История частной жизни. Том 2: Европа от феодализма до Ренессанса
Шрифт:
Картины, фрески и темперы, которые с конца XIII века (см. «Новую жизнь» Данте) украшают внутренние покои, будучи более долговечными и менее дорогостоящими, нежели гобелены — первые явились неким суррогатом вторых, — тоже тесно связаны с частной жизнью и представляют собой источник ценной информации обо всех ее периодах. Типовые и недорогие орнаменты могут состоять из геометрических узоров — простых (в виде разноцветной шахматной доски, ромбов и т. д.) и сложных; арабесок; самым изысканным считалось изображение геральдических символов, выполненных из меха (беличьего и горностаевого); в зависимости от вкусов хозяев стили настенного декора можно было сочетать или применять раздельно. Иногда один и тот же орнамент покрывает ровным слоем все внутреннее пространство; в иных случаях фрески представляют собой искусную имитацию гобеленов с нарисованными карнизами и кольцами, которые придают рисунку рельеф. Благодаря простоте орнамента и дешевизне фрески быстро вошли в моду, проникнув не только во внутренние дворики, в галереи, расположенные между этажами (замок Поппи, Тоскана, конец XIII века), в залы и loggie, но даже в уборные. Однако наиболее полное выражение безграничные возможности живописи находят во внутренних помещениях по–настоящему богатых домов, где начиная с XIV века распространяются фигуративные изображения. Сначала возникает мода на деревья,
Питание в кругу семьи
На случай нехватки провизии осмотрительный отец семейства должен сделать необходимые запасы. Семья может сама, своими силами противостоять капризам природы и неудовлетворительной работе общественных служб. В XIV веке Паоло да Чертальдо, образец здравого смысла в буржуазном понимании, дает своим читателям такой совет: «Всегда имей у себя дома запас пшеницы на десять лет <…> и такой же запас растительного масла». Разумеется, бедняки не в состоянии следовать этому благоразумному правилу: многие крестьянские семьи, особенно в неурожайные годы, продают все свое зерно подчистую. Но и почти полное отсутствие денег в семейной казне не мешает делать запасы продовольствия, приобретая его по сходной цене. В городе Прато в ноябре 1298 года, когда намечается рост цен, власти проводят инвентаризацию запасов зерна. В квартале Сан–Джованни 30% семей не имеют ровным счетом никаких запасов, 20% располагают запасами провизии на один — шесть месяцев, остальные, добрая половина граждан, полностью обеспечены до следующего урожая. Это означает, что припасы делают не только представители крупной буржуазии — судьи и купцы. Лавочники и ремесленники тоже не чураются заготовки продовольствия, более того, учитывая скромность их средств и обилие их запасов, можно заключить, что такая практика приоритетна именно для данной группы населения (по времени, которое они на это затрачивают, и по тому, во сколько это обходится их бюджету).
Флорентийская буржуазия 1400-х годов по–прежнему запасает продовольствие, но теперь при просмотре описей их имущества эта привычка не так бросается в глаза. Обеспеченные семьи имеют в своем распоряжении запас вина — несколько бочек — и растительного масла — несколько кувшинов; в Двух случаях из трех они располагают запасами уксуса; по меньшей мере в одном из двух — зерном пшеницы и других знаков, сушеными овощами, сушеным или засоленным мясом. Эта выборка не дает таких точных цифр, как инвентаризация зерна в Прато. Зерно — наиболее распространенный вид запасов в среде тосканской буржуазии, где каждый имеет одно или несколько владений, сдаваемых в наем (ферм). Во всяком случае, можно утверждать, что в какой–то мере (в какой именно, нам неизвестно) обычай обеспечивать продовольствием семью впрок не исчез. Для этой цели отводятся определенные места. Сундуки (area) для хранения зерна часто ставят в гостиных, еще чаще — в спальнях, но бочки всегда складируют в погребе (cellay volta), существующем в любом «буржуазном» доме.
