История мира в 10 1/2 главах
Шрифт:
— Вы чрезвычайно самоуверенны. — В ее словах мне послышалась издевка.
— Но что мне делать потом? Она помедлила.
— Может быть, стараться заканчивать за восемнадцать ударов каждую следующую партию?
— Это не годится.
— Почему?
— Не годится, и все.
— Но наверняка ведь есть много других полей…
— Это дела не меняет, — прервал ее я; боюсь, что мои слова прозвучали грубовато.
— Но вы можете заняться каким-нибудь другим спортом, правда? А потом, когда надоест тот, вернуться к гольфу.
— Но это дела не меняет. Когда я закончу партию за восемнадцать ударов, гольф исчерпает себя.
— Есть масса других видов спорта.
— Они тоже себя исчерпают.
— Что вы каждое утро едите на завтрак? — По тому, как она кивнула после моего ответа, я понял, что она и раньше все это знала. — Вот видите. Каждое утро одно и то же. Завтрак-то ведь вам не надоедает.
— Нет.
— Ну и относитесь к гольфу так же, как к завтраку. Может быть, вам никогда не надоест проходить все поле за восемнадцать ударов.
— Может быть, — с сомнением сказал я. — Сдается мне, вы ни разу не играли в гольф. А потом, есть еще и другое.
— Что именно?
— Насчет усталости. Здесь никогда нс устаешь.
— Вас это огорчает?
— Не знаю.
Усталость мы вам организуем.
— Оно конечно, — ответил я. — Только я уверен, что это будет какая-нибудь приятная усталость. Ничего общего с той жуткой усталостью, от которой помереть хочется.
— А вам не кажется, что вы просто капризничаете? — Ее голос звучал решительно, почти нетерпеливо. — Чего вы хотели? На что надеялись?
Про себя я с ней согласился, и беседа была закончена. Жизнь продолжалась. Эта фраза меня тоже слегка забавляла. Жизнь продолжалась, и я освоил гольф в совершенстве. Еще я занимался самыми разными вещами:
— совершил несколько морских путешествий;
— учился плавать на каноэ, покорять горные вершины и летать на воздушном шаре;
— подвергался всем мыслимым опасностям и уцелел;
— исследовал джунгли;
— присутствовал на судебном процессе (и остался недоволен приговором);
— пробовал быть художником (получалось вовсе не так плохо, как я думал!) и хирургом;
— влюблялся, конечно же, много раз;
— испытал, каково быть последним человеком на Земле (и первым тоже).
Все это не значит, что я бросил делать то, чем занимался с самого начала. Ко мне приходили все новые и новые женщины, и иногда я спал с несколькими сразу; я ел все более редкие и экзотические блюда; я перевстречался со всеми знаменитыми людьми, каких мне удалось откопать в памяти. Повидал, например, всех футболистов, какие только были. Я начал со знаменитых, затем переключился на тех, которые мне нравились, но не были особенно знаменитыми, потом — на средних, потом — на тех, чьи имена я помнил, хотя не помнил, как они выглядят и как играют; наконец я стал заказывать встречи с последними игроками, которых еще не видел, — с противными, неинтересными, грубыми игроками, которые мне ни капли не нравились. Встречаться с ними мне никакого удовольствия не доставляло — в жизни они были такими же противными, неинтересными и грубыми, как на поле, — но я хотел оттянуть тот момент, когда все футболисты кончатся. Потом футболисты кончились. Я снова обратился к Маргарет.
— Я повидал всех футболистов, — сказал я. Боюсь, я и в футболе мало что смыслю.
— И сны мне не снятся, — добавил я жалобным голосом.
— Зачем они вам нужны, — ответила она. — Зачем они вам нужны? Я чувствовал, что она как бы проверяет меня, хочет выяснить, насколько я серьезен. Может быть, все это действительно нечто большее, чем трудности привыкания?
— По-моему, я заслужил объяснение, — сказал я — признаюсь, что это вышло у меня чересчур торжественно.
— Спрашивайте что вам угодно. — Она откинулась на спинку своего рабочего стула.
— Понимаете, я хочу во всем разобраться.
— Похвальное желание. — Она говорила со мной как бы немножко свысока, что-ли.
Я решил начать с главного:
— Скажите, это ведь Рай, так?
— О да.
— А как же воскресенья?
— Не понимаю вас.
— По воскресеньям, — объяснил я, — если не ошибаюсь, потому что я здесь не очень-то аккуратно слежу за днями, я играю в гольф, хожу по магазинам, обедаю, занимаюсь сексом и прекрасно себя чувствую.
— Разве это не… замечательно?
— Я не хочу показаться неблагодарным, — осторожно сказал я, — но где же Бог?
— Бог. Вам что, Бог нужен? Вы этого хотите?
— А что, разве важно, хочу я или нет?
— Только это и важно. Значит, вам нужен Бог?
— Честно говоря, я думал совсем по-другому. Честно говоря, я думал, что или он есть, или его нет. И хотел узнать, как оно на самом деле. Я не думал, что это от меня как-нибудь зависит.
— Разумеется, зависит.
— Ох.
— Рай в наши дни демократичен, — сказала она. Потом добавила: — По крайней мере, если вы этого хотите.
— То есть как это — демократичен?
— Мы больше не навязываем Рай людям, сказала она. — Мы прислушиваемся к их нуждам. Если они его хотят, они его получают; а нет, так нет. И к тому же получают именно такой Рай, какой хотят.
— А какого обычно хотят?
— Ну, обычно хотят продолжения жизни, так можно сказать. Только… лучше, сами понимаете.
— Секс, гольф, шоппинг, обед, встречи со знаменитыми людьми и прекрасное самочувствие? — спросил я, как бы защищаясь.
— Всякое бывает. Но если откровенно, я не сказала бы, что разница так уж велика.
— Не то что в старые времена.
— Ах, старые времена, — она улыбнулась. — Я-то их, конечно, не застала, но вы правы, тогда Рай представлялся людям чем-то гораздо более изысканным.
— А как насчет Ада? — спросил я.
— Что насчет Ада? Ну, есть он, Ад?
— О нет, — ответила она. — Это была всего-навсего необходимая пропаганда.
— Вот я и засомневался. После встречи с Гитлером.
— С ним многие встречаются. Он тут вроде… туристской достопримечательности, что ли. Ну и как он вам?