Меньше всего на свете хотелось мне сейчас, здесь оказавшись, наконец, на этой вымечтанной дороге в преддверии этих четырех дней, которые, может быть, никогда и не случатся, потерять ритм и развеять наваждение.

Мягкие повороты узкой ухоженной дороги баюкали и обещали. Вот между ветками елей первый раз голубым серебром мелькнуло море, вот дорога пролегла сквозь малюсенький, как домик Барби, но, совершенно настоящий, городок. Все, как у больших: автобусная станция, ресторан, муниципалитет и полицейский участок, школа, и коттеджи, виллы, особняки. Правда, жители на Барби совершенно не похожи. Неяркие, спокойные, неспешно передвигающиеся от мала до велика на велосипедах. Пока я обо всем этом думала, городок исчез за очередным поворотом, и снова сосны, ели, проблески моря, редкие встречные машины.

Мой любимый впервые в этих краях, и совершено не хочется портить ему наслаждение первой встречи своими пояснениями почти местного жителя или того хуже рассказами многоопытной тетки о прежних визитах в эти места и первых впечатлениях.

В эротических играх ценится только творчество и спонтанность. Многажды повторенный эротический прием сначала теряет остроту, потом превращается в пустой рутинный ритуал. Мы первый раз здесь вместе, значит, и я здесь первый раз.

Вставшая перед глазами картина тоже не была воспоминанием. Она просто была здесь, одновременно с дорогой, шумом колес, все более ясным запахом моря.

Он спал на спине, вольно раскинувшись, и я подумала, что даже во сне редко кто бывает так естественен и органичен. Мне впервые казалось красивым мужское тело с нежной светлой кожей, почти совершенно лишенной волос, и даже мягкий треугольник внизу только оттенял изящество расслабленного, как и все тело, естества. Даже во сне было видно, какое это гибкое и сильное тело. Этот спящий глубоким сном молодой мужчина был открыт, свободен и непорочен.

Я любила смотреть на него, когда он спал, так же, как любила его пластику молодого волка, его возбуждающий запах и характерный, чуть терпкий, вкус.

В освещенной первыми лучами спальне пахло свежестью морозного утра, коньяком и любовью.

Перед каждой новой встречей я благоразумно решала не спешить. Но стоило нам остаться вдвоем, как струна, отпущенная на весь день, натягивалась, подобно струне скрипки, которую настраивает скрипач, когда зал уже полон, и публика замерла в ожидании. Я подъезжала к месту, где он ждал, он садился в машину, мы даже не целовались, долгий взгляд, легкое касание, тихий первый звон.

Мы заезжали в магазин, развлекаясь сочинением сложнейших блюд и подбором необходимых для них продуктов. Потом с хохотом покупали что-нибудь совсем простое, чтобы не тратить время на возню на кухне и ехали домой. Взгляд, касание, улыбка, как зарница, отблеск еще далекой, но неотвратимой грозы.