История и фантастика
Шрифт:
— Но время от времени все же следует защищать честь фэнтези. Я помню бурю, разразившуюся вокруг вашего фельетона «Вареник, или Нет золота в Серых горах». И от акций такого типа вы тоже откажетесь?
— Отказываться-то особенно не от чего, акция была разовая, и я не собирался ее продолжать, тем более что «Вареник», у которого было столько же сторонников, сколько и противников, свою задачу выполнил. Графоманы, оскорблявшие интеллект читателей своим псевдофантазийным творчеством, писать в этим жанре перестали, а это было для меня главное. Читатели, не очень хорошо знакомые с фэнтези, после «Вареника» получили некоторое представление о жанре, отличное от имевшегося у них прежде, и узнали, что надо делать, чтобы писать успешнее. Частое повторение — как известно — снижает эффект, поэтому я не стал развивать
— А как быть с RPG [167] ? Когда-то, кажется, это вас занимало?
— То, что я когда-то поигрывал в это писательство, было чистой случайностью, и «больше я к этому не вернусь. Я никогда не играл в RPG и играть не намерен, но тема эта мне знакома очень хорошо, так как я прочел массу теоретической литературы. Когда-то я действительно хотел об этом писать, но только потому, что тогда в доступных нам материалах о RPG нельзя было найти ничего, а ведь я знал, что эти игры со временем станут в Польше не менее популярны, чем во всем мире. Желая восполнить рыночный пробел, я написал книжечку [168] , которая должна была пояснить сущность RPG жаждущему информации читателям. Увы, рукопись пролежала в редакциях и издательствах, ее не удалось опубликовать в нужное время, момент был упущен. Как гласит пословица: «Дорога ложка к обеду». Все, что я мог сказать о RPG, я сказал и добавить ничего не могу.
167
Role Playing Games (англ.) — ролевая игра.
168
Имеется в виду справочник «Oko Yrrhedesa».
— Интересно, какие способности оказываются важнее других, когда пишешь фэнтези? При встречах с вами меня поражает ваша феноменальная память. Кстати, это видно по неисчислимым интертекстуальным играм, которые «работают» в вашей прозе. Это дар природы?
— Вообще-то, конечно, дар природы. Однако время берет свое, и в последние месяцы у меня уже начались проблемы. Раньше мне достаточно было прочитать какую-либо книгу, чтобы зафиксировать в памяти не только все наиболее интересные фрагменты, но и запомнить, где они расположены в тексте. На случай будущих поисков. Сейчас мне это удается только с классикой. В других книгах я просто вынужден делать закладки. В противном случае мне ни за что не вспомнить, где найти нужный абзац. Очень помогает компьютер, многие вещи я записываю и позже пользуюсь функцией поиска. Вообще-то я всю классику уже перевел в электронную форму. Это было необходимо, поскольку мне иногда случалось забыть: «Полоний за гардиной» — это из «Макбета» или из «Ромео и Джульетты»… (Смех.)Я, конечно, шучу, но есть тут и крупица правды. Например, в «Башне Шутов» можно найти любовную сцену, в которой партнер настолько увлечен партнершей, что ему на уста так и рвутся комплименты. Чтобы повысить притягательную силу текста, я вырвал их из различных источников от «Энеиды» до «Кармины Бураны». Все они были записаны в оригинальных языковых версиях, но на всякий случай я проверил польские переводы в различных источниках. Однако только проверил, а записей не сделал. И тут вдруг русский переводчик потребовал перевода цитат — и мне пришлось заново перекопать все источники.
— Порой мы даже не догадываемся о таящихся в нас талантах. В школьные годы или в институте вы подозревали, что у вас исключительно хорошая память?
— Я никогда не считал себя гением. Знал, что могу запомнить много — например, обширные фрагменты из литературы, особенно поэзии. До сих пор у меня нет проблем с цитатами из Словацкого, Мицкевича или «Трилогии» Сенкевича. Я уже говорил, что при встречах с Марчином Вольским мы ухитряемся часами перебрасываться фрагментами из Сенкевича: «пан Харламп сказал», «воевода Кисель заметил…» Кончается это обычно тем, что присутствующие выгоняют нас из комнаты за то, что мы им надоели. Но так бывает только с классикой. Прочитав какую-нибудь новую книгу, я ловлю себя на том, что не в состоянии вспомнить имени главного героя.