Прежде чем быть поданной на стол, пища, разумеется, должна быть приготовлена. Большинство домов вообще и все дома, принадлежащие буржуазии, имеют кухни. Из дворов и садов, куда их удалили в XIII веке, они возвращены в дом. По разным причинам их размещали на антресолях (боязнь пожара, желание избежать дыма, зловония), но случалось, что некоторые из них ради удобства устраивались на «благородных» этажах. Этот признак городского комфорта распространился и на сельскую местность, и в XV веке наличие кухни несколько раз засвидетельствовано в богатых домах Апеннин, в некоторых районах Ломбардии и, вне сомнения, в других местах.
Кухня, разумеется, не принадлежит к числу помещений со скудной обстановкой; она насчитывает больше предметов быта, чем жилые комнаты (от 25 до 80 единиц, согласно флорентийским описям имущества); эти самые предметы более разнообразны и зачастую дороже стоят, нежели обстановка многих гостиных. Из мебели там присутствуют: квашня, ларец, шкаф (правда, он встречается редко: только в XIV веке), полки для посуды; однако внимание домочадцев занимает прежде всего бесчисленное множество предметов домашней утвари — железных, медных, оловянных, глиняных, деревянных, — которые используются в процессе приготовления обедов, а иногда и во время роскошных пиров. Ведь хороший стол не только радует сердце хозяина, но и служит одним из главных средств демонстрации богатства дома, когда тот ненадолго открывает свои двери перед внешним миром, впуская гостей. В Венеции конца XIII века уже существуют кухни, оснащенные на высоком техническом уровне, а в XIV веке они распространяются по всей Италии и встречаются в каждой обеспеченной семье.
Росту комфортности частной жизни в отношении того, что радует глаз и желудок, способствует улучшение снабжения семьи питьевой водой. Общественные колодцы, выкопанные на перекрестках и площадях и существующие на деньги местных жителей, — обычное явление в Болонье, Пьяченце, Флоренции и во многих других городах XIII века. Но воды в них не всегда достаточно, и она не всегда годится для питья; речная вода — если поблизости есть речка — ненамного лучше. Стремясь исправить положение, коммуны берут дело в свои руки: в Венеции они создают целую систему резервных водоемов (около пятидесяти), а в Сиене предлагают амбициозный проект организации сети подземных каналов и общественных фонтанов. В других местах о снабжении своих домов водой приходится заботиться самим жителям. Во Флоренции, например, в новых кварталах, появившихся в 1320–1380-х годах к северу от Сан–Лоренцо [69] , строительство зданий часто сопровождается сооружением частных колодцев: согласно недавним исследованиям,
69
Квартал в центре Флоренции.
Как люди жили вместе
Коллективные занятия в частной жизни семьи
Профессии лавочника и ремесленника предполагают пребывание за пределами частной сферы. Во Флоренции большинство ремесленников арендуют помещение для мастерских, живя при этом в другом месте. Имеются и обратные примеры, когда места проживания и работы совпадают, но это случается крайне редко. Как правило, мы видим разделение этих сфер. Днем городские дома пустеют: мужчины, женщины, в иных случаях даже дети (иногда уже с 8–10 лет) отправляются на работу. Однако некоторые профессии традиционно связаны с работой на дому: у мужчин это ткачество, у женщин — тоже ткачество плюс, конечно, прядение. Движимое имущество в домах шерстобитов включает, как видно из соответствующих описей имущества представителей данной профессии (1378), ткацкий станок, предназначенный для мужа, если ткачеством занимается он, в противном случае — для жены, и filatoio (прялку): оба рабочих инструмента перечисляются наряду с другими предметами мебели и составляют вместе с ними обстановку частного жилища. То же в середине XV века наблюдается в Сиене и во многих других местах. В семьях, где муж и жена занимаются ткачеством или муж ткачеством, а жена — прядением, супруги трудятся дома, вместе, весь день, а иногда и всю ночь. В сельской местности это проявляется в еще большей степени: там ежедневная крестьянская работа, которую семья выполняет собственными силами, не отделена от частной жизни. И напротив, для города совместный труд дома — менее типичная ситуация, к тому же в бедных семьях такая работа поглощает весь день и даже ночь, что скорее препятствует семейной близости, нежели благоприятствует ей.
