История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1
Шрифт:
Когда присоединились кавалерийские подразделения, приведенные со сборных пунктов Лебреном, Наполеон влил их в корпус Латур-Мобура, воссоединив эскадроны всех полков. Таким образом, численность этого корпуса дошла до 8 тысяч человек, а вместе с 3 тысячами саксонских конников, которые должны были вскоре вернуться, и с 1–2 тысячами ожидавшихся баварских и вюртембергских конников, через несколько дней составила бы 12 тысяч человек. Четыре тысячи гвардейцев довели бы общую численность конницы до 16 тысяч, что представляло собой уже внушительную силу, независимую от легкой кавалерии, которой располагал каждый корпус для разведки. Не менее 3 тысяч всадников, подведенных Лебреном, предназначались для пополнения полков Себастиани после его прибытия в Виттенберг. Оставалось прождать еще 9-10 дней, после чего армия будет располагать 25 тысячами конников, способных атаковать на линии, и кавалерия из состояния почти ничтожного перейдет в состояние весьма внушительное. Кроме того, Барруа привел 2-ю пехотную дивизию Молодой гвардии, а во Франконии под началом генерала Делаборда подготавливалась 3-я дивизия. Так пополнялась, во время
Фридрих-Август и в самом деле не стал ни на час откладывать выполнение требований своего грозного союзника. Двенадцатого мая старый король в окружении семьи и прекрасной конницы, которую у него столько раз безрезультатно просили, прибыл к воротам Дрездена. Наполеон во главе своей гвардии вышел из города встретить монарха, которому был счастлив, как он сказал, вернуть его земли, отвоеванные французским оружием. Подъехав к королю, Наполеон спустился с коня и сердечно его обнял, как государя, который вернулся к нему, вырвавшись из рук опасных врагов, а не как раскаявшегося предателя, вернувшегося из страха. Фридрих-Август не мог сдержать волнения, ибо любил Наполеона (хоть и боялся его) и не видел от него ничего, кроме блага, правда, блага химерического и для его слабости непосильного, поскольку этим благом оказалась тяжелая польская корона. Вновь обнаружив дружелюбие и могущество Наполеона, он был охвачен благодарностью. Наполеон встретил Фридриха-Августа с почтением и с достоинством, в присутствии жителей Дрездена, сбежавшихся посмотреть на эту сцену. Пораженные зрелищем саксонцы заволновались и сами были умиротворены видом примирившихся монархов. Следует добавить, что русские вели себя в Саксонии так, что весьма уменьшили ненависть населения к французам.
Наполеон отвел Фридриха-Августа в его дворец и в тот же день отобедал с величайшей пышностью за его столом. Он временно поселился в королевском дворце, но во всеуслышание объявил, что намерен найти себе более скромное и менее стесняющее жилище, желая, чтобы король оставался у себя дома полноправным хозяином. Для Наполеона уже подыскивали дом у ворот Дрездена, где он смог бы располагать всем своим временем и наслаждаться прекрасной погодой.
После демонстраций настал черед объяснений. Наполеон ободрил Фридриха-Августа насчет последствий войны, поделился с ним своей уверенностью и вернул ему спокойствие настолько, насколько король был способен его испытывать среди повсеместного бряцания оружия. Единение вновь было полным, и Наполеон хотел, чтобы оно таковым и казалось.
Главной выгодой от присутствия короля в Дрездене стало то, что Наполеон вновь получил его войска. Великолепная саксонская конница, после пополнения включавшая 3 тысячи всадников, была вверена доблестному Латур-Мобуру. Пехота же, запертая в Торгау, подверглась опасному испытанию. Генерал Тильман, один из самых пламенных и искренних германских патриотов, весьма скомпрометировал себя своим поведением. Он посетил в Дрездене императора Александра, засвидетельствовал ему свою преданность, но не посмел сдать ему Торгау, имея приказ короля открыть крепость только австрийцам. Вернувшись в Торгау, он пришел в отчаяние, когда узнал, что после Лютценского сражения его король вновь попал в руки французов, а кроме того, он испугался за себя. Под действием патриотических чувств и страха генерал пытался поколебать преданность войск и убеждал их перейти на сторону русских, ссылаясь на то, что король несвободен и приказы вырывают у него силой. И хотя его патриотические настроения находили отзвук в сердцах офицеров, он не смог их увлечь: все офицеры, как и солдаты, остались верны своему государю. После этой бесплодной попытки Тильман бежал в лагерь Александра, бросив свою пехоту, которая без затруднений вернулась под командование Ренье, к талантам и характеру которого испытывала заслуженное уважение.
В это время маршал Ней, сообразуясь с полученными инструкциями, прошел через Лейпциг, передвинулся в Торгау и присоединил саксонцев. Несколько левее, в Виттенберге, маршала ожидал герцог Беллунский (Виктор) с его реорганизованными батальонами, правее – генерал Лористон, расположивший свой корпус в Мейсене. Себастиани, подводивший восстановленную в Ганновере конницу и дивизию Пюто, еще не прибыл. Однако вместе с Ренье, Виктором и Лористоном маршал Ней обладал уже достаточными силами, чтобы двигаться на Берлин, и с нетерпением ожидал соответствующего приказа.
