История лингвистических учений. Учебное пособие
Шрифт:
А. А. Потебня, особенно в книге «Мысль и язык», находился под значительным влиянием В. фон Гумбольдта, которого считал «гениальным провозвестником новой теории языка», правда, «не вполне освободившимся от оков старой». Вслед за В. фон Гумбольдтом он подчеркивал деятельностный характер языка: «Язык есть средство не выражать уже готовую мысль, а создавать ее… он не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность». В то же время в отличие от X. Штейнталя и И. П. Минаева он отказывался от стадиальных концепций. А. А. Потебня прямо отвергал концепцию периодов в истории языка как в гумбольдтовском, так и в шлейхеровском варианте и не строил стадиальные схемы.
Переосмысление гумбольдтовских идей в книге «Мысль и язык» хорошо видно на примере понятия внутренней формы. Общее гумбольдтовское понятие внутренней формы языка суживается до более частного, но и более определенного понятия внутренней формы слова. А. А. Потебня пишет: «Слово, собственно, выражает не всю мысль, принимаемую за его содержание, а только один ее признак. Образ стола может иметь много признаков, но слово стол значит только простланное». Внутренняя форма слова — то же, что его «ближайшее
В книге «Из записок по русской грамматике» А. А. Потебня также во многом исходит из гумбольдтовской традиции: «Одного изолированного слова в действительности и не бывает. В ней есть только речь. Значение слова возможно только в речи. Вырванное из связи слово мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем более формальных свойств, потому что их не имеет»; данное высказывание сопровождается ссылками на В. фон Гумбольдта и X. Штейнталя. В целом соглашался А. А. Потебня и с идеями о связи языка с «духом народа»: «Языки различны между собой не одной звуковой формой, но всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим влиянием на последующее развитие народов».
В то же время если В. фон Гумбольдт подчеркивал неотделимость понятия от языка, то А. А. Потебня подходил к этому вопросу несколько иначе: «Слово не одним присутствием звуковой формы, но всем своим содержанием отлично от понятия и не может быть его эквивалентом или выражением уже потому, что в ходе развития мысли предшествует понятию». А. А. Потебня активно боролся с логическим подходом к языку: «Подчинение грамматики логике сказывается всегда в смешении и отождествлении таких явлений языка, которые окажутся различными, если приступить к наблюдению с одной предвзятой мыслью о том, что априорность в наблюдательных науках, каково языкознание, весьма опасна». «Языкознание, в частности грамматика, ничуть не ближе к логике, чем какая-либо из прочих наук». Одно из отличий языкознания от логики он видел в том, что первое — историческая наука, а логика лишь «оценивает результаты совершившегося процесса».
Как и другие ученые второй половины XIX в., А. А. Потебня в своей концепции подчеркнуто психологичен. Большое внимание в книге «Из записок по русской грамматике» уделяется вопросу об ассоциативных связях между звучанием и значением слова, в частности, на материале образования новых слов в связи с теми или иными ассоциациями в детской речи.
В этой же книге вводится важное разграничение «ближайшего» и «дальнейшего» значения слова. Само по себе значение слова неисчерпаемо, но эта неисчерпаемость относится к дальнейшему значению, связанному как с научной, энциклопедической информацией, так и с индивидуальными ассоциациями, разными у разных носителей языка. Ведению языкознания подлежит лишь ближайшее значение, которое «народно», то есть совпадает у разных носителей одного и того же языка; «только одно ближайшее значение составляет действительное содержание мысли во время произнесения слова».
