История человечества. Россия
Шрифт:
Основным источником версии Соловьева были уже упомянутые «Записки» Бассевича. Но ведь Бассевич был лицом, крайне заинтересованным в воцарении Екатерины I, и поэтому к его показаниям нужно относиться очень осторожно. Таким образом возникает вопрос – почему такой проницательный историк, как Соловьев, принял на веру столь сомнительные показания голштинского министра?
Чтобы понять причину доверия Соловьева к версии графа Бассевича, необходимо сказать несколько слов о самом историке. Сергей Михайлович Соловьев родился в семье священника и только исключительно благодаря своему таланту и трудолюбию достиг очень высоких государственных должностей. Соловьев стал доктором наук в 27 лет, в 30 – ординарным профессором, в 51 год – ректором Московского государственного университета, в 52 года – академиком. Был также деканом исторического факультета, директором Оружейной палаты. Соловьев преподавал студентам, выступал с публичными
Конечно, такой ученый, как Соловьев, не стал бы фальсифицировать историю в угоду царям, но он был осторожен (говоря о Монсе, он называл его не любовником, а любимцем прапра…бабки царей Екатерины I, то есть вроде бы и правду сказал, и «верхи» не обидел). Иными словами, Соловьев был во время своей работы так же свободен, как любой советский историк, пишущий историю КПСС. Кроме того, существовала такая вещь, как цензура, и если бы Соловьев был неугоден властям, то не печатали бы каждый год по тому его «Истории». Поэтому в историю с легкой руки историка Соловьева вошла такая удобная и литературная версия о слабеющей руке и немеющем языке Петра. Она стала официальной и хрестоматийной и кочует теперь по всем учебникам. А ведь возможно, что окружение умирающего Петра I сфальсифицировало его последнюю волю, не допустив передачи престола законному наследнику Петру Алексеевичу.
Чье имя могло быть поставлено после слов «Отдайте все…»? Тот же граф Бассевич пишет, что, кроме слов «отдайте все…», были и другие, но их не смогли разобрать. Безусловно, не «смогли разобрать» имя «Петр Алексеевич», будь там имя Екатерины или Анны, герцогини Голштинской, разобрали бы без труда, и не пришлось бы им тогда прибегать к столь экстраординарным мерам, как государственный переворот.
Екатерина находилась при Петре безотлучно и закрыла ему глаза после смерти. Продиктовать Екатерине Петр ничего не мог при всем желании – есть все основания полагать, что писать она толком так и не научилась. Но если бы его последняя воля была выражена в пользу Екатерины, не потребовалось бы чертить слабеющей рукой ее имя или звать Анну. Указ бы написали, подписали и огласили без промедления. Есть, конечно, небольшая вероятность того, что Петр все же решил передать трон Анне, но ее имя тоже не нужно было скрывать. Правление Анны ничем плохим Екатерине и Меншикову не грозило. Екатерина в любом случае оставалась бы вдовствующей императрицей, а Меншиков, имея под рукой гвардию, стал бы реально править от имени обеих государынь. Но, скорее всего, Петр не стал бы передавать престол жене чужеземного герцога, ведь отречься Анну он заставил, когда уже знал о деле Монса. С чего бы это он вдруг передумал? А вот внука своего Петра Алексеевича от престола отдалил, когда еще не знал о «Монсовой истории», то есть надеялся на Екатерину как на достойную преемницу.
Но почему же тогда не было изготовлено фальшивое завещание Петра в пользу Екатерины? Вряд ли в окружении Меншикова не было ни одного умельца подделывать почерк или заинтересованные лица были отягощены высокоморальными принципами. Но в тех условиях, когда все знали о разрыве императора с женой, такой бумаге никто бы не поверил, могли бы обвинить в подлоге – да и не нужна была такая бумага после того, как царь официально короновал Екатерину как императрицу. Главное – не допустить появления указа другого рода. Царская власть имела такой характер, что самодержец мог одним росчерком пера отменить все законы империи, в том числе и свои прошлые указы. А имя Петра Алексеевича противоречило воле самой многочисленной, влиятельной и, что важно, ближайшей Петру I группировки.
Различные исторические источники смутно намекают на наличие какого-то таинственного документа, они говорят, что Петр писал что-то, а что – не ясно. К тому же, по сей день жива легенда о неком сокрытом завещании Петра. Таким документом мог быть только акт о передаче власти Петру II. Любой иной сокрытию не подлежал.