К счастью, члены семьи, которых необходимость отправляться утром на работу отделяет друг от друга, расстаются не насовсем: как и в другие времена, они воссоединяются вечером, по окончании рабочего дня (хотя флорентийские каменщики возвращаются к вечерне); такая возможность предоставляется также в нерабочие дни (в праздники и по воскресеньям). Можно ли назвать это воссоединение подлинной совместной жизнью?
Процесс одевания — первая возможность встретиться: это касается и детей, чье одевание должно происходить под надзором матери (как велит Джованни Доминичи), и взрослых, которые не всегда могут одеться без посторонней помощи и не всегда делают это только утром. Считается нормальным, чтобы жена помогала мужу умываться. Дамы просят служанок одевать их, а также наносить румяна и мыть (во всяком случае, ноги); среди дам и супружеских пар Равенны распространен обычай вычесывать друг у друга вшей, так что в XIII веке пришлось даже издать распоряжение, запрещающее предаваться этому занятию публично, в аркадах зданий.
Менее интимна обстановка за обедом, во время которого (иногда — еще до его начала) члены семьи встречаются. Один источник бегло обрисовывает детей хозяйки, собирающихся вокруг нее, пока она хлопочет над супом (Фьезоле, июль 1338 года): дочку пятнадцати лет, сидящую на низком сундуке с шитьем в руках, ее старшую сестру, притулившуюся у порога с прижатым к коленкам подбородком и высматривающую кавалера, их братишку, который бесцельно слоняется, не зная, чем себя занять. Затем каждый садится на свое место за столом. Семейный обед — это одновременно и идеал (к которому призывает Альберти), и реальность, в которой он воплощается. Все флорентийские семьи — и богатые, и бедные — имеют по крайней мере один стол (а то и несколько): он может быть или прямоугольным (с особыми ножками, сбитыми крест-накрест, как козлы) или круглым: в последнем случае он используется исключительно во время трапезы, что нашло отражение даже в некоторых описях имущества («стол круглый обеденный»). Источники представляют нам как обыденное явление присутствие за столом жены наравне с мужем, равно как, с определенного возраста, и их детей. За исключением, быть может, некоторых сельских районов и отдельных семей со средним достатком, мы не увидим за столом слуг.
Наконец, начинаются вечерние бдения, достигающие своего пика после ужина, когда семья собирается вместе. Находится немало совместных дел: повседневные домашние заботы (лущение, скобление, штопка, чистка, починка и т. д.), разные виды женской работы и многое другое в этом роде. Все это обычно сопровождается разговорами. Мужа и жену беспокоят повседневные дела, они говорят об «овцах, зерне, постройках, о привычных для супругов вещах», как передает свидетель беседы сельской пары. В который раз обсуждаются различные планы (за кого выдать замуж дочь) и проблемы (налоговый гнет, рождение все новых детей, «умеющих только есть»), о которых мы можем судить по налоговым декларациям, запечатлевшим людские страдания и семейные ссоры. Если муж и жена принадлежат к числу испольщиков, разговор крутится вокруг приданого, материальных интересов, отношений с собственником или патроном. Моралисты сетуют на непристойность частных разговоров. Впрочем, бывает, что разговор касается и религии. Даже в самых богобоязненных и благочинных семьях порой случаются приступы гнева, когда каждый «изливает желчь в бурных речах», по выражению биографа святой Екатерины Сиенской применительно к ее жизни. В иных случаях старики вспоминают детство или рассказывают историю рода (едва ли полностью достоверную). С возмущением обсуждают местные скандалы (двоеженство, убийства, разврат священников и т. д.). Диапазон тем, который мы привели на основании различных тосканских документов XIV века, естественно, расширится, если от крестьян и людей среднего достатка мы перейдем к городской буржуазии и гуманистам. В их домах тоже ведутся разговоры, в которых повседневные темы не всегда обходятся стороной. Альберти превозносит прелесть безмятежных бесед о «говядине, шерсти, виноградниках и посевах» — обо всем, к чему располагает жизнь за городом. Но, как известно, подобные беседы могут подниматься на совершенно иную высоту. По словам Альберти, у его дяди «было в обычае никогда не говорить о вещах пустых, но всегда о чем–то возвышенном». Что касается речей гуманистов, их диалогов, действительных или предполагаемых, разговор поднимается до высот истинной эрудиции и просветительства; к их идеям мы еще вернемся.