История моей жизни
Шрифт:
Я в знак согласия утвердительно киваю головой.
На далеком горизонте показывается темно-серая полоска. Это дым от невидимого еще парохода.
Публика приходит в движение. Все глаза устремлены на горизонт, где вскорости появляется крохотный силуэт плывущего судна. Постепенно вырисовываются мачты, трубы и бело-зеленый остов кузова.
Комиссионеры, с такими же золотыми лентами на шапках, как у Миши, но с разными названиями гостиниц, выстраиваются в один ряд.
— Это «Владимир», —
— А я думаю, что это «Святая Ольга», — слышится возражение.
— Думать можно, но только надо знать, что «Ольга» третьего дня была и еще не вернулась из Константинополя, а вы хотите, чтобы она опять из Одессы шла сюда…
— «Владимир»!.. «Владимир»!.. — раздаются несколько голосов.
Пароход уже настолько близок, что можно разглядеть многие детали и даже пассажиров, столпившихся на палубе. Вот у борта стоит матрос, В руках у него свернутая в виде круга веревка, прикрепленная одним концом к канату, лежащему на косу парохода рядом с якорем.
«Владимир» делает крутой поворот и скользит к пристани.
Пассажиры машут шляпами, платками, приветствуя собравшихся на пристани. Кипит и пенится вода изпод кормы, слышна команда, матрос ловким движением руки бросает конец на берег, и совсем близко, почти касаясь деревянного настила пристани, прижимается колоссальный остов парохода.
Слежу за Мишей. Он впереди всех, поминутно снимает фуражку, кланяется, здоровается, и по всему видно, что он знает многих и многие знакомы с ним.
Сижу в сквере на первой от входа зеленой скамейке.
Жду Мишу. В сквере появляются гуляющие — няни с ребятами.
Катают колеса, бросают мячи. По ту сторону ограды показываются загорелые белозубые тица матросов. Они стараются улыбками, глазами, шутками обратить на себя внимание нянек и бонн. Матросы не смеют входить в сквер, потому что по аллеям расхаживают с дамами флотские офицеры в белоснежных кителях и с кортиками на боку.
Выше и выше поднимается солнце, а моего родственника нет.
Боль подложечкой напоминает мне, что я со вчерашнего полдня ничего не ел. В голову приходит пугающая меня мысль, что Миша забыл обо мне и не придет.
— Ну, ты-таки сидишь себе, — раздается позади меня уже знакомый голос.
Вскакиваю — и предо мною улыбающийся русобородый Михель Окунь.
— Ну, а теперь можем себе пойти домой… Позавтракаем… Ты кушать любишь? — заканчивает он свою речь вопросом.
Я смущенно молчу, но глаза мои говорят о моем сильном желании позавтракать.
Квартира Окуня находится неподалеку на Нахимовском проспекте в небольшом двухэтажном доме. По каменной лестнице поднимаемся на второй этаж. Нам открывает дверь небольшого роста худенькая женщина, черноглазая, с густым румянцем на впалых щеках. Одета в легкое полупрозрачное платье. Женщина смотрит на меня с удивлением, а когда замечает мои сапоги, на губах появляется брезгливая улыбка.
— Линочка, ты себе представляешь, кто он такой? Нет? Ну, так я тебе скажу: это мой двоюродный брат по фамилии Свирский… Как тебе это нравится? А?.. Ну, давай кушать, — обрывает Миша, заметив, что жена не разделяет его восторга по поводу моего появления в их доме.
Квартира состоит, судя по дверям, белеющим вдали, из нескольких комнат. Обстановка, на мой взгляд, богатая и красивая.
Чувствую себя немного смущенным, а неприветливость хозяйки дома окончательно убивает мою уверенность… «Ну, что ж, — думаю я про себя, — дадут что-нибудь — возьму и пойду дальше».
— А ты знаешь, кто такая моя жена? — неожиданно обращается ко мне Миша, когда усаживаемся за стол. — Ну, конечно, ты не знаешь… Но, может, ты слыхал о знаменитом скульпторе Антокольском?.. Ну, так знай: вот эта Лина его двоюродная сестра…
— Ты закажи себе большую медную трубу и труби, кто я такая, произносит жена, поставив на стол большое блюдо с дымящимся жарким.
— А где Вадя? — обращается к жене Миша.
— Откуда я могу знать? Он- целыми днями шляется… Хоть бы скорее уж начинались занятия в гимназии…
— У меня есть сын, — говорит Миша, заглядывая мне в глаза. — Он у меня гимназист…
Завтрак окончен. Хозяин не дает мне опомниться: — Пойдем, я тебе покажу мой каретный двор… По дороге я расскажу, какое у меня дело и на какую работу я хочу тебя посадить.
Оставляю узелок в передней и следую за Окуневым.
Попадаем на Екатерининскую улицу. Меня поражают полуразрушенные дома с торчащими трубами, с обнаженными внутренними стенами. Можно подумать, что недавно здесь был пожар или произошло землетрясение.
— Что здесь такое? — невольно вырывается у меня восклицание,
— Это ты насчет поломанных домов? Так их поломали французы, итальянцы, турки, англичане… Была война… Понимаешь?..
— Давно?
— Говорят, тридцать лет.
— И никто не чинит?
— А кому это нужно? Царь здесь не живет, а купцам делать нечего. Коммерция тут плохая.
Подходим к самому большому и сильно разрушенному дому.
Ворота раскрыты настежь, и виден обширный, вымощенный крупными камнями двор. Вдоль ограды стоят тяжелые кареты, ландо, четырехместные коляски и рессорные брички. В полутемных конюшнях стоят лошади и перетирают зубами овес. Пахнет навозом и потными испарениями коней.
— Вот это все мое, — говорит Окунь, широко распластав руки.
— И дом ваш? — спрашиваю я.