История мира
Шрифт:
В III веке до нашей эры Александрия не была единственным центром греческого интеллектуального движения. Было множество других городов, в которых, среди разбросанных то тут, то там останков краткосрочной империи Александра, развивалась бурная интеллектуальная жизнь. Таким городом были, к примеру, Сиракузы, греческая колония в Сицилии; был Пергам в Малой Азии, в котором тоже была огромная библиотека. Но этот великолепный эллинский мир внезапно постигло нашествие с севера. Не известные до сих пор северные варвары, галлы, шли теми же самыми путями, по которым когда-то пришли предки греков, македонян и фригийцев. А вслед за галлами пришел новый народ-завоеватель, римляне, которые постепенно порабощали все западные территории гигантского царства Дария и Александра. Это был весьма способный народ, но лишенный воображения, для котрого выгода и закон были важнее искусства
Глава двадцать восьмая
ЖИЗНЬ ГАУТАМЫ БУДДЫ
А теперь мы должны отступить в нашем рассказе на три века назад, чтобы представить житие великого учителя, который был близок к тому, чтобы революционизировать религиозные мысли и чувства практически всей Азии. Этим Учителем был Гаутама Будда, который проповедовал в индийском Бенаресе приблизительно в то же самое время, когда Исайя провозглашал свои пророчества среди израильтян в Вавилоне, а в Эфесе Гераклит проводил мысленные исследования природы вселенной. Все эти люди жили на свете в одно и то же время, в VI веке до рождества Христова, и один о другом ничего не знал.
Этот шестой век по сути своей был одним из самых замечательных в истории человечества. Повсюду - мы еще увидим, что точно так же было и в Китае - людские умы взяли новую смелость. Повсюду стряхивали с себя традиции царства, жречества, кровавых жертв - повсюду теперь занимались и интересовались самыми глубинными и важными проблемами. Может сложиться впечатление, как будто бы в то время человечество, после периода детства, длившегося 20 тысяч лет, достигло возраста юности.
Самая древняя история Индии нам до сих пор известна мало. По-видимому, около 2000 г. д. н. э. с северо-запада в Индию проник народ, говорящий на арийском языке; не известно, то ли это было единоразовое нашествие, то ли целый их ряд - главное, что народ этот закрепил свой язык и свою традицию в северной части Индии. Этим языком был санскрит. В стране рек Инд и Ганг пришельцы застали темнокожее население с более высокоразвитой цивилизацией, но менее сильной волей. Но, похоже, что арии не смешались с местным населением так легко, как это произошло с греками или персами. Они держались от него подальше. Далекое прошлое Индии для историков не вполне ясно, но индийское общество уже с самого начала обладает весьма определенными чертами: оно разделено на несколько слоев, с целым рядом подразделений, оно поддерживает чистоту этих слоев, которым вместе не разрешается ни есть, ни общаться, ни заключать друг с другом супружеских союзов. В течение всей индийской истории этот раздел на касты сохраняется. Благодаря этому, народ Индии отличается от более простых, легко скрещивающихся европейских или монгольских масс населения. По сути своей, народ Индии составляет целый комплекс групп.
Сиддхарта Гаутама был сыном аристократического рода, правящего в маленьком княжестве на склонах Гималаев. На девятнадцатом году жизни его женили с красавицей двоюродной сестрой. Он охотился, развлекался и жил в солнечном мире садов, рощ и залитых водою рисовых полей. И вот посреди именно такой жизни его посетило глубочайшее неудовлетворение. Это было страдание тонкого ума, который ищет для себя занятий. Он чувствовал, что та жизнь, которую ведет, настоящей жизнью не является, это будто бы какой-то праздник - праздник, длящийся слишком уж долго.
Разум Гаутамы был охвачен мыслью о болезни и смерти, о неуверенности и недостаточности всяческого счастья. В таком вот настроении он повстречал одного из бродячих аскетов, которых уже в те времена в Индии было поллно. Эти люди вели суровую жизнь, проводя массу времени в размышлениях и религиозных дискуссиях. О них говорили, что они, якобы, ищут каую-то более глубинную правду жизни, и вот тут-то душа Гаутамы была охвачена непреодолимым желанием, чтобы последовать их примеру.
