История Энн Ширли. Книга 3
Шрифт:
— Весело было на свадьбе?
— Да, все прошло очень мило. Но мне не повезло: меня зажала в угол кузина Фреда Генриетта, которая непременно хотела во всех подробностях рассказать мне про то, как ей делали операцию на аппендиците: и что она во время нее ощущала, и как ее аппендикс обязательно лопнул бы, если бы его не успели вырезать. «Они наложили мне пятнадцать швов. Ты не представляешь, Диана, какая это была пытка!» С другой стороны, раз уж она так страдала, почему бы ей по крайней мере не вознаградить себя за все это, рассказывая о своих страданиях? Так что я на нее не особенно в обиде. Джим, правда, говорил довольно странные вещи. Вряд ли это понравилось его молодой жене… Ну разве что ма-а-аленький кусочек… все равно уж я вчера согрешила… одним кусочком больше или меньше, не так уж важно… Так вот, Джим сказал, например,
— Уверена, что нет.
— Фред сказал то же самое, когда я его спросила. Он, дескать, боялся только одного — что я вдруг в последнюю минуту передумаю, как Роза Спенсер. Однако кто знает, что у мужчины на самом деле на уме. Ладно, чего уж теперь об этом волноваться — дело прошлое. Как мы замечательно провели время, Энн! Столько всего вспомнили хорошего! Как жаль, что ты завтра уезжаешь.
— Может, приедешь летом погостить в Инглсайд? Только не в августе… Тогда мне будет не до гостей.
— Я бы с удовольствием, но летом всегда столько дел, что никак не выберешься.
— К нам скоро, наконец, приедет Ребекка Дью — чему я очень рада. И боюсь, что тетя Мария тоже. Она уже закидывала удочку. Джильберт от этого отнюдь не в восторге — так же как и я, но считает, что родственников надо привечать.
— Может быть, я соберусь к вам зимой. Мне очень хочется еще раз увидеть Инглсайд. У тебя такой замечательный дом, Энн, и такие замечательные дети.
— Да, Инглсайд — очень славный дом… я его полюбила. А ведь когда-то думала, что ни за что не полюблю. Когда мы поехали его осматривать, все в нем мне казалось не так… меня раздражали сами его достоинства. Потому что они бросали тень на мой дорогой беленький домик. Я помню, что перед переездом жалобно сказала Джильберту: «Мы были здесь счастливы. Так счастливы мы нигде уже не будем». И какое-то время я прямо-таки упивалась тоской по своему беленькому домику. А потом… потом во мне стали прорастать крошечные ростки любви к Инглсайду. Ты не представляешь, как я с этим боролась. Но Инглсайд победил, и мне пришлось признаться самой себе, что я полюбила наш новый дом. И с тех пор я с каждым годом люблю его все больше. Инглсайд — не очень старый дом — в старых домах есть что-то грустное. Но он и не слишком молод — в новых домах есть что-то холодное. А он такой уютный и теплый. Я люблю каждую комнату. Они не лишены недостатков, но в каждой есть что-нибудь, отличающее ее от других, придающее ей неповторимость. Я люблю великолепные деревья, которые окружают газон. Не знаю, кто их посадил, но каждый раз, поднимаясь на второй этаж, я останавливаюсь на лестничной площадке… помнишь, там есть такое странное окошко на лестничной площадке с широким сиденьем под ним… так вот, я сажусь на это сиденье, гляжу в окно и говорю про себя: «Будь благословен тот человек, который посадил эти деревья!» По правде говоря, вокруг нашего дома растет слишком много деревьев, но мы ни за что не расстанемся ни с одним из них.
— Фред такой же. Он просто боготворит огромную иву, которая растет перед окнами гостиной. Она закрывает вид, и я столько раз ему говорила, что хорошо бы ее срубить. А он отвечает: «Срубить такое замечательное дерево только потому, что оно закрывает вид?» Так что ива стоит себе где стояла, и я не могу отрицать, что это очень красивое дерево. Поэтому мы и назвали наш дом «Ферма Одинокой Ивы».
— Теперь я рада, что у нас такой просторный дом — в маленьком доме наша семья просто не поместилась бы. И дети любят свой дом, хотя они еще маленькие.
— Они такие очаровашки! — Диана исподтишка отрезала еще один «ма-а-аленький кусочек» шоколадного торта. — У меня тоже неплохие дети, но твои какие-то необыкновенные… А близнецы до чего хороши! В этом я тебе завидую. Мне очень хотелось близнецов.
