История города Москвы
Шрифт:
Пространство города в это время было увеличено. С восточной стороны, к торговой площади, оно было отодвинуто по крайней мере сажен на 30, к теперешней линии Кремлевской стены. Должно полагать, что и в других местах город раздвинулся шире прежнего дубового. Вьше упомянуто, что дубовые стены старого города находились уже в черте каменных.
Поспешность, с которою воздвигались каменные стены, оправдалась на другой же год (1368-й), когда побуждаемый врагом Москвы, Тверским князем, Литовский князь Ольгерд, недуманно, негаданно, внезапно явился под этими стенами со множеством своих полков. Москва успела только выжечь свой посад, дабы не дать врагу способов устроить из деревянных строений примет к городу, то есть своего рода мосты к его стенам. Литовские полки стояли около города трое суток, но взять его не могли. В окрестностях Ольгерд произвел великое опустошение, пожег остатки посада, монастыри, церкви, попалил села и волости, пограбил всякое имущество и даже отогнал с собою всю скотину. Это было первое зло Москве от Литвы,
Со времен Ивана Калиты целые сорок лет Москва наслаждалась общеземской тишиною и теперь поплатилась за свои грехи против Твери.
Спустя два года Ольгерд, опять побуждаемый Тверским князем, снова явился под каменной Москвой (6 декабря 1370 г.), стоял без успеха 8 дней, наконец начал просить мира, даже вечного мира, но получил только перемирие до Петрова дня будущего года. Он, защищая Тверь, тянул для своих выгод и к Москве, желал выдать дочь свою Елену за князя Владимира Андреевича, что и устроилось в 1372 г.
Таким образом, каменная твердыня Москвы очень помогла Московскому княжеству устоять против нападений Твери и удержать в своих руках и Великокняжескую власть.
Если все наши летописцы почитали как бы своим долгом упоминать о постройке каменных церквей, находя такие случаи не совсем обыкновенными, то постройка каменного города, как случая в то время редчайшего, должна была произвести в народе большое впечатление именно в пользу Москвы, в пользу ее политического могущества. Каменные стены у самих Москвичей подняли, возвысили чувство независимости и стойкости в борьбе с врагами, укрепили верование в непобедимую силу Московского великого князя, в самом князе укрепили самодержавное направление его отношений к другим князьям; говоря вообще, каменные стены города породили в населении естественное чувство твердой опоры и безопасности, когда вокруг стояла нескончаемая вражда и усобица. Вообще можно сказать, что каменные стены Москвы явились тою славною опорою, которая тотчас же обозначила крутой и прямой поворот к идеям государственного единения, так что через десяток лет это единение достославно выразилось сборищем в Каменной Москве всенародных полков для похода на Куликово Поле. Но еще прежде, в 1375 году, оно не первый раз выразилось тем, что в походе на Тверского князя, как на главного сопротивника Московским целям, собрались под предводительством Московского князя все удельные князья со включением Новгорода; вся Русская земля в ее Московской области восстала на Тверского слушника, крепкого и горячего борца за свои Тверские цели.
Летописец заметил государственное значение каменных стен и в своей книге обозначил его такими словами: «Князь Великий Дмитрий Иванович заложи град Москву камену и начаша делати безпрестани; и всех князей Русских привожаше под свою волю, а которые не повиновахуся воле его, и на тех нача посягати».
Однако чем сильнее становилась Москва, благодаря своим каменным стенам, тем грознее собирались над нею тучи и Русской и Татарской вражды. Небесные знамения сулили ей да и всему народу страшные бедствия. Еще в 1370 г., в год второго Ольгердова нашествия, осенью и зимою, являлись на небе кровавые столпы (северное сияние), все небо являлось кровавым, так что и снег виделся кровавым и люди ходили красные, как кровь, и хоромы представлялись как бы в крови. «Се же проявление, – замечает летописец, – проявляет скорбь великую и хотящу быть ратных нашествие и кровопролитие и междуусобныя брани, еже и бысть». А летом 1371 г. проявилось знамение в солнце: «явились на нем места чорны, аки гвозди, и почти два месяца стояла по земле великая непроглядная мгла, нельзя было и за две сажени видеть человека в лицо; птицы не видели летать, ударялись о головы людей, падали на землю и ходили только по земле; звери, не видя свету, ходили по селам и по городам, мешаясь с людьми, медведи, волки, лисицы и пр. звери. Сухмень был необычайный, зной, жар; хлеб и трава погорело, озера и болота пересохли, леса и боры и высохшия болота горели, настал голод велий».
Во все семидесятые годы мало-помалу скоплялась великая гроза Мамаева и разразилась его нашествием в 1380 году. В это время Москва впервые явилась уже не княжеством, а самым Государством, успевши на общее дело собрать народ на Куликово Поле, где Татарской Орде впервые дан был богатырский отпор. Однако такая борьба с Татарами была еще не под силу разрозненной Русской Земле. Татарин Мамай побежал с Куликова Поля без оглядки и погиб; но на его место появился новый Татарин – Тохтамыш. Он появился мстителем за разгром Орды, так как Мамаева дружина, перешедшая к нему на службу, не могла забыть своего бесславного поражения на Куликовом Поле и повела нового Мамая к Москве, чтобы улусника, Московского князя Дмитрия, как следует поустрашить и наказать за его враждебный подвиг против Орды. Тохтамьш все-таки побаивался Московской силы и именно того единения, с которым Москва стала на Куликовом Поле. Теперь этого единения уже не было. Услыхавши поход Тохтамыша, великий князь начал было собирать ратных и хотел идти против врага, но отовсюду встретил в князьях и боярах разньство и распрю, еще же и оскудение воинства. От Мамаева побоища оскудела вся Русская Земля, говорит летописец. Великий князь удалился к Костроме, Владимир Андреевич к Волоку, все-таки для сбора ратных, как всегда бывало в таких случаях.