Он как раз рассуждал над своим решением, как вдруг ему донесли, что жена родила ему первого сына. "Вот он - новый узел, который следует разорвать", - сказал на это Гаутама.
Он вернулся в деревню,
Той ночью он заехал далеко-далеко, а утром. увидав, что уже находится за границами владений клана, сошел с коня на песчаном берегу реки. Здесь он срезал мечом свои кудри, снял с себя все украшения и вместе с конем и мечом отправил домой. Идя далее, он встретил человека в лохмотьях и поменялся с ним одеждой, после чего, уже лишенный всяческих светских блестяшек, теперь мог свободно отправляться на поиски мудрости. Гаутама направился к югу, к обиталищу отшельников и учителей, которое находилось в Виндийских горах. Там в гротах обитали мудрецы. которые спускались в город за самым простым пропитанием и с помощью живого слова делились своими знаниями с каждым, кто за ним приходил. Гаутама овладел всей метафизикой тех времен, только его живой ум не удовлетворялся готовыми решениями проблем.
Индийский разум всегда был склонен считать будто силой и знаниями можно овладеть путем крайней аскезы, через посты, медитации, самоотречение; Гаутама теперь желал проверить эти взгляды. Вместе с пятью учениками он отправился в джунгли и там предался постам и ужаснейшим умерщвлениям плоти. Слава его разошлась "словно голос громадного колокола, подвешенного у балдахина небес". Только это не дало ему чувства абсолютной истины. Как-то раз он прохаживался и, несмотря на слабость, пытался размышлять. Вдруг он потерял сознание. Когда же он пришел в себя, то понял бесплодность всех известных ему наполовину магических средств постижения мудрости.
И тогда он перепугл товарищей, потребовав обычной пищи и отказавшись от всяческого умервщления плоти. Дело в том, что до него дошло, что если человек должен дойти до какой-либо истины, скорее всего он достигнет этого с помощью нормального мозга, в здоровом теле. Такой взгляд был совершенно чужд понятиям этой страны и этого времени. Ученики покинули его и с печалью возвратились в Бенарес. Гаутама же далее пошел один.
Разум, занятый решением большой и трудной проблемы, продвигается медленно, шаг за шагом, и вдруг, как бы в мгновение ясновидения, достигает полной победы. Точно так же случилось и с Гаутамой. Он уселся под огромным деревом, над какой-то речкой, чтобы поесть, и внезапно к нему пришло совершенно четкое видение. Ему показалось, будто он понял - что есть жизнь. Говорят, будто весь день и ночь сидел он там в глубочайшем размышлении, после чего поднялся, чтобы представить миру свою идею.
Он пришел в Бенарес, отыскал там своих давних учеников и привлек их к новому учению. В царском парке в Бенаресе они построили себе шалаши и основали нечто вроде школы, куда мог прийти каждый, ищущий мудрости.
Исходным пунктом его учения был вопрос, который он задал себе сам, еще как живущий в достатке юноша: "Почему я не абсолютно счастлив?" Это был интроспективный вопрос. Это был вопрос, совершенно отличающийся от того откровенного, не думающего о себе, направленного наружу любопытства, с которым Фалес и Гераклит пытались решить проблемы Вселенной, и он совершенно отличался от бремени моральной ответственности, которым самые выдающиеся пророки нагрузили мысли евреев. Индийский учитель не забывал о себе, тем не менее, всю мысль он концентрировал на себе с целью уничтожения собственного "я". Любое страдание - учил он - вытекает из жаждающих стремлений личности. Пока человек не преодолеет собственные желания, его жизнь будет мукой, а смерть - угрызением. Имеются три главные формы жажды жизни, и все они достаточно плохи. Первая - это все наши чувственные желания, вторая - это желание личного, эгоистичного бессмертия, третья это желание личного успеха, выгодного устройства в свете, жадность и т.д. Все эти формы желаний необходимо перебороть, дабы избегнуть жизненных беспокойств и печалей. В тот момент, когда ты их преодолеешь, в тот миг, когда человеческое "я" исчезает, наступает спокойствие души, нирвана, наивысшее благо.