История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Арьес Филипп

Именно с этого надо начинать изучение шведского общества, стараться постичь его парадоксы и противоречия. Как же

иначе можно понять сосуществование столь сильного коллективистского чувства и столь неистового индивидуализма, замкнутости человека на самом себе? Одиночество Великого Севера, этого мира тишины, этой интимнейшей связи с природой —вот источник, питающий скандинавский индивидуализм. Примитивное одиночество, которое компенсируется общением во всех формах—работой в общественных организациях, занятиями в кружках и на курсах, праздниками. Праздники прерывают одиночество, слово дается каждому; только так можно сохранить традиционную общность, единственное условие для физического выживания в тяжелых условиях прошлого и выживания психологического в условиях настоящего. Как понять невероятную популярность всех старинных деревенских языческих праздников, смешавшихся с христианскими? Назовем лишь несколько: праздник прихода весны, Вальпургиева ночь, ночь накануне Иванова дня (Midsommar). В эти ночи все равны, все забывают о своем положении в обществе, об обидах и ревности и совместно воссоздают утопическое сообщество

полнейшего согласия. Фрекен Юлия, героиня одноименной пьесы Стриндберга, спорит, пьет, спит и строит планы на будущее со слугой своего отца... Но когда разнузданная ночь Midsommar проходит и заря расставляет все по местам, общение и бунт уже невозможны... Безумие ночи кончается смертью... Как понять шведское воображение, если увидеть в этой драме лишь невозможную и пошлую историю любви юной графини и слуги?

Шведскую модель можно определить также как «тотальное» или «тотализирующее» общество. Она функционирует на основе общинной этики полнейшего согласия и на требовании абсолютной прозрачности социальных отношений (от nattfrieri* — «ночных ухаживаний», «вечерок» — до права

* Многие авторы (В. Муберг, А. Мюрдаль) ссылаются на весьма раскрепощенные сексуальные практики в шведской деревне. В некоторых провинциях жениху и невесте разрешалось иногда спать в одной постели, не совершая тем не менее полового акта.

ребенка знать имя своего отца в наши дни). И частная жизнь не может ускользнуть от господствующей этики. Шведская модель, объединяющая коллективную мораль прежних времен и современную социал-демократическую этику, может быть определена как модель антитайны—единственное, к чему принуждает общество, это прозрачность. Тайна выступает как угроза порядку, консенсусу; отсюда—желание ее разоблачить.

ВЕЛИЧИЕ И ЗАКАТ ОДНОГО МИФА

В 1930-е годы американский журналист Маркиз Чайлдз выдвинул знаменитую формулу «Sweden, the middle way» (срединный путь), что создало образ Швеции, который сильно повлиял на американцев, а потом и на французов. Материальное благосостояние Швеции, описанное в 1928 году следующим образом: «телефон в каждом номере отеля, электричество повсюду, образцовые больницы, широкие чистые улицы», а также ее почти идеальное общественное устройство начиная с 1930-х годов способствовали продвижению понятия «шведская модель». Франция, Англия и другие страны еще до войны увлеклись шведским казусом, пытаясь понять, в чем секрет потрясающего материального успеха этой страны.

Швеция, не пострадавшая во время II Мировой войны, сохранила свою производственную мощь и в глазах разгромленной Европы была воплощением утопии, а шведы — «европейскими американцами». Во многих отношениях модель общественного устройства Швеции более привлекательна, нежели американская, потому что здесь не так сильно неравенство; потому что, как писал в 1948 году Анри Кеффелек, у шведов существует «рефлексия на тему всего этого природного богатства»; потому что, в конце концов, благодаря своему «моральному здоровью» шведам «удалось избежать американизации». Мунье с восторгом передает соображения своего собеседника-шведа, который, впрочем, очень тепло относится к американской цивилизации: «...но швед гораздо более тяготеет к индивидуальному, чем американец». Американской модели как бы не хватает души, которая привлекает в шведской модели. Сразу после войны «Швеция вселяла головокружительное чувство предвкушения» (Le Franc-Tireur, 1951). Французская пресса заголовками в газетах создает образ идеальной Швеции: «Швеция, современное социальное государство» (L’Economie, 1950), «Никто здесь не голодает, никто не живет в трущобах» (Le Matin, 1948), или вот еще: «Рождение социальной гармонии» (Les Documents-Jeune Patron, 1946). Вслед за материальной моделью, так привлекающей французов после войны, приходит модель социальной жизни.