— Ну, близнецы мне, видно, просто на роду написаны. Только жаль, что они совсем не похожи друг на друга. Нэнни — хорошенькая шатенка с карими глазами и чудным цветом лица. Но Джильберт больше любит Ди — потому что у нее зеленые глаза и кудрявые рыжие волосы. Любимчик же Сьюзен — Джефри. После его рождения я долго болела, и он оказался полностью на ее попечении. По-моему, ей теперь кажется, что
— А он еще такой малыш, что можно ночью тихонько прийти посмотреть, не скинул ли он одеяло, и укрыть его снова, — с завистью в голосе сказала Диана. — Моему Джеку уже девять лет, и он мне этого больше не позволяет. Говорит, что уже большой. Как жаль, что дети так быстро растут!
— Мои, слава Богу, еще не считают, что они большие. Но я заметила, что с тех пор как Джим пошел в школу, он уже не хочет, чтобы я держала его за руку, когда мы идем по улице, — вздохнула Энн. — Но пока еще и он, и Уолтер, и Джефри хотят, чтобы я целовала их на ночь. Для Уолтера это своего рода ритуал.
— И тебе пока не надо беспокоиться о том, кем они станут, когда вырастут. Джек вот заявил, что когда вырастет, станет солдатом… Подумай только — солдатом!
— Я бы на твоем месте не волновалась по этому поводу. Потом у него появится другое увлечение, и он забудет про солдата. Джим заявляет, что станет моряком, как капитан Джим, в честь которого его назвали. А Уолтер проявляет склонность к поэзии. Он отличается от всех остальных. Но все они любят деревья и обожают играть в так называемой «Лощине». Это такая лесистая низина позади нашего сада, где масса извилистых дорожек, а внизу течет ручей. Собственно говоря, в ней нет ничего особенного, но если для всего Глена это — просто «Лощина», для моих детей это — сказочная страна. Я так рада, что завтра вернусь в Инглсайд и буду рассказывать детям сказку на ночь, и хвалить папоротники и кальцеолярии, которыми так гордится Сьюзен. Она считает, что на папоротники у нее легкая рука. Их-то я восхваляю совершенно искренне… но кальцеолярии! Они, на мой взгляд, вообще не похожи на цветы. Но я ни разу не сказала и не скажу этого Сьюзен — зачем ее обижать? Стараюсь как-нибудь обходить эту тему. Пока что это у меня получалось. Сьюзен — это моя опора! Не представляю, что бы я без нее делала. А я еще, помнится, говорила Джильберту, что не хочу, чтобы в доме были посторонние. Да, мне очень хочется домой, но одновременно мне жаль уезжать из Эвонли. Здесь так красиво… и здесь Марилла… и ты. Наша дружба — это такая замечательная вещь, Диана.
— Да… и мы всегда… то есть… я не умею говорить так, как ты, Энн… но мы остались верны своей клятве «быть друзьями до гробовой доски», правда, Энн?
— Да, остались и никогда ей не изменим.
Энн взяла Диану за руку, и они долго сидели молча. На траву легли длинные вечерние тени. Солнце село, небо, которое виднелось в просветах между задумчивыми деревьями, стало из розового сиреневым, потом бледно-серым. Вечерний воздух звенел посвистом малиновок. Над цветущими вишнями зажглась большая яркая звезда.
— Первая звезда всегда кажется мне чудом, — мечтательно проговорила Энн.
— Как не хочется отсюда уходить, — отозвалась Диана. — Так и осталась бы здесь навсегда.
— Я тоже, но надо все же помнить, что нам не пятнадцать лет и на нас лежат семейные обязанности. Как пахнет сирень! Даже голова кружится.
— Я никогда не ставлю букеты сирени в доме — очень уж сильный запах. — Диана взяла в руки тарелку, на которой лежал оставшийся кусок шоколадного торта… посмотрела на него с вожделением… покачала головой и положила в корзину с видом человека, совершившего акт самоотречения.
И они не спеша пошли домой. За холмами догорал закат, а сердца их были согреты сознанием, что их детская дружба переросла в привязанность, которую они пронесут через всю жизнь.
Глава третья
В последний день недели, которую Энн с таким удовольствием провела в Эвонли, она с утра отнесла цветы на могилу Мэтью, а потом отправилась в Кармоди и там села на поезд. В начале пути она вспоминала дорогих людей и дорогие места, которые остались позади, но потом ее мысли устремились вперед, в Глен Сент-Мэри, где ее ждали не менее дорогие люди. Ее сердце пело: она едет домой, в Инглсайд, в дом, где любой человек, переступая порог, ощущает тепло домашнего очага, в дом, заполненный смехом, и серебряными кружками, и фотографиями, и детьми… ее ненаглядными детками с кудряшками и пухлыми ножками… Она снова увидит милые комнаты… и стулья, и платья в шкафу, которые так терпеливо ее ждали… Милый Инглсайд, где так часто справляют дни рождения и где ей шепчут на ухо такие важные детские секреты.