История мировой культуры
Шрифт:
Строгий и практичный стиль римской цивилизации соответствовал задаче, которую она выполняла, – расширение ареала греческой и других культур, их перенесение на громадные расстояния. Рим можно назвать первой цивилизацией, которая пыталась создать единое культурное поле на огромной захваченной территории, где (новый момент!) существовало несколько достаточно развитых культур. Помогало то, что римская культура не обладала собственной целостностью, которая противостояла бы другим культурам. Она впитывала в себя культуры покоренных народов и духовно
Римская культура – прообраз мировой культуры, позволяющий сделать вывод, что это возможно. Правда, Римская империя объединила не весь мир, но можно представить, что было бы, если бы римляне захватили Индию и Китай. Итак, в римской культуре осуществился первый в истории синтез, который повлиял на последующее развитие культуры (достаточно вспомнить, что христианство пришло в Европу из Рима, а мусульманство было бы невозможно без христианства).
Три великих историка Древнего Рима – Тит Ливий (59 г. до н. э. – 17 г. н. э.), Тацит (ок. 58 – ок. 117 гг. н. э.) и Плутарх (ок. 46 – ок. 127 гг. н. э.), грек, прславившийся сравнительными биографиями исторических деятелей. Титу Ливию, написавшему «Историю Рима от основания города» и относящемуся к «золотому веку» древнеримской литературы, мы обязаны сведениями из мифологии Древнего Рима.
Мифология древнего Рима
Первичные мифы римской цивилизации, например, миф о выкармливании волчицей двух братьев – основателей Рима, – мало чем отличаются от мифов первобытных народов. Тит Ливий пишет, что первый культ, учрежденный на римской земле Ромулом, был культ Геркулеса (Геракла), так как Ромул был ревностным почитателем бессмертия, порожденного доблестью. Для древнейшего периода римской истории характерен культ семейно-родовых духов-покровителей – богини домашнего очага Весты, пенатов и ларов. Еще один исконно римский бог – двуликий Янус. После завоевания Греции происходит отождествление римских богов с греческими и перенимание структуры греческого пантеона: Юпитер отождествляется с Зевсом, Марс с Аресом, а взятые от греков боги приобретают новые имена: Афина называется Минервой, Афродита – Венерой, Посейдон – Нептуном, Гера – Юноной, Гермес – Меркурием.
Овидий в «Метаморфозах» повторяет в расширенном варианте «Теогонию» Гесиода. Он попытался собрать воедино все предшествующие знания от первобытного хаоса до системы Пифагора и соединил мифы, научные и исторические сведения в художественую картину мира, в которой все находится в процессе изменения, метаморфоз. Данный синтез вполне соответствовал историческому значению Римской империи, включившей в себя к началу нашей эры большинство известных земель. Создателем человека у Овидия является Прометей, который «между тем, как, склонясь, остальные животные в землю смотрят, высокое дал он лицо человеку и прямо в небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи» (Публий Овидий Назон. Собр. соч. Т. II, СПб., 1994. С. 11). В «золотой век» не было страха, земля все «сама приносила, плугом не ранена» (Там же), реки текли молока и т. д. При Юпитере зародился «серебряный век». Появились четыре времени года, люди стали жить в пещерах и трудиться на земле. Дальше был «медный век» и худший, «железный», в который ушло благочестие и справедливость, а пришло насилие и «проклятая жажда наживы», а вместе с ней частная собственость на землю и войны. Юпитер решает уничтожить человеческий род и устраивает потоп. В живых остается один человек с женой, от которого происходят новые поколения.
В «Метаморфозах» Овидия Юпитер в основном занимался любовными интригами, заставляя вспоминать написанную Овидием ранее «Науку любви». Пантеон богов намеренно заземлялся, и ему трудно становится соперничать с нарождающимся христианством. Можно сказать, что здесь происходит подмена. Юпитер Овидия намного легкомысленнее Зевса Гесиода, и верить в благостность бога с таким поведением становится все сложнее.