Миф о шведской женщине

Шведки в глазах французов в 1940-1950-е годы продолжают оставаться «красивыми, спортивными и здоровыми».. Существование «легендарной скандинавской свободы нравов» не подлежит сомнению, однако «в глазах путешественника этот молодой задор не экспансивен. Пары ведут себя корректно» (Action, сентябрь 1946 года). Или вот: «В этой стране в высшей степени сложно ухаживать за женщинами: они относятся к вам исключительно как к приятелям» (Луи-Шарль Руайе, «Северный свет» — Les Editions de France, 1939). Франсуа-Ре-жи Бастид в своем эссе «Швеция» задает в 1954 году вопрос: «Что нужно говорить шведской девушке?» и отвечает на него: «Опаснее всего говорить ей о скандальной репутации шведок во Франции. Она будет холодна как лед»¹⁶. Чтобы авторы, пишущие о Швеции, так нуждались в пересмотре мифа, надо, чтобы образ шведки свободных нравов как следует укоренился в воображении французов до пресловутой «сексуальной революции» 1960-х годов. Эта репутация, конечно же, связана с кампанией за сексуальное просвещение, которая начиная с 1933 года, как мы видели, сняла в Швеции завесу тайны с темы секса. С 1942 года Швеция—в авангарде сексуального просвещения в школах; ни в одной стране в этом вопросе не продвинулись тоща так далеко. Французы, без сомнения, усвоят сексуальное просвещение и сексуальную свободу, а Швеция в их представлении будет этаким сексократическим эльдорадо. Миф так силен, что в 1962 году американка по‘ имени Шерри Финкбайн совершила путешествие в Швецию, чтобы сделать медицинский аборт после лечения нейроседином (талидоми-дом), имевшим тяжелые побочные эффекты. Чете Финкбайн было невдомек, что их случай не был предусмотрен шведским законодательством; в этой сфере Швеция отставала от Японии, Израиля и некоторых стран Востока. В противоположность мифу, созданному на основе сексуального воспитания и пропаганды контрацепции, аборты до 1975 года делались в исключительных случаях. СМИ распространяли образ тотальной свободы в Швеции, и казус Финкбайнов показывает, как функционировал миф...

В 1964

году Жорж Помпиду съездил в «эту странную социалистическую монархию» и произнес знаменитую фразу, определив свой социально-политический идеал как «Швецию, в которой было бы чуть больше солнца». Шведская модель достигнет своего звездного часа в 1970-е годы. Швеция тогда была в моде, ее по любому поводу приводили в пример. Социально-политическую модель Швеции в 1970 году описал в книге «Шведская модель» Жан Паран. «Является ли Швеция моделью для Франции?» — задается вопросом в 1969 году газета Combat. Швеция прославляется буквально повсюду... После американской мечты, после идеализации некоторыми Советского Союза, Китая или Кубы «шведская модель», образ справедливого компромисса, соблазнял Европу и, в частности, французских политиков, как левых, так и правых. Швеция становится газетным штампом. Сексуальная революция 1960-х годов усиливает миф; L’Express в 1965 году публикует статью под названием «Любовь на свободе», a Le CrapouiUot посвящает

Швеции специальный номер, Сегерс начинает серию «Изучая Швецию» (La Suede en question), издательство Balland посвящает Скандинавии том в серии Eros International, Клод Сер-ван-Шрайбер в 1972 году отправился анкетировать на месте. В газетах, на телевидении, в книгах объясняют: Швеция — это страна, опередившая время. «Шведский феномен» анализируют и препарируют. Откровенно говоря, начинают и недоумевать.