Прежде чем его посылать, Наполеон хотел располагать точными сведениями о замыслах союзников. Он уже отправил корпус Евгения, перешедший после его отъезда под командование Макдональда, за Эльбу, на город Бишофсверду, куда тот вступил, уничтожив неприятельский арьергард и заняв пылающий город. Русских обвиняли в том, что они ведут себя в Германии, как в России, то есть сжигают оставляемые города. Достоверно известно лишь то, что городок Бишофсверда был подожжен, но, возможно, снарядами и без какого-либо злого умысла. Из Бишофсверды Макдональд направился на Бауцен. Там его донесения стали более точными: русские с пруссаками, похоже, готовились дать второе сражение.
Так оно и было. Несмотря на понесенные потери и опасность нового поражения, необходимость еще раз сразиться между Эльбой и Одером не вызывала у союзников сомнений. Отступать дальше значило оставить три четверти прусской монархии и, главное, Берлин, для обороны которого не могли отправить отдельный корпус, но который был до некоторой степени защищен сильной позицией в Лаузице. Отступать значило признаться Германии и всей Европе,
Таковы были подробности, сообщавшиеся отовсюду лазутчиками и разведчиками, которые после прироста французской кавалерии могли отправляться в дальние рейды. Проведя в Дрездене только семь дней, понадобившихся для водворения короля Саксонии в его столице, присоединения кавалерии и выдвижения корпусов на линию, Наполеон принял решение выдвигаться и сам. Макдональд был уже в виду Бауцена; император приказал ему опереться справа на Удино, а слева на Мармона и Бертрана. В то же время он удерживал Нея и Лористона перед Эльбой в готовности передвинуться либо вправо к Великой армии, либо влево к Берлину. В день получения достоверных разведданных, 15 мая, Наполеон предписал генералам без промедления двигаться на город Хойерсверду, дабы дебушировать во фланг и в тыл Бауценской позиции, на которой неприятелю будет трудно удержаться, если ее обойдут 60 тысяч человек. Желая использовать все силы, в которых не было насущной необходимости в других местах, Наполеон предписал Ренье следовать за Неем и Лористоном. Маршала Виктора он оставил перед Виттенбергом, для постоянной угрозы Берлину, которая будет реализована позже, по обстоятельствам, и приготовился отбыть к Бауцену, как только предписанные движения будут в значительной мере исполнены и его присутствие на месте станет необходимым. Как ни сильна была позиция союзников, Наполеон мог не тревожиться о результате, располагая 160–170 тысячами человек против 100 тысяч. Предписанный Нею маневр стоил всех позиций в мире, и французская армия, чтобы победить, могла бы обойтись, даже в ее нынешнем состоянии, без численного превосходства.
Наполеон собирался покинуть Дрезден, когда вечером 16 мая наконец прибыл Бубна. Наполеон тотчас дал ему аудиенцию и, хотя решил притворяться в отношении Австрии, оказал ему в первую минуту несколько суровый прием. К счастью, Бубна был слишком умен, расположен к своему славному собеседнику и желал мира. Он ничуть не встревожился и сразу достал из портфеля письмо императора Франца зятю. Письмо было написано отцом и честным человеком и заключало в себе чистую правду. Теплым и искренним тоном император указывал Наполеону на серьезность его положения и опасность необдуманных решений; ясно показывал ему черту, за которой его отцовский долг уступал месту долгу государя; и с достоинством, но и с настойчивостью призывал выслушать, ради собственных интересов и интересов всеобщих, предложения, доставленные Бубной.
Письмо было способно взволновать чувствительную натуру Наполеона и действительно произвело на него благоприятное впечатление. Оно явно смягчило его, не привнеся, правда, существенных перемен в его решения. Наполеон выслушал предложения, которые Бубна имел сообщить ему, но не в качестве условий, а в качестве предположений о том, чего можно было бы добиться от воюющих держав. Все эти предложения, уже известные Наполеону, он выслушал с вниманием, притворившись, будто слышит впервые. Он сохранял спокойствие, пока говорил Бубна, но в ходе дальнейшей беседы дал понять подлинную причину своих отказов. Причиной этой являлась гордость – гордость, страдавшая от оставления титулов, которые он присвоил себе с великой пышностью, и территорий, которые он торжественно присоединил к Империи. Великое герцогство Варшавское было потеряно, оно погибло в Москве, и Наполеон уже вынес на его счет окончательное решение. Он не выказал категоричности и по другому, еще более важному предмету (что глубоко удивило Бубну), каковым была Испания. Он не сказал, что именно готов уступить, но дал понять, что готов пойти на уступки, и, дабы привлечь Англию, объявил, что готов допустить на переговоры испанских повстанцев.