История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века
Шрифт:
ВЕКТОРЫ АМЕРИКАНСКОЙ МОДЕЛИ. ПОСЛЕВОЕННОЕ ВРЕМЯ
«Освободители»
Представление французов об американцах изменилось благодаря тому, что за тридцать месяцев — с 7 декабря 1941 года (Пёрл-Харбор) до 6 июня 1944-го (высадка союзников в Нормандии) США практически с нуля создали непобедимую армию. Позабыты увертки Рузвельта, когда в июне 1940 года премьер-министр Поль Рейно молил о помощи, и жертвы американских бомбардировок. Освободителей, ослеплявших своим богатством, шумно приветствовали. Со своих чудных автомобилей-джипов— американцы раздавали сигареты и жевательную резинку. Они выглядели беззаботными и уверенными в себе, как бы гражданскими в военной форме, без какого-либо высокомерия победителей. Державшиеся сдержанно левые (в первую очередь коммунисты, которым тогда отдавал голос каждый четвертый) подчеркивали, что вся работа была сделана русским мужиком и что если GI, американский солдат II Мировой войны, современная ипостась doughboy—солдата I Мировой, столкнулся с обескровленной немецкой армией, это потому, что вермахт понес невосполнимые потери на просторах России. Конечно. Однако факты неумолимы. Париж освободила американская армия, а не русские. Симона де Бовуар ездит по всему Тихоокеанскому побережью, и Les Temps modernes
Все международные аэропорты похожи друг на друга. Не так обстояло дело с теми, кто ездил в США за знаниями с «про. дуктивной миссией». Путешествуя на корабле или на самолете (с промежуточными посадками в Ирландии, на Гренландии или на канадском острове Ньюфаундленд), они собирались открыть будущее для отставшей от освободителей старушки Франции, землю которой четыре года попирали оккупанты.
«Американский шок»
Лучше всего сложную реакцию на потрясение, произведенное американцами, описал Борис Виан. В момент освобождения этому инженеру, трубачу, музыкальному критику, актеру, поэту, романисту, большому любителю поиграть словами, патафизи-ку, лауреату Нобелевской премии по дерзости (если бы такая присуждалась), пародисту, порнографу—двадцать четыре года. Он утверждает: «Есть только две вещи: любовь к девушкам во всех ее проявлениях и музыка Нового Орлеана или Дюка Эллингтона». В 1946 году он заставил всех поверить в существование американского писателя Вернона Салливана, роман-нуар которого «Я приду плюнуть на ваши могилы» он якобы перевел, а в следующем году издал под своим именем роман «Пена дней», который Раймон Кено назвал самым душераздирающим романом о любви. О той эпохе, когда люди стремились освободиться не только от немцев, но и от всех табу (одно из модных джазовых кабаре так и называлось — «Табу»), рассказывают фильмы Жака Беккера («Свидание в июле», 1949). Любопытство, вызываемое «американской моделью», становится все более острым. На французский язык переводят Сарояна, Дос Пассоса, Миллера (который вызывает скандал), Фолкнера (который сбивает с толку), Колдуэлла, Стейнбека. Соглашение Блюма—Бирнса* «снимают всякие ограничения на импорт американских фильмов», гг июня 1946 года попавший
* Соглашение, подписанное Францией и США для реализации во Франции плана Маршалла.
в затруднительное положение Леон Блюм признает, что он вынужден был подписать эти соглашения «в порядке благодарности Соединенным Штатам». В результате началось вторжение на наши экраны старых американских фильмов, уже окупивших затраты на производство показами в США и потому поставляемых на французский рынок по низким ценам. В первой половине 1947 года в кинотеатрах показывают 338 американских фильмов и только 54 французских. Режиссер Луи Жуве возглавляет протестное движение, его поддерживают левые. В следующем году «соглашение» будет пересмотрено.