Контрмиф

Примерно в 1975 году во французской прессе начинают появляться критические статьи. Вот заголовки из газеты Le Monde: «Женщины не так уж и свободны», «Семья рушится» (1976); Роланд Хантфорд весьма злобно анализирует социал-демократическую Швецию в книге «Новый тоталитаризм» (издательство Fayard, 1975). Поражение социал-демократов на выборах 1976 года после сорокалетнего пребывания у власти ставит под вопрос стабильность шведской модели. От «темных углов шведской модели» (Le Monde, 1976) до «хулиганов против черноголовых» (La Croix, 1977) — шведская модель теперь воспринимается как извращение, как общество принуждения. Швеция по-прежнему остается образцовой, но теперь это образец со знаком минус. Чрезвычайно терпимое общество выработало механизм саморазрушения. «Швеция: освобожденные в поисках любви» — заголовок в газете Le Monde в 1980 году; газета L’Express в том же году утверждает: «Шведское зеркало, столь любимое иностранцами, разбилось, что-то портит самое необычное общество в мире»; Le Nouvel Observateur тогда же задается вопросом: «Швеция—потерянное счастье?». Расизм, ксенофобия, самоубийства, алкоголизм — шведская модель не оправдала себя. Это время—расцвет контрпримера, даже если где-то что-то еще напоминает о былом рае (см. передачу радио RF3 (1982), где в идиллическом виде представляется шведский социализм). В 1984 году газета Le Point провела анкетирование об элите будущего, задав студентам виднейших вузов вопрос: какая страна, с их точки зрения, наилучшим образом соответствует идее правильной организации общества? На первом месте была Швейцария*, затем США; Швеция же оказалась на пятой позиции, после Франции. Шведская модель перестала быть привлекательной, потому что начались перекосы: «Бесконечный, маниакальный фискальный и семейный контроль, почти как у Оруэлла; слежка за доходами и людьми; вмешательство государства во всё и вся, включая то, как вы воспитываете детей. Поощрение доносительства детей на родителей „с отклонениями“ и т. д.» (Клод Саррот). Иначе говоря, французы не захотели «революции частной жизни». Если шведская модель и существует, то миф о ней однозначно умер.

Кристина Орфали

* При том что в Швейцарии еще не было отпусков по уходу за ребенком, зато сохранялось такое понятие, как «глава семьи»; там запрещены были аборты (кроме как по медицинским показаниям), а подпись супруга на декларации о доходах не являлась обязательной и т.д.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Жерар Венсан

ОТНОСИТЕЛЬНО ВРЕМЕНИ*

Пятый том «Истории частной жизни» вышел в свет в ноябре 1987 года. За двенадцать лет «манера жить» во многом изменилась. Мы не будем ничего менять в том, что написали, но нам есть что добавить. Ограничимся некоторыми замечаниями и гипотезами; я буду писать от первого лица единственного числа.

Кто такой присутствующий? Что такое настоящее?

Говоря о «присутствующем», я буду употреблять это полисемичное слово в первом значении, которое дает словарь «Малый Робер»: «Тот, кто находится в данном месте, в группе, где находится говорящий или о которой он говорит». В книге «Жить во времени» Жан Шено¹ подчеркивает, что мы осознанно или неосознанно тянемся к настоящему, что на нас давит груз прожитого или планы на будущее, что мы также осознаем или не осознаем. Он подчеркивает богатство немецкого слова Zeitlichkeit, которое можно перевести как «существование во времени», что включает в себя и прошлое, и будущее. Он говорит нам об уловках китайского языка, в котором есть два слова: qiu, обозначающее нечто старое и отжившее, и 1ао — то,

* Этот текст написан для второго издания «Истории частной жизни» в 1999 году.—Примеч. ред.

что ценится благодаря своему возрасту². Это дробление настоящего на три части объясняется всеми, кто думает об истории, и Жан Шено приводит три примера. Токвиль: «Прошлое не озаряет светом будущее, и разум бредет во тьме»*. Хайдеггер: «Настоящее и будущее имеют общее происхождение (Gleichursprunglichkeit). И их давление друг на друга делает время аутентичным»⁴. Ницше: «Заветы прошлого суть всегда изречения оракула: только в качестве строителей будущего и знатоков настоящего вы поймете их. Слово прошлого всегда пророческое; его можно услышать, только если вы создатель будущего и знаток настоящего»**.