Все ближайшее значение слова формально в том смысле, что оно стандартно для всех. В то же время оно делится (не во всех языках) на вещественное (лексическое) и грамматическое, соответственно менее и более формальное. А. А. Потебня выделяет носители формального, грамматического значения: служебные слова и формальные части слов (аффиксы). В связи с этим дается определение грамматической формы; это «есть элемент значения слова», однородный с его вещественным значением. При этом для исходящего из последовательно психологической точки зрения ученого важно, что «слово формальных языков представляется сознанию одним целым», следовательно, «вещественное и формальное значение слова составляют… один акт мысли» (под формальными языками понимаются языки типа русского, имеющие словоизменение). Идущее от А. А. Потебни учение о грамматической форме занимало и продолжает занимать важное место в отечественной грамматической традиции. А. А. Потебня также занимался изучением исторического развития грамматических форм, стремился выявить его общие закономерности.
Подробно рассмотрена в книге проблема слова и корня. А. А. Потебня считал, что «только слово имеет в языке объективное бытие», корень же вычленяется из слова лингвистом в результате «выделения из слова всех остальных знаменательных сочетаний» и «устранения звуковых случайностей»; здесь его точка зрения несколько отличалась от точки зрения В. фон Гумбольдта, признававшего в определенных пределах «объективное бытие» корня. «Корень как отвлечение» необходимо отграничивать от «корня как настоящего слова» в тех случаях, когда границы слова и корня совпадают. Много занимался А. А. Потебня проблемами исторического развития слов, их превращения в корни.
А. А. Потебня писал в эпоху, когда в отечественной традиции еще до конца не сложилась лингвистическая терминология, поэтому его стиль может показаться современному читателю излишне затрудненным и недостаточно строгим. В то же время именно от него идут многие термины, затем прижившиеся в русскоязычной традиции («внутренняя форма слова», «вещественное значение» и т. д.). А. А. Потебня был первым по-настоящему значительным языковедом-теоретиком в нашей стране, и его концепция оказала заметное влияние на многих ученых, даже тех, которые, казалось бы, по идеям достаточно от него далеки. Однако в большей степени его влияние сказывалось
Развитие гумбольдтовской традиции продолжалось и в конце XIX в. и начале XX в., когда в целом в мировой науке господствовала позитивистская, прежде всего младограмматическая лингвистика, о которой будет говориться в следующей главе. Основным направлением, стремившимся продолжать традиции В. фон Гумбольдта в этот период, была так называемая школа эстетического идеализма в Германии, основателем и крупнейшим представителем которой был Карл Фосслер (1872–1949), следует также упомянуть его ученика Лео Шпитцера (1887–1960). Представители школы в основном были специалистами по романскому языкознанию, их конкретные исследования в большинстве посвящены исторической стилистике и изучению языка писателей. Близкие к эстетическому идеализму идеи высказывал также популярный в свое время итальянский философ (в том числе философ языка) Бенедетто Кроче (1866–1952).
Работы К. Фосслера переводились на русский язык еще в дореволюционное время. В хрестоматию В. А. Звегинцева включены отрывки из его программного труда «Позитивизм и идеализм в языкознании», изданного в 1904 г.
Как и другие ученые того времени, К. Фосслер продолжал рассматривать языкознание как историческую науку. В то же время он причислял себя к идеализму в языкознании, противопоставленному преобладавшему позитивизму. Согласно его разграничению, позитивисты «определяют в качестве предварительной и ближайшей цели исследования точное описание наличных фактов, знание „материала“, тогда как идеалисты „озабочены установлением причинной связи“.» Разумеется, К. Фосслер признавал необходимость описания фактов, но считал, что ученый не может ограничиваться им. Крупные проблемы, которые ставили В. фон Гумбольдт и его современники, уже не интересовавшие ученых конца XIX в., не должны быть, по мнению основателя эстетического идеализма, исключены из языкознания. Однако и сам К. Фосслер уже отошел от многих проблем, отходивших к этому времени на дальнюю периферию языкознания: происхождения языка, стадий, языка и мышления и т. д. Среди общих проблем, ставившихся В. фон Гумбольдтом, его прежде всего интересовали проблемы причин языкового развития и творческого характера языка.