В императорский период утверждается культ гениев императоров. В новую эру в Рим проникают мифологические системы из покоренных стран – Египта и Малой Азии. Между ними разворачивается борьба за господство. Во II в. в Риме стал
Философия древнего Рима
Древний Рим не создал новых философских систем. После подчинения Греции Риму на древнеримскую почву переходят учения, которые появились в Древней Греции в эпоху крушения афинского государства, – эпикурейство, стоицизм, скептицизм. Престиж философа достигает высшей точки. «Сильные мира содержали при своей особе домашнего философа, который был в то же время их ближайшим другом, наставником, стражем их души… В больших печалях приглашали философа, чтобы он утешил» (Ренан Э. Марк Аврелий… С. 29–30). Философ выполнял роль, которую впоследствии в христианстве играли духовники. «Таким образом, осуществилось настоящее историческое чудо, которое можно назвать владычеством философов» (Там же. С. 32). Практическая направленность римской души привела к тому, что в Древнем Риме интересовались не диалектикой и метафизикой, а преимущественно этикой. Римляне взяли из греческой философии две основные темы: как избежать страха смерти (к этому стремились эпикурейцы) и как ее достойно встретить (стоики). В Древней Греции противопоставленные, в Древнем Риме стоики и эпикурейцы дополняли друг друга (Сенека охотнее всего цитировал Эпикура).
Популярности Эпикура способствовала поэма «О природе вещей» Лукреция Кара, уроженца Рима (ок. 99 – ок. 55 гг. до н. э.). Лукреций был не теоретиком, а поэтом, скорее эпикурейцем, чем поэтом, потому что сам объяснял, что взялся изложить взгляды Эпикура в поэтической форме для облегчения их восприятия, следуя принципу, что главное – наслаждение, как, скажем, больному дают горькое лекарство вместе с медом, чтобы не было неприятно его пить.
Проблема «бог и зло» одна из самых сложных в этике. Христианство отвечает на нее утверждением, что Бог дал людям свободу воли; индийская философия – концепцией кармы. Эпикурейцы дают свой ответ, считая, что боги не вмешиваются в жизнь людей, потому что в противном случае, по Эпикуру, пришлось бы признать, что допускающие зло боги или не всемогущи, или не всеблаги.
И интересное дело: сам Эпикур, по Лукрецию, оказывается выше богов, потому что боги не вмешиваются, а Эпикур своим учением спас человечество от страхов. Еще раз убеждаемся: чем ниже ставятся боги, тем выше оказывается человек. «О богах ничего не знаю», – говорит Будда, и… обожествляется. Боги не вмешиваются, утверждает Эпикур, и… почитается богом. Недавний пример – обожествление правителей атеистического государства.
Оканчивается поэма Лукреция описанием массовой смерти от эпидемии. Так оптимистическое учение Эпикура неожиданно оборачивается пессимистическим выводом римского поэта относительно возможности его реализации в жизни. В дальнейшем, со становлением империи, места для оптимистических учений вообще не осталось, и мы видим только стоиков и скептиков.
Эпикурейство больше подходит для свободных людей, могущих забраться в «башню из слоновой кости». А раб? Как он может жить незаметно и без страхов наслаждаться жизнью? Каждый человек в эпоху империи был под пятой тирана. В этих условиях учение Эпикура теряет свою жизненную силу, уже не подходит к социальным обстоятельствам Римской империи, когда человек принуждается к противостоянию с властью.
Ни один из многочисленных последователей Эпикура ничего не изменил в его учении. Или оно настолько целостно, что ни прибавить ни убавить, или в эпикурейцы не шли творческие люди. Напротив, метафизика стоиков сделала сильный крен в сторону платоновского идеализма, тогда как этика (а для стоиков, тем более римских, именно она была главной) изменилась мало.
Взгляды римских стоиков отличались от греческих по тональности – силой своего чувства и выразительностью позиции, – и это объяснялось изменением социальных условий. Постепенно подтачивалось достоинство людей и вместе с тем их уверенность.
Иссякал психологический запас прочности, и начинали преобладать мотивы обреченности. Б. Рассел писал, что в плохие времена философы придумывают утешения. «Мы не можем быть счастливыми, но мы можем быть хорошими; давайте же представим себе, что пока мы добры, неважно, что мы несчастливы. Эта доктрина героическая и в плохом мире полезная» (Рассел Б. История западной философии. М., 1959. С. 286).