В прессе полно статей об американском образе жизни. Когда в 1954 году возобновился выпуск журнала Marie Claire, в нем стали публиковаться письма от француженок, которые несколькими годами ранее отбыли в Штаты в качестве жен солдат-победителей. В этих письмах рассказывалось о комфорте индивидуальных домов, о доступности автомобилей, о том, как люди общаются между собой. Несмотря на отдельные оговорки по поводу «американского материализма» и вседозволенности в воспитании, читательницы были склонны поверить, что за океаном уже наступил земной рай. Исследование, проведенное Французским институтом общественного мнения в 1953 году, показывает, что реальность в очередной раз скрывается за мифом: завышается число рабочих, имеющих автомобиль или телевизор (чего во Франции в те годы почти не было), годовой доход на душу населения, недооценивается количество семей, живущих за чертой бедности, и уровень безработицы и т.д. Производители рекламы перенимают американский опыт: на стенах и на экранах (сначала на больших, а с 1950-х годов — и на маленьких, телевизионных) мелькают загорелые персонажи, обладающие почти неприлично отменным здоровьем и ослепительными белозубыми улыбками, пребывающие на бесконечном отдыхе (при этом в США оплачиваемый отпуск длится две недели, в некоторых случаях, в конце карьеры, — три), свободные, безмятежные; короче говоря, пышное (если речь идет о женщинах) или мускулистое (если о мужчинах) воплощение успеха, если не уже достигнутого, то вполне возможного. В американских сериалах действуют такие же персонажи, и из того, что кое-кто из родителей называет детей Сью, Эллен или Памела, можно сделать вывод, что сериал «Даллас» бередит воображение французов и возбуждает их желания. Однако на вопрос «Что вы думаете о „Далласе“?» одна небогатая женщина ответила: «Все как у нас», что красноречиво свидетельствует об идиосинкразии к месседжу... или о его способности манипулировать общими понятиями.
В конце 1960-х годов появляются чартерные рейсы. Набившись в «Боинг-747» как селедки в бочку и перелетев океан, туристы наконец могут на месте, без посредников оценить американскую мечту. Чудесные путешествия, но такие опасные (США можно проехать за несколько дней); их краткость и категорический императив посещения достопримечательностей—sightseeing, заставляющий туристов in situ — на месте—убеждаться в том, что их предположения были верными, как иностранец, попадающий в Лувр, «узнает» в «Джоконде» шедевр, о котором читал и слышал. Роль школьных учебников в развитии американского мифа достаточно двусмысленна. В послевоенное время авторы учебников географии, очарованные «сталинскими планами преобразования природы», ударялись в америка-нофобию, тогда как критика историков, более внимательных к политическому и юридическому «полям», была менее резкой. Здравый смысл помешал изменить советскую «природу», какой бы она ни была—европейской или азиатской, чего бы ни касалась — человека или ландшафта, в соответствии с заветами отца народов, и авторы учебников учитывали это. Авторы учебников иностранных языков первоначально настаивали на том, что английский язык — главный: тексты на английском языке должны быть взяты из литературных произведений, а не из газет, а преподаватели-французы во всех государственных учебных заведениях, за исключением нескольких «носителей», противопоставляли «изысканный» английский акцент «вульгарному» американскому. В 1970-е годы все изменилось:
Лингвистический империализм?
Яростные националисты и упрямые традиционалисты озабочены не только сокращением употребления французского языка, но и его порчей английскими словами. Если вслед за Полем Валери думать, что «мысль есть дитя, а не мать речи», то, конечно, есть о чем беспокоиться. Однако не следует путать причину и следствие. «Чистоту» языка, когда-то—да, то время прошло — бывшего языком международного общения господствующих классов в Европе XVII-XVIII веков, не портят англосаксонские слова: могущество Соединенных Штатов побуждает население стран, входящих в сферу влияния Америки, пристойно владеть языком доминирующей страны. Проблема не нова—каждый галл, желавший сделать карьеру, изучал латынь. И она не ограничивается рамками «свободного мира» — в советской сфере влияния залогом социального успеха является владение русским языком. Какими бы причинами ни вызывалось неиспользование шести десятков национальных языков или диалектов, признанных постсоветской Конституцией, конституцией федеративного с юридической точки зрения государства, — официальными, официозными или же скрытыми, — все эти языки, носители культурных кодов, исчезли*.
* В Конституции РФ нет перечисления языков и диалектов. Статья 68 гарантирует республикам в составе РФ право устанавливать государственные языки.—Примеч. ред.
