История частной жизни. Том 2: Европа от феодализма до Ренессанса
Шрифт:
С того времени, когда речь идет о хранении столь подробной и ценной информации, никто уже не думает полагаться лишь на свою память. В XIV веке «стандартизированная» Родословная, сведения для которой собирались по крупицам из разных источников, занимает несколько страниц в счетной книге семьи или даже отдельную тетрадь, специально купленную для этой цели. Ограничиваясь лишь ближайшими родственниками по прямой линии (Морелли) или распространяясь на семьи двоюродных и троюродных братьев (Веллути), родословная составляется не столько ради прославления предков, сколько для того, чтобы показать, как живет линьяж, чтобы выделить наиболее яркие моменты его истории, подчеркнуть его древность и преемственность профессии его членов (или продемонстрировать разрыв этой преемственности), одним словом — чтобы акцентировать все элементы родственной солидарности (солидарности родовой, духовной, политической и т. д.), не принижая значение личного выбора и индивидуальности каждого конкретного человека (некоторым из них, вплоть до самых дальних родственников,
Тем не менее ни одни из известных нам воспоминаний (ricordanze) не написаны линьяжем коллективно. В роли авто ров выступают отцы семейств, неразрывно связанные со своим поколением. Предки, конечно, удостаиваются с их стороны всяческих похвал, но когда рассказ доходит до наших дней, автор находит для описания своего окружения (родителей, дядьев, кузенов, детей) особую, более проникновенную интонацию; самые прочувствованные и изящные места Джованни Морелли посвящает своим дядьям, братьям и сестрам. Мему арист и его потомки ревностно хранят воспоминания у себя Их показывают близким друзьям, при случае одалживают братьям или даже кузенам (Корсини, Флоренция, 1476). Но мемуаристы, авторы этих произведений, склонны подчеркивать их тайный характер. Воспоминания предназначаются прежде всего детям и прямым потомкам (которые часто берутся за их продолжение): это дело семейное, точнее говоря, мужское. Даже жен не допускают к мемуарам: супруги принадлежат к чужому линьяжу; секретность воспоминаний (ricordanze) распространяется и на них.
В ricordanze совмещаются две тенденции. Портреты предков способствуют более сильной привязанности к линьяжу и желанию сохранять его обычаи, взгляды, оригинальность, вдохновляться его примерами и в то же время избегать его слабостей. Но эту задачу нередко дополняет, а иногда даже затмевает все то, что мемуарист добавляет о семье — в узком или широком смысле, — в которой он живет. Когда автор говорит о близких, о тех, кто его окружает, рассказ становится более детальным, более точным, более подробным, более эмоциональным, больше соответствующим атмосфере сугубо частной среды. Возьмем, например, начало краткой заметки, написанной Джованни Морелли о его брате Морелло. Этот самый Морелло появляется на свет 27 ноября 1370 года, «в канун Дня святого Петра Александрийского, то есть в ночь со среды на четверг, когда колокол в церкви Санта–Кроче пробил восемь с половиной часов. Его крестили в субботу, 30 ноября; крестных было четверо [следуют имена и адреса двух мужчин и двух женщин]. Ему дали два имени: Морелло и Андреа, первое в честь деда, второе — в память о святом, в чей день происходило крещение. <…> Он взял в жены Катерину … Кастеллани» (сообщаются детали этого брака).
Все здесь относится к сугубо частной среде (если не считать упоминания имени деда), концентрирующейся вокруг узкой семейной группы. В этой заметке Морелли, как и в других письменных свидетельствах подобного рода, выделяются Те формы солидарности — формы сугубо частные, проявляющиеся в течение всего дня в пространстве города, Церкви, — которые касаются семьи, крестных, — союзов. В полдневной жизни упомянутые формы солидарности, совершенно естественные для семьи и делающие ее уникальной, накладываются на линьяжные формы солидарности (иногда весьма замысловатые). Семейные воспоминания, фиксируя такое положение вещей, в то же время и закрепляют его. Они упрочивают и иллюстрируют те пересекающиеся формы отношений и солидарности, которые запечатлевают уникальный образ «расширенной» частной сферы, объединяющей взрослых индивидов, где каждый, в свою очередь, связан со свойственниками, крестными и прочими группами, определяющими особое место человека внутри линьяжа.
Конфликт личной и коллективной частной среды
Разные формы частной социализации внутри семьи и линьяжа, индивидуальные вкусы и предпочтения создают почву для латентных противоречий, которые ведут к трениям и конфликтам, не менее частым в эпоху Средневековья, чем в наше время: таков результат столкновения различных концепций частной жизни.
Участниками таких конфликтов чаще всего становятся муж и жена: ссоры между супругами — не новость. Жены не хотят мириться с отсутствием мужей, ибо семейная жизнь предполагает присутствие обоих супругов, и делаются ворчливыми, сварливыми, раздражительными. И напротив, к стычкам может приводить постоянное совместное существование поскольку брак соединяет людей, воспитанных в разных условиях, по разные стороны социопрофессиональных барьеров; не стоит забывать и о возможном несходстве характеров. Подобное положение дел наблюдается сплошь и рядом, и кризисы с которыми неизбежно сталкивается семья, только обостряют внутренние противоречия. Некий художник из Сиены застает свою высокомерную жену с любовником (ок. 1350–1380); оскорбления и угрозы, которыми обмениваются супруги, обнажают трения между ними, которые, вероятно, и привели к разрыву:
Он. Гнусная
Она. Это ты мне?