— Вы меня очень порадовали. Раньше я ходил на лекции с трамвайным билетом, на котором записывал общие тезисы. Теперь вынужден носить целую стопку бумаг.
— А я — лэптоп. Без него — ни шагу. Когда пишу книгу, компьютер мне совершенно необходим. Порой я знаю, что сделал нужные заметки, но как их найти? А запись на компьютере не пропадет никогда.
— Вы с нежностью говорите о своем компьютере, и это правильно, но однажды вы публично признались, что самым сложным прибором, с которым вам приходилось работать, была мясорубка. Ну и как же в конце концов вы устраиваетесь?
— Между нами говоря, компьютером гораздо проще пользоваться, чем мясорубкой. Доказательством может служить тот факт, что несколько человек уже ухитрились вкрутить в мясорубку палец, а чтобы кого-нибудь укусил компьютер, мне слышать не доводилось. Вся работа с этим устройством сводится к постукиванию по клавишам. Что ж тут сложного? А если что-то перестает действовать, надо вызвать специалиста, вот и все. Сколько я себя помню, я вечно подсказывал друзьям по польскому и истории, а они мне — по математике, физике и химии. Что такое косинус, я не представляю себе до сих пор. Но компьютер, что бы ни говорили, прибор самый что ни на есть простейший, и его я обслуживать могу.
— Наделила ли вас природа еще какими-то способностями, которые могут пригодиться в работе писателя? У некоторых мастеров были удивительные таланты, например, у Виткаци, который, в частности, умел прекрасно имитировать звуки. Как-то на станции в Хабовке он засвистел в окно, и машинист тронул поезд, будучи свято уверен, что это свистит железнодорожник.
— Нет, талантов такого рода у меня нет.
— А способность имитировать чужой стиль?
— Как знать, возможно. Порой мне случалось бессознательно подражать кое-каким авторам. Дебютировал я примерно в сорокалетнем возрасте, имея кое-какой багаж эрудиции за душой, с кое-каким уложенным в голове литературным порядком вещей, с какими-то читательскими увлечениями, порой близкими к влюбленности. Такая влюбленность — к сожалению — ведет к тому, что, желая построить красивую фразу или диалог, ты, сам того не осознавая, повторяешь фразу или манеру кумира — Сенкевича, Чандлера, Хемингуэя, Желязны, Эко…
— Многие критики указывают на Умберто Эка как на образец, к которому вы стремитесь. Вы же на подобные предположения реагируете с бешенством (я видел два таких интервью). Так, возможно, вы согласились бы охарактеризовать свое отношение к мэтру? Чем он вас так увлек? В чем вы расходитесь?
— Вы не могли видеть интервью, в которых я реагировал бы с «бешенством», поскольку такого вообще не было. Это очередное измышление относительно меня, возникшее в результате журналистского извращения и переиначивания, а также не очень внимательного прочтения моих высказывании, точнее говоря — нонсенс и миф, который я с удовольствием опровергну. Эко — один из моих любимейших авторов, писатель, к которому я отношусь чуть ли не благоговейно. Я с безумным удовольствием прочитал все, что он написал, не исключая эссе, лекций в Гарварде и фельетонов в «L'Espresso», и жду дальнейшего. Поэтому сравнение с Эко я воспринимаю как комплимент. Незаслуженный.
— А если я отыщу то интервью, в котором вы неуважительно отзываетесь о нем, можно ли мне рассчитывать на соответствующую сатисфакцию?
— Ни в коем случае! Почему я должен отвечать за чушь, которую кропают другие?
— Чуть раньше мы говорили о подражании своим литературным кумирам. Обычно таким манером мы завоевываем писательское признание хоть каждый, конечно, стремится говорить своим языком. Считаете ли вы, что борьба за собственный стиль важна для начинающего писателя, или можно обойтись без нее?