Вот что может успокоить французов. В Нидерландах использование английского языка столь масштабно, что американские телесериалы идут без перевода и без субтитров. Тем не менее нельзя утверждать, что эта страна потеряла национальную самобытность,— не более, чем Норвегия, Швеция или Дания, где английский изучается с первого класса. Знание английского— или американского—стало необходимым. Истории было угодно, чтобы американская империя наследовала британской. Английский, язык морских и воздушных путешествий, космических полетов, одержал победу там, где эсперанто потерпел крах. Однако когда он используется в своем обедненном виде, только чтобы объясниться, он не несет в себе культуры. В этом смысле он инструментален и не оказывает влияния на частную жизнь французов (за исключением изредка встречающихся билингвов), в которой продолжает использоваться французский язык. Французская лексика обогащается новыми словами, что свидетельствует о жизнеспособности языка и его способности противостоять американизации. В Грузии продолжают говорить по-грузински, а в западных Пиренеях—по-баскски. «Франглэ», или «франгламерикен», не касается частной жизни французов в том смысле, какой мы вкладываем в это понятие. Дело обстояло бы по-другому, если бы американское влияние вышло за пределы лексического состава языка и затронуло бы синтаксис, то есть язык в соссюровском понимании*. Коротко говоря, речь идет о словах, а не о языке. Можно не беспокоиться.
Социологические опросы
Надо сказать, что именно из Соединенных Штатов во Францию пришло особое культурное явление—опросы общественного мнения. Благодаря этим опросам, разработчики которых утверждают, что узнают мнение молчаливых, смещается граница * Фердинанд де Соссюр (1857-1913) — великий швейцарский лингвист, основоположник семиологии и структурной лингвистики.
между эксплицитным и имплицитным, явным и скрытым. С этой точки зрения опросы общественного мнения имеют отношение к частной жизни, поскольку демаркационная линия между существованием индивида и существованием его окружения очень расплывчата. В конце 1936 года Рузвельт противостоял кандидату от республиканцев Альфреду Лэндону, которого поддерживали деловые круги, а также контролируемые ими крупные газеты и радио. Одна американская газета, опросившая миллионы читателей, предвещала триумфальную победу Лэндона. Джордж Гэллап, журналист и статистик, основатель института исследований общественного мнения, опросил менее 2000 человек и предрек победу Рузвельту, который и одержал ее, получив 24 миллиона голосов против 16 миллионов. Французский институт общественного мнения появился накануне войны. Отныне социологические исследования становятся частью политической жизни, причем они как описывают ее, так и оказывают на нее влияние.
Возникнув на политическом поле, опросы проникают в приватную сферу: «репрезентативные выборки» дадут нам предположительно достоверную информацию о количестве «счастливых» французов; о тех, кто получил свой первый «полный» сексуальный опыт в семнадцать лет; мы узнаем, был ли этот опыт «успешным» или нет, был ли партнер другого пола (что правильно) или того же самого (что хуже) и т.д. Эта социальная эхография зародилась в США и стала неотъемлемой частью жизни стран, вставших на путь модернизации.
ПЕРЕКРЕСТНЫЕ ВЗГЛЯДЫ Американский взгляд на Францию
Французская идентичность, существование которой, как мы полагаем, находится под угрозой, — для американцев вещь несомненная. Отнюдь не считая Францию «американизированной», юный студент, приезжающий на год во Францию, даже если в момент прибытия в страну он владеет языком, абсолютно сбит с толку и находит нашу жизнь полнейшей экзотикой. Его все поражает: нелюбовь французов к переездам, продолжение существования «расширенной» семьи и встречи родственников по воскресеньям, жизнь молодых людей в родительском доме в том возрасте, когда любой молодой американец уже покидает его, поведение французской матери, обязанность лицеиста выбирать профессию в тот момент, когда он еще не знает, чего хочет, разнообразие пейзажей и типов жилья, значение, придаваемое кухне, отсутствие самодисциплины, отказ от персональной ответственности и бесконечные обращения к властям, беспорядок, отсутствие планирования времени, гетто, в которых складываются разные социальные группы, вес прошлого; короче говоря, различие кодов и знаний о том, где как себя вести и что говорить. Во всем этом бедный американец теряется. И ведь мы говорим только о подготовленных ко встрече с Францией студентах. Что же говорить о вероятной реакции «простых туристов», которым в голову пришла занятная идея посетить эту Францию, о которой ничего не пишут в местных американских газетах, а федеральная пресса упоминает редко, и почти никогда—на первых полосах. Об официальном визите в США президента Французской Республики, будь то Шарль де Голль, Валери Жискар д’Эстен или Франсуа Миттеран, напишут на первых полосах всех французских газет, но придется долго листать толстую The New York Times, чтобы найти упоминание об этом событии. Менее десяти процентов американцев в состоянии назвать фамилию французского президента, и каждый третий не сможет найти Францию на карте мира.