Москва осталась без руководителя и попечителя, как рассказывает единственный в этом случае летописный свидетель, особая повесть о нашествии Тохтамьша, составленная по-видимому церковником, не знавшим всех настоящих обстоятельств события. В этой повести Москвичи являются глупыми малолетними детьми, чего по здравому рассудку невозможно допустить.
Удаляясь из Москвы, великий князь необходимо должен был устроить осадное положение города и оставить начальство кому-либо из бояр, тем более что в городе оставались, как указывает один летописец, и великая княгиня Евдокия и митрополит Киприан. Повесть главным образом описывает только возмущение черни и совершившееся неизобразимое бедствие, упоминая по именам о погибели двух архимандритов и одного игумена и ни слова не сказывая о том, был ли кто в городе из боярской среды, в качестве ли начальника или в качестве обывателя. Внезапно появляется какой-то внук Ольгерда, Литовский князь Остей, который и устраивает должный порядок среди взволнованного народа. Откуда он появился, по какому случаю стал руководителем обороны, об этом повествователь ничего не знает.
Когда пронеслась страшная весть о походе Тохтамыша, окрестный народ толпами повалил в город за каменные стены, сесть в осаду, как тогда говорили, неся с собою всякое имущество, что кому было дорого. Сбежались в город крестьяне из окрестных волостей, люди иных городов, которых застала у Москвы эта напасть, и свои люди, бояре, сурожане, суконники и прочие купцы, и архимандриты, игумены из монастырей, протопопы и попы от загородных посадских церквей, вообще приходское духовенство, а также и монашество, всякий возраст и пол, и с младенцами.
Затем посады все вокруг города были пожжены, стало все чисто, ни одного тына или бревна не осталось. Это и в Москве и во всех городах всегда делалось, дабы спасти город от примета [55] .
Из множества собравшегося народа способные люди, заборольники, стали по всем стенам на заборолах [56] , для защиты от осаждающих, заготовив всякие орудия для этой цели: большие каменья, каменные ядра, самострелы, тюфяки, пороки и самые те пушки. Наготовлены были также и котлы с водою, которую во время осады кипятили и поливали кипятком осаждающих, если они лезли на стены.
55
Примет составлял особый способ приступа при осаде городов, всегда окруженных по обычаю глубоким рвом. Чтобы подойти через ров к стенам города и зажечь его, требовалось соорудить своего рода мост. Когда в 1489 году Московские воеводы осаждали на Вятке город Хлынов, то велели всей рати готовить приступ и примет, каждому человеку по беремени смоль да берест, да на 50 человек по две сажени плетени, и к городу плетени поставляли (Устюж. Летоп. 167).
56
Заборолами назывались зубцы каменных стен, промежутки которых заставлялись, забирались толстыми досками в виде забора для безопасности от стрел осаждавших. На деревянных стенах это был передвижной дощатый забор.
Но еще задолго до появления Татарских полчищ в городе произошла великая смута и замятня по тому поводу, что некоторые не захотели оставаться в осаде и намеревались по добру, по здорову уйти от предстоявшей опасности. По-видимому, первый об этом подумал митрополит Киприан, только дня за два до того прибывший в Москву из Новгорода. За ним, конечно, пожелала выбраться из осады и великая княгиня Евдокия. Святитель был ведь руководителем на всякое добро. Само собою разумеется, что за такими первыми лицами потянулись и их приближенные и многие из других чинов, более или менее знатных и богатых. Это обстоятельство до крайности возмутило всю собравшуюся чернь и всех патриотов города, потому что, по старым понятиям народа, не должно было уходить из осады именно великим людям, каков был митрополит и великая княгиня, да и всем сколько-нибудь значительным людям не должно было оставлять и бросать город на произвол судьбы. Таков был искони вечный обычай, соблюдавший древнерусские правила доброго и честного поведения. Митрополит был пришлец, внове, родом Серб и Русского обычая еще не знал.
Повесть об этом событии, написанная по всем признакам каким-нибудь клириком митрополита, возлагает всю вину на возмутившийся народ. «Гражданские люди возмятошася и всколебашеся, яко пьяни», говорит повествователь, «и сотвориша вече, позвониша во вся колоколы и всташа вечем народы мятежники, недобрые человеки, люди крамольники: хотящих изыти из града не токмо не пущаху, но и грабляху; ни самого митрополита постыдешася, и Великую Княгиню преобидеша; ни бояр нарочитых не устрашишася, не устрамишася седины старец многолетных, но на всех огрозишася; ставши на всех воротах городских, сверху камением шибаху (на беглецов), а внизу на земле с рогатинами и сулицами и с обнаженным оружием стояху, не пущающе вылезти вон из града; и потом уже едва умолены быша великим молением, выпустили их (т. е. митрополита и великую княгиню) из града и то ограбивши»…