Он. Нет, ослиному дерьму!
Она. Ну, лучшего собеседника ты и не заслуживаешь.
Он. Совсем потеряла стыд, потаскуха? Не знаю, почему я еще не сунул тебе вон ту головешку в одно место.
Она. Только попробуй… Клянусь Богом, ты дорого заплатишь, если только меня тронешь.
Он. Ты грязная свинья, а твой дружок… <…>
Она. <…> Да будут прокляты те, кто заставляет дочерей выходить замуж за художников, за этих полоумных шутов, которые вечно пьянствуют, — богомерзкий сброд!
Данный эпизод, представленный Саккетти в комическом виде, выявляет действительные проблемы, стоявшие перед семьей: жить с художником (в рассказе его зовут Мино) означает терпеть грубость человека, который долгое время вращался в компании молодых неженатых мужчин; это означает мириться с определенными склонностями живописцев (загулы, кутежи), тогда как девушки, выросшие в иной среде, к этому не привыкли. Стало быть, в одном месте придется совмещать опыт жены, благовоспитанной юной девушки, и мужа, поначалу впитавшего дух юношеской вольницы, а потом своеобразные привычки флорентийских художников: иными словами, здесь соединяется «наследие» трех разных частных сред. Можно понять, в каком положении оказалась молодая женщина и какие ее окружают соблазны.
«Супружеская» семья (семья с ребенком) тоже сталкивается с определенными ограничениями и трудностями, вызванными по большей части той же необходимостью взаимного сосуществования и столкновением разнородных частных сфер. Иногда проблемы начинаются с рождением ребенка; для бедной семьи появление еще одного рта — настоящая катастрофа; если ребенок незаконнорожденный, то это чревато крупными неприятностями в любой социальной среде; молодая вдова, имея маленьких детей от первого брака, не может надеяться повторно выйти замуж, хотя семья настойчиво склоняет ее к этому. Нередко случается, что нужда (в первом случае), социальные предрассудки или личный интерес (в двух последних) толкают на детоубийство или отказ от ребенка (особенно если это девочка). Бастардов и девочек из бедных семей отдают в детские приюты; детей вдов, долгое время не забираемых у кормилицы, поручают заботам семьи их отца (Тоскана, конец XIV–XV век). В случае с бастардами и вдовами ощущается давление линьяжа. Его честь, его сплоченность и интересы ставятся выше чувств матерей. Давая добровольное согласие на повторный брак, вдовы показывают, что они предпочитают положение жены положению матери, хотя им приходится сделать поистине трудный выбор. В таких конфликтах, в которые вовлечено одновременно несколько частных сфер (линьяж; законные супруги; матери; наконец, сами дети), сторонам зачастую бывает нелегко сориентироваться.
Новые проблемы возникают, когда дети вырастают. На некоторых из них накладывают отпечаток ранние годы, омраченные грубостью кормилицы, холодностью «жестокой матери» или частым отсутствием отца. В семействе Морелли с этим столкнулись и отец, и сын. Паоло, остававшийся у кормилицы до двенадцати лет, и Джованни ди Паоло, в четыре года отданный своей матерью на воспитание, не прекращали, даже став взрослыми, изливать горечь по этому поводу (Флоренция, 1335–1380). У других неудовлетворение оборачивается отказом подчиняться родителям. Член семейства Перуцци посвящает целую страницу своей книги объяснению причин, заставивших его проклясть собственного сына (1380). Это случилось, говорит он, из–за его бунтарства. Он повторяет то же слово в пяти разных вариантах: «Коварный» лукавый, лживый, он вечно бунтовал, вечно предавал меня, высмеивал — не только меня, но и весь наш квартал, нашу коммуну, наших consortes и наших союзников» (Флоренция, 1380). Столь же враждебное отношение к дочери мы наблюдаем у отца святой Маргариты Кортонской. После нескольких лет сожительства с мужчиной будущая служительница Господня возвращается в отчий дом в слезах, укутанная в черные одежды. Под влиянием жены, мачехи Маргариты, отец отказывается ее принять (Кротоне, XIII век).
И напротив, случается, что инициативы отцов вызывают непонимание и раздражение у сыновей, идет ли речь о вопросах управления или — как в случае с семейством Ланфредини — о перемирии, заключенном главой семьи с враждебным линьяжем вопреки желанию детей. Даже жена нападает на него: «Ланфредино, вы предали самого себя и своих близких [она обращается к нему на «вы»]! Как вы могли навлечь на своих детей такой позор, как могли заключить такое перемирие, ничего не сказав ни им, ни мне? Вы отобрали у них все — достоинство, честь». И один из сыновей Ланфредино, уязвленный действиями отца, пишет брату: «Говорю тебе: покидая наш дом, я безоговорочно решил никогда больше не называть себя его сыном и сменить имя» (Флоренция, 1405). Утверждаясь, характер сыновей делается все более жестким. Два примера, приведенные выше, демонстрируют (в гипертрофированном виде) два возможных варианта освобождения детей из–под отцовской власти. В одном сыновья требуют полноправного участия в принятии решений, определяющих вектор развития частной семейной жизни, в другом, напротив, хотят действовать совершенно самостоятельно, полностью выведя свою частную жизнь и занятия за пределы семейной среды.