История Лизи
Шрифт:
Лизи решила, что поищет лопату прямо сейчас, пока не начал таять свет долгого летнего вечера. Были призраки или нет, ей хотелось покинуть амбар и рабочие апартаменты над ним до наступления темноты.
В темных и пыльных клетушках напротив ее так и не доведенного до ума кабинета когда-то держали инструменты и запасные части для сельскохозяйственных машин и механизмов. В то время дом Лэндонов назывался «ферма Шугар-Топ». Самое большое помещение использовалось как курятник, и хотя его уборкой и чисткой занималась компания, специализировавшаяся на такого вида работах, а стены потом побелили (белил их сам Скотт, не раз и не два поминавший Тома Сойера), там все равно остался очень слабый, но, вероятно, въевшийся в пол, стены и потолок аммиачный запах куриного помета. Запах этот Лизи помнила с детства и ненавидела… возможно, потому, что ее бабушка Ди упала и умерла, когда кормила кур.
В двух других клетушках стояли коробки (по большей части картонные ящики из винного магазина), но садовых инструментов, серебряных или из какого другого металла, там не было. В бывшем курятнике центральное место занимала двуспальная кровать, единственный сувенир из их девятимесячной экспедиции в Германию. Кровать они купили в Бремене и перевезли в Америку за фантастические деньги – Скотт настоял. Она напрочь забыла про бременскую кровать, пока вновь не увидела ее.
Поговорим о том, что вываливается из собачьей жопы, в нервном возбуждении подумала Лизи, но вслух произнесла другое:
– Если ты думаешь, что я буду спать в кровати, которая больше двадцати лет простояла в чертовом курятнике, Скотт…
«…тогда ты – псих!» – намеревалась закончить она, но не смогла. Вместо этого громко расхохоталась. Господи, вот оно, проклятие денег! Долбаное проклятие! Сколько стоила эта кровать? Тысячу американских баксов? Скажем, тысячу. А сколько стоила ее перевозка в Америку? Еще тысячу? Возможно. И вот она стоит, расслабляется, как сказал бы Скотт, в ароматах куриного дерьма. И будет продолжать расслабляться, пока мир не сгорит в огне или не замерзнет во льдах, потому что она к этой кровати не подойдет. Вся эта поездка в Германию обернулась полным провалом: Скотт не написал книгу, спор с хозяином квартиры, которую они снимали, едва не перешел в кулачный бой, даже лекции Скотта не принесли успеха – то ли у слушателей отсутствовало чувство юмора, то ли они не понимали его юмора, и…
За дверью по другую сторону центрального прохода, на которой теперь висела табличка «ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ», вновь зазвонил телефон. Лизи застыла как вкопанная, кожа опять покрылась мурашками. И при этом возникло ощущение неизбежности, будто она пришла сюда не для того, чтобы найти серебряную лопатку, а чтобы ответить на звонок.
Она повернулась, когда раздался второй звонок, и пересекла полутемный центральный проход амбара. Подошла к двери на третьем звонке. Отодвинула защелку, и дверь легко открылась, чуть скрипнув изношенными петлями, которые давно уже не использовались, приглашая маленькую Лизи войти в склеп, говоря, как давно мы тебя не видели, хе-хе-хе. Ветерок, вдруг закруживший вокруг нее, прижал блузку к пояснице. Она нащупала выключатель, щелкнула им, не зная, чего ожидать, но под потолком зажегся свет. Разумеется, зажегся. В списках клиентов «Энергетической компании Центрального Мэна» бывший амбар назывался «Кабинет Лэндона, отделение БДП № 2, Шугар-Топ-Хилл-роуд, Касл-Рок, штат Мэн». И ЭКЦМ не делала различий между первым и вторым этажами.
Телефонный аппарат на столе прозвонил в четвертый раз. И, прежде чем звонок № 5 включил автоответчик, Лизи схватила трубку.
– Алло?
Ей ответила тишина. Она хотела повторить «алло», когда это сделали на другом конце провода. В голосе слышалось замешательство, но Лизи все равно узнала того, кто ей позвонил. Одного слова вполне хватило. Все-таки речь шла о самой близкой родне.
– Дарла?
– Лизи… это ты?
