История Будущего. Миры Роберта Хайнлайна. Том 22
Шрифт:
Он подошел к одному из репортеров.
— Возьмем, к примеру, вас. Ваша фамилия Роджерс, верно? Отлично, Роджерс. Вы феномен пространства-времени и имеете четыре измерения. Высотой вы чуть меньше шести футов, шириной около двадцати дюймов, а толщиной дюймов десять.
Во времени позади вас этот феномен пространства — времени достигает примерно одна тысяча девятьсот пятого года, срез которого мы видим вот здесь под прямым углом к оси времени с той же глубиной, как и в данный момент.
В дальнем конце находится младенец, попахивающий
Представьте себе этот феномен пространства-времени, который мы называем Роджерсом, как длинного розового червяка, растянувшегося через годы. Вот здесь, в тысяча девятьсот тридцать девятом году, он минует нас и тянется дальше. И срез, который мы видим, выглядит одиночным дискретным телом.
Но это иллюзия. Этот розовый червяк физически тянется через все эти годы. Собственно говоря, существует физическая непрерывность всего человечества, поскольку эти розовые червяки ответвляются от других розовых червяков. В этом смысле человечество напоминает лозу, ветки которой переплетаются и дают новые отростки. И только глядя на лозу в разрезе, мы можем впасть в заблуждение, будто эти побеги — дискретные индивиды.
Он помолчал и обвел всех взглядом. Один из них, с угрюмой скептической физиономией, сказал:
— Все это очень мило, Пинеро, но, даже если это правда, так толку что?
Пинеро удостоил его безмятежной улыбкой.
— Терпение, друг мой. Я попросил вас считать жизнь электрической. А теперь сочтите наших длинных розовых червей проводниками электричества. Вы, вероятно, слышали о том, как инженеры с помощью некоторых измерений могут определить точное место разрыва в трансатлантическом кабеле, все время оставаясь на берегу. Я проделываю то же с нашими розовыми червями.
Приложив свои инструменты к срезу вот здесь, в этой комнате, я могу определить, где происходит разрыв. Иными словами, когда наступает смерть. Или, если хотите, я могу произвести обратное исчисление и назвать вам дату вашего рождения. Но это не интересно: вы ведь ее уже знаете.
Угрюмый репортер презрительно хмыкнул.
— Вот и попались, доктор: если ваше определение человечества как лозы или розовых червей правильно, то определять дни рождения вы не сможете, поскольку связь с человечеством непрерывна и ваш электрический проводник ведет через мать до самых отдаленных предков.
— Совершенно верно и очень умно, друг мой, — улыбнулся Пинеро. — Но вы слишком увлеклись аналогией. Речь ведь идет не об измерении какого-то проводника электричества. В некоторых отношениях это больше походит на измерение длины очень длинного коридора с помощью звука, отражаемого от дальнего его конца. Момент рождения представляет своего рода изгиб в коридоре, и при правильной настройке я могу уловить эхо от этою изгиба.
— С удовольствием, мой дорогой друг. Испробуем на вас? — Попался, Люк, — сказал кто-то из репортеров. —
— Я согласен. Что мне надо сделать?
— Во-первых, напишите на листке день и час вашего рождения и отдайте листок кому-нибудь из ваших коллег.
— Ну, а теперь что? — спросил Люк, отдавая листок.
— Снимите верхнюю одежду и станьте на эти весы. А теперь скажите, вы когда-нибудь были много толще или много худее, чем сейчас? Нет? А сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Великолепный, здоровый младенец. Теперь такие крупные рождаются редко.
— Ну и что значит весь этот треп?
— Я пытаюсь примерно определить средний срез нашего длинного розового проводника, мой милый Люк. А теперь, пожалуйста, сядьте вот туда. А теперь зажмите в зубах этот электрод. Нет-нет, вас не дернет. Напряжение очень низкое. Меньше микровольта. Но мне нужен хороший контакт.
Доктор отошел от него, скрылся за аппаратом, опустил над головой козырек и только тогда стал вертеть ручками. Зрители увидели, как некоторые из циферблатов ожили, аппарат глухо загудел. Затем он умолк, и Пинеро выбрался из своего тайничка.
— Я получил февраль тысяча девятьсот второго года. У кого листок с датой.
Хранитель листка развернул его и прочел:
— Двадцать второго февраля девятьсот второго года.
Воцарилась глубокая тишина, которую прервал чей-то голос: — Доктор, можно выпить еще рюмку?
Напряжение рассеялось, и они заговорили наперебой: — Проверьте меня, доктор!
— Нет, меня, доктор! Я сирота, и мне просто нужно это узнать.
— Давайте еще, доктор! Мы все хотим.
Он с улыбкой подчинился и то исчезал под козырьком, то снова возникал, словно суслик из норки. Когда у всех оказались листки, доказывающие искусство доктора, наступившее долгое молчание нарушил Люк:
— А не покажете ли, как вы предсказываете смерть, Пинеро?
Его никто не поддержал, а двое-трое вытолкнули Люка вперед.
— Вот ты и давай, умник. Сам напросился.
Он позволил усадить себя в кресло. Пинеро пощелкал выключателями и снова скрылся под козырьком. Когда гудение смолкло, он вышел, энергично потирая ладони.
— Ну, ребята, смотреть больше нечего. Материала достаточно?
— Э-эй! А как же предсказание? Когда Люк откинет копыта?
— Вот именно, доктор, когда? — требовательно спросил Люк.
— Господа, — страдальчески сказал Пинеро. — Вы меня удивляете. Эти сведения я выдаю за гонорар. И, кроме того, это профессиональная тайна. Ответ получает только клиент, консультирующийся у меня.
— А мне все равно, валяйте, говорите.
— Мне очень жаль, но я должен отказаться. Я же согласился только показать вам, как работает аппарат, а не оглашать результаты.
Люк бросил окурок на пол и растер его подошвой.
— Сплошное надувательство, ребята. Наверное, он записал возраст всех репортеров в городе специально, чтобы проделать такую штуку. Номер не пройдет, Пинеро.