История Икс
Шрифт:
Смотрю на Марка. Поднимаю руку. И наношу удар.
23
— Ай!
— Ах, mi dispiace! [72]
— Марк, аристократам полагается иметь нежные руки.
Я растянулась на коленях у Марка — так же как и во время порки в его палаццо. На этот раз платье задрано, и моя голая задница в полной власти лорда Роскаррика, однако он собирается не отшлепать меня, а нанести антисептический крем на чувствительную, пылающую кожу. Ощущаю приятную прохладу.
72
Прости! (ит.)
Марк
— У тебя сейчас очень соблазнительная попка, — задумчиво произносит Марк. Он словно любуется одним из портретов кисти Рубенса, что оставили ему предки. — Ягодицы Венеры, величественное седалище…
Его пальцы массажируют истерзанную кожу, крем смягчает боль. Смотрю вниз, на полированный деревянный пол. В голове по-прежнему туман. Я растеряна, пристыжена, а еще возбуждена. И голодна.
Оглядываюсь через плечо на семнадцатого лорда Роскаррика, втирающего лосьон в мой зад.
— Мы закончили, Celenza?
— Да, — отвечает он. — Закончили.
Марк легонько хлопает меня по попе, будто я проверенная маленькая спортивная машинка. Затем закрывает тюбик колпачком. Встаю и подхожу к зеркалу, верчу головой, чтобы посмотреть на себя сзади в мягком свете лампы.
Розовые полосы постепенно исчезают, но вот горькие воспоминания так просто не испарятся. То, как мне нравилось хлестать белое извивающееся тело Франсуазы, восхитительный вкус дурманящего вина, но больше всего — отражение моего собственного бичевания в глазах Марка. Он наблюдал, как избивают мое обнаженное тело. Этой ночью во мне проснулось нечто более глубинное, чем секс. Но и секс тоже. Ах, секс. Обнажилось мое либидо. Мне очень сложно сейчас не наброситься на Марка. Но я испытываю и стыд за содеянное. Правда, стыд — лишь часть удовольствия.
Каким образом все это работает? Неужели ключ ко всему в греховности? Ключ к мистериям?
Поворачиваюсь к Марку. Он развалился в кресле и неотрывно смотрит на меня. Лорд Роскаррик по-прежнему в ослепительном смокинге, но вот галстук вальяжно развязан, а белая рубашка расстегнута на несколько пуговиц, обнажая треугольник соблазнительной смуглой и мускулистой груди. Он выглядит как юный азартный игрок, который только что спустил состояние на теплоходе-казино на Миссисипи и потратил последние деньги из наследства на шампанское. От его улыбки веет нигилизмом, в кучерявых черных волосах властвует анархия, а в позе — безмятежность: одна нога вытянута, локоть опирается на спинку кресла, он слегка склонился набок и оценивающе смотрит на меня.
— Марк, сколько сейчас времени?
Он бросает взгляд на серебряные часы:
— Три ночи.
— Правда?
Я совершенно потеряла счет времени. Вино, бичевание, музыка. Мистерии закончились своего рода каденцией, все выпили еще пряного и подслащенного вина в освещенной свечами часовне. Музыка становилась громче и громче, а потом перешла на современные ритмы.
Мы с Марком танцевали. Но это был дикий танец, дикий и романтичный одновременно. Сквозь высокие окна мы переместились на пустынную террасу, обвитую виноградными лозами, и очутились высоко над городом-призраком под белесой луной, в пустынной долине, где лежит летний туман. Мы танцевали, крепко обнимая друг друга, а музыка все нарастала, достигая крещендо. Потом мы как-то оказались здесь. В три часа ночи. Я уже смыла с тела краску и надела платье. Без белья.
— Я хочу есть, — говорю я.
Марк подается вперед и тянется к двери.
— Джузеппе! — зовет он.
Дверь тут же отворяется, с армейской точностью.
— Signor?
— Подай наш пикник сейчас.
— Si, signor.
Что это значит?
Я заинтригованно наблюдаю,
Джузеппе и девушки удаляются. На пледе нас ожидает еда, словно натюрморт из рога изобилия на картине семнадцатого века. Кусочек сказочной страны праздности. Крестьянский рай.
— Ты все продумал, — глотая слюнки, говорю я и поспешно сажусь на плед.
— Это моя работа, — пристально глядя на меня, произносит Марк. — Думать обо всем.
Он наблюдает, как я беру нож, отрезаю кусочек от длинной сочной салями, а потом — совершенно неженственно — засовываю вкуснейшее соленое мясо в рот. Плевать на манеры. Я постыдное низменное создание, испорченная девчонка, а еще — голодная вакханка, жаждущая пищи менада. Марк присоединяется ко мне и берет чиабатту, отрывает неслабый кусок и щедро намазывает его горгонзолой.
Мы едим, пьем вино, улыбаемся, а потом смеемся. Опять пьем. Я кормлю Марка кусочком сосиски, он меня — черешней: ждет, пока я уцеплюсь за сочную сладкую плоть, а потом тянет за веточку. Я беззаботно смеюсь. Марк целует мое белое запястье. Мы вместе с аппетитом поедаем колбаски soppressata. Просовываю руку под его рубашку и кладу поверх бьющегося сердца. Марк съедает кусочек лимонного пирога, а затем целует меня своими ароматными губами.
Это полуночный пир, детская мечта о пикнике, нечто запретное, но восхитительное из-за позднего времени суток. Луна широко улыбается над Аспромонте. Марк стягивает с меня платье и льет на грудь немного шампанского, слизывает с напрягшихся сосков искрящуюся жидкость, пузырьки приятно щекочут кожу. В темноте раздается мое прерывистое дыхание. Марк вновь целует меня и слизывает шампанское. На белой коже остался сок черешни. Шампанское повсюду, даже в волосах. Минуло невероятное количество времени. Посуда разбросана, черешня раздавлена, плед скомкан. Пускай луна сама моет посуду.
Просыпаюсь утром, зеваю и, с улыбкой глядя в потолок, поднимаюсь. Хочу перевернуться и обнять Марка, но его нет. Ушел? На подушке сохранился едва различимый след, значит моего лорда нет уже долгое время. Зато он, как всегда, оставил элегантную записку, написанную перьевой ручкой. Она лежит рядом со мной.
Уехал в Плати на собрание. Позавтракай внизу. Увидимся в три часа. Впереди нас ждет Ла Серениссима! [73] Р. Целую.
Плати? Собрание?
73
Ла Серениссима — торжественное название Венецианской республики.
Переворачиваюсь на другой бок и смотрю на часы: о боже, уже полдень! Вскакиваю с кровати, бегу в ванную и принимаю обжигающий душ — вода слишком горячая, особенно для моего еще побаливающего зада. Заворачиваюсь в полотенце и иду к огромному, громоздкому шкафу в стиле Бурбонов. Открываю его. Джузеппе, или кто еще, заботливо повесил сюда всю мою одежду: так можно и привыкнуть к жизни аристократов.
Выбираю простое летнее платье от «Прада», неяркое, цвета морской волны, и белые теннисные туфли без шнурков. У меня развивается склонность к простоте. Но с каких это пор платье от «Прада» за тысячу долларов стало для меня олицетворением «простоты»?