– Конечно, это я.
– Где ты?
– В старом кабинете Скотта.
– Нет, ты не там. Туда я уже звонила.
Лизи быстро поняла, в чем дело. Скотт любил громкую музыку (по правде говоря, настолько громкую, что нормальные люди такой уровень шума просто не воспринимали), и телефонный аппарат стоял в комнатке со звукоизоляцией на стенах, которую он смеха ради называл «Моей палатой для буйных». Поэтому не приходилось удивляться, что с первого этажа она звонка не слышала. Но объяснять все это сестре не имело смысла.
– Дарла, где ты взяла этот номер и почему звонишь?
Еще одна пауза.
– Я у Аманды, – ответила наконец Дарла. – Номер взяла из ее записной книжки. Под твоим именем у нее их четыре. Этот был последним.
Лизи сразу стало не по себе, заныло под ложечкой. В детстве Аманда и Дарла были злейшими врагами. Соперничали из-за всего, будь то куклы, библиотечные книги, одежда. Последняя и самая жесткая стычка произошла из-за парня, которого звали Ричи Стренчфилд. В результате Дарла попала в Центральную больницу, где ей пришлось наложить шесть швов на глубокую рану над левым глазом. Шрам остался у Дарлы на всю жизнь, тонкий белый шрам. Когда они повзрослели, отношения у них несколько улучшились: споры были, но кровь больше не текла. Они держались друг от друга подальше. Собирались раз или два в месяц на воскресных обедах (вместе с мужьями) или на сестринских встречах, в «Оливия-Гарден» или в «Аутбэке», и всегда садились подальше друг от друга, скажем, на посиделках их разделяли Лизи и Канти. Так что звонок Дарлы из дома Аманды не сулил ничего хорошего.
– С ней что-то случилось, Дарл? – Дурацкий вопрос. Следовало спрашивать, насколько все плохо.
– Миссис Джонс услышала, как она кричит, носится по дому, бросает вещи на пол. Устраивает одну из своих больших «И».
Одну из ее больших истерик. Понятно.
– Сначала она позвонила Канти, но Канти и Рич в Бостоне. Когда миссис Джонс услышала твой голос на автоответчике, она позвонила мне.
То есть миссис Джонс руководствовалась здравым смыслом. Канти и Рич жили в миле к северу от дома Аманды на шоссе 19; Дарла жила в двух милях к югу. В определенном смысле получилось как в присказке отца: «Один удрал на север, другой на юг умчал, а тот назойливого рта на миг не закрывал». Сама Лизи жила в пяти милях. Дом миссис Джонс располагался по ту сторону дороги от маленького кейп-кода Аманды, и миссис Джонс знала, что первой нужно звонить Канти, причем не только по той причине, что из трех сестер она жила ближе всех.
Она кричит, носится по дому, бросает вещи на пол.
– Насколько все плохо на этот раз? – услышала Лизи свой собственный ровный, почти что деловой голос. – Мне приехать? – В смысле, как быстро я должна приехать?
– Она… я думаю, сейчас она в норме, – ответила Дарла. – Но она снова это делает. На руках, в паре мест высоко на бедрах… ты знаешь.
Лизи знала, понятное дело. Аманда впадала в, как называла это состояние Джейн Уитлоу, ее психоаналитик, «пассивную полукататонию». ППК отличалась от того, что произошло…
(не надо об этом)
(не буду)
от того, что произошло со Скоттом в 1996 году, но все равно сильно пугала. И каждый раз этому состоянию предшествовали приступы возбуждения (тут Лизи поняла, что именно такое возбуждение демонстрировала Анда в рабочих апартаментах Скотта), истерические припадки и членовредительство. Скажем, однажды Анда попыталась вырезать себе пупок. И теперь на животе вокруг него белел отвратительный шрам. Лизи однажды предложила косметическую операцию, не зная, существует ли возможность убрать этот шрам, но стремясь показать Анде, что готова взять на себя все расходы, если та обратится к специалистам. Аманда, расхохотавшись, отклонила предложение. «Мне нравится это кольцо, – заявила она. – Если у меня вновь возникнет желание резать себя, я, возможно, посмотрю на него и остановлюсь».