Итак, если остановиться на том, что завещание Петра I было не написано или уничтожено, то есть так или иначе – не оглашено, то претендентов на трон после смерти Петра I оставалось трое: Екатерина Алексеевна, ее младшая дочь Елизавета Петровна и внук Петра I, сын царевича Алексея, 10-летний Петр Алексеевич. Старшая дочь Петра Анна в 1724 году под присягой отказалась от русского престола за себя и свое потомство. Но по иронии судьбы именно ее потомки и занимали русский престол до самого конца в 1917 году. Акт отречения нужен был Петру I для того, чтобы иноземный герцог не стал править Россией. Петр понимал, что герцогу Россия нужна лишь для решения проблем своей маленькой Голштинии. Но, несмотря на этот акт, была попытка передать российский престол Анне и герцогу после смерти Екатерины I [3] .
3
Цену подобных актов можно видеть на примере самой Анны Петровны. Екатерина I, умирая, завещала престол Петру II, но указала, что если тот умрет бездетным – престол должен перейти к Анне либо ее наследникам. Петр II умер бездетным и акт Екатерины не отменял, однако члены Верховного тайного совета нарушили волю императрицы и самочинно пригласили на трон другую Анну – Иоанновну – дочь брата Петра I. А наследник Анны Петровны (она умерла сразу же после его рождения, еще до смерти Петра II) стал императором Петром III в 1761 году только благодаря перевороту 1741 года, когда сестра Анны – Елизавета – захватила власть.
Решить, кто займет место на престоле, должно было ближайшее окружение императора, высшее чиновничество и высшие военные чины.
Права великого князя Петра Алексеевича, внука Петра I, сына царевича Алексея (будущего Петра II) отстаивали представители родовой аристократии (в первую очередь, князья Голицыны и Долгоруковы), считавшие его единственно законным наследником, рожденным от достойного царской крови брака. Народное большинство также было за единственного мужского представителя династии (только раскольники не признавали его потомком царя, так как он родился от брака с иностранкой).
Однако «новая» служивая знать, «птенцы гнезда Петрова» во главе с самым влиятельным лицом петровской эпохи А. Д. Меншиковым и вступившим в союз с Меншиковым дипломатом и сподвижником Петра I Андреем Ивановичем Остерманом, желала воцарения Екатерины. За нее были граф Толстой, генерал-прокурор Ягужинский, канцлер граф Головкин и многие другие, они не могли надеяться на сохранение полученной от Петра I власти при Петре Алексеевиче. К тому же на их стороне выступала гвардия, которая была предана до обожания императору; эту привязанность она переносила и на императрицу Екатерину.
И в противовес альянсу Меншикова – Остермана в России существовала еще одна группировка, которая сплотилась вокруг герцога Голштинского, мужа старшей цесаревны Анны Петровны. Герцог Голштинский также пытался повлиять на исход событий, хотя по брачному контракту 1724 года эта чета лишалась права наследования российского престола. Однако даже то, что герцог был введен в состав Верховного тайного совета, не помогло ему сколько-нибудь повлиять на события (он не говорил по-русски и вообще имел весьма слабое представление о жизни в России).
В конце концов именно Екатерина I стала российской императрицей. Ключевский суммирует сведения первоисточников: «28 января 1725 года, когда преобразователь умирал, не оставив последней воли, собрались члены Сената, чтобы обсудить вопрос о преемнике. Правительственный класс разделился: старая знать, во главе которой стояли князья Голицыны, Репнин, высказывалась за малолетнего внука преобразователя – Петра II. Новые неродовитые дельцы, ближайшие сотрудники преобразователя, члены комиссии, осудившей на смерть отца этого наследника, царевича Алексея, с князем Меншиковым во главе, стояли за императрицу-вдову.
Пока сенаторы совещались во дворце по вопросу о престолонаследии, в углу залы совещаний как-то появились офицеры гвардии, неизвестно кем сюда призванные. Они не принимали прямого участия в прениях сенаторов, но, подобно хору в античной драме, с резкой откровенностью высказывали о них свое суждение, грозя разбить головы старым боярам, которые будут противиться воцарению Екатерины. Вдруг под окнами дворца раздался барабанный бой. Оказалось, что там стояли два гвардейских полка под ружьем, призванные своими командирами – князем Меншиковым и Бутурлиным. Президент Военной коллегии (военный министр) фельдмаршал князь Репнин с сердцем спросил: «Кто смел без моего ведома привести полки? Разве я не фельдмаршал?» Бутурлин возразил, что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, «не исключая и тебя», – добавил он».