Противопоставление ergon — energeia К. Фосслер рассматривает с тех же позиций, что В. фон Гумбольдт, критикуя иной подход в позитивистской науке: «Язык изучают не в процессе его становления, а в его состоянии. Его рассматривают как нечто данное и завершенное, т. е. позитивистски. Над ним производят анатомическую операцию. Живая речь разлагается на предложения, члены предложения, слова, слоги и звуки». К. Фосслер не отрицал допустимость в известных пределах такого разложения, но при условии, что оно — лишь удобный рабочий прием, но не принципиальный подход лингвистики к своему объекту: «Подразделение грамматиков на звуки, слова, основы, суффиксы и т. д. мы должны признать не наиболее естественным, а наиболее удобным и поучительным». Такой подход он сопоставляет с анатомическим исследованием человека, которое дает полезную информацию, но не может познать душу и назначение человека.
По мнению К. Фосслера, нельзя считать, что звуки конструируют слоги, слоги — слова, и т. д., пока не получится речь; это «ложная причинная связь». «В действительности имеет место причинность обратного порядка: дух, живущий в речи, конструирует предложение, члены предложения, слова и звуки — все вместе». Такое понимание требует и иного по сравнению с традиционным порядка лингвистического исследования: «Необходимо… исходя из стилистики, через синтаксис, нисходить к морфологии и фонетике». Далее К. Фосслер пишет: «Все явления, относящиеся к дисциплинам низшего разряда — фонетике, морфологии, словообразованию и синтаксису, — будучи зафиксированы и описаны, должны находить свое конечное, единственное и истинное истолкование в высшей дисциплине — стилистике. Так называемая грамматика должна полностью раствориться в эстетическом рассмотрении языка».
К. Фосслер употребляет такие словосочетания, как «дух языка», «духовное своеобразие того или иного народа». Однако его концепция во многом отлична от гумбольдтовской. Если для В. фон Гумбольдта народ первичен по отношению к индивидууму, если для X. Штейнталя еще сохраняется единый «дух народа» как коллективная психология, то К. Фосслер последовательно исходил из первичности индивидуальности, сближаясь в этом отношении с современной ему позитивистской лингвистикой. Причина языкового развития, с его точки зрения, «человеческий дух с его неистощимой индивидуальной интуицией». Только у отдельного индивидуума происходят языковые изменения, которые затем могут быть приняты другими индивидуумами и стать стандартными. Поэтому в лингвистическом исследовании сначала должна идти стилистика, изучающая индивидуальное творчество, а затем синтаксис, рассматривающий ту часть творчества, которая стала правилом. Само синтаксическое правило становится правилом лишь в случае, если оно «соответствует духовным потребностям и тенденциям большинства говорящих индивидуумов». Только в'таком смысле можно говорить о «духе народа», который складывается из множества индивидуальных духов и в какой-то мере имеет статистический характер: К. Фосслер прямо связывает частотность того или иного явления с упомянутым выше соответствием духовным потребностям большинства носителей.
Стилистика в указанном выше смысле, согласно К. Фосслеру, первична: «По своей сущности любое языковое выражение является индивидуальным духовным творчеством. Для выражения внутренней интуиции всегда существует только одна-единственная форма. Сколько индивидуумов, столько стилей». Поэтому язык или диалект вообще — лишь условная абстракция, а «языковой общности диалектов и т. п. в действительности вообще не существует». «Если люди в состоянии посредством языка общаться друг с другом, то происходит это не в результате общности языковых установлений, или языкового материала, или строя языка, а благодаря общности языковой одаренности… Язык не может быть в буквальном смысле слова изучен, он может быть, как говорил Вильгельм фон Гумбрльдт, только „разбужен“. Воспроизводить чью-то речь — дело попугаев». Из этих слов буквально следует, что вообще лингвист может изучать только собственную речь, а потом по аналогии переносить результаты такого изучения на речь других; это однако противоречит другим высказываниям К. Фосслера о необходимости исследования индивидуальных стилей.