История на одну ночь
Шрифт:
– Крис, вы курите?
Что мне надо было ответить? Во всем мире курение не то, что не поощрялось, во многих случаях вообще наказывалось. Так, например, я знал, что сотрудникам медицинских заведений запрещалось курить во время рабочего дня, а за уличение в этом частенько шло увольнение. Соврать? Но скорее всего мои вещи напрочь пропахли табаком. Сказать правду? Что за этим последует? И, вообще с чего такой вопрос? Если он почувствовал запах табака и хочет наложить на меня за это какие-либо санкции, то почему сейчас? Ведь он, скорее всего, заметил его еще вчера… Как бы то ни было, есть ли у меня возможность обмануть опытного, а Кроссман – без сомнения опытный, психиатра? А вот оно что. Скорее всего, он хочет проверить мою честность.
– Да,
– Я так и думал! Знаете, что я вам скажу? В современном мире с его бесконечной суетой порядочному человеку без табачку совершенно невозможно собраться с мыслями, – его лицо растянулось в довольной улыбке, и он незамедлительно выудил из ящика стола большой железный портсигар, – Угощайтесь, родной. Такого вы не пробовали, это вам не отвратительные сигареты, наштампованные бездумными машинами. Сигары ручной закрутки, с вишневыми листьями. Произведение искусства! Берите, и давайте приступим, – с этими словами он достал две толстые коричневые самокрутки, от которых, и вправду, исходил безумно приятный аромат вишни, и положив одну передо мной, закурил и, закинув от наслаждения голову, выпустил в потолок густое облако дыма.
В голове пронеслась мысль, что я бы с удовольствием сошел бы с ума, лишь бы остаться в этой больнице, чтобы целыми днями сидеть здесь в окружении книг, и потягивать вкуснейший табак вместе с этим странным, немного сумасбродным, но чертовски приятным человеком.
– Спасибо, Невилл, – только и смог сказать я, добавив при этом свою лепту, в уже затянувшую комнату завесу.
– Давайте к делу. Первый этаж вы осмотрели. Теперь пара слов о втором и в целом о больнице. Раньше здесь было семь врачей и бесчисленное количество другого медицинского персонала, но с недавнего времени нас переквалифицировали под строго определенную болезнь, название которой вам все равно ничего не скажет. Скажем так, это некое ответвление от паранойи. Знаете что это такое? – я кивнул, и Кроссман продолжил, – сейчас у нас живет всего три человека. Мальчик пяти лет, старушка и женщина чуть старше тридцати. Вот вам, между делом, и ответ на ваш вопрос, о малом количестве сотрудников. Люди требуются везде и повсюду, а мне вот поручили изучить, обследовать и попробовать излечить этих несчастных. И, знаете, я прекрасно справлялся, вот только они привыкли ко мне. К моим вопросам, к моему поведению. Они не хотят больше говорить правду, не хотят открываться. Для этого здесь вы. Как показывает практика, присутствие нового человека побуждает душевнобольных поведать ему о себе что-то такое, что может его поразить.
– У меня есть один вопрос… – судя по всему, он очень хорошо относился к своим подопечным, и поэтому мне было немного неловко, – Вы сказали, чтобы я не брал с собой острых переметов. Они опасны?
– Ну что вы, нет! Они почти неотличимы от здоровых людей. Я просто боюсь, что в условии постоянной изоляции, кто-нибудь из них захочет свести счеты с жизнью. Вы не подумайте, им не причиняют вреда, просто вот вы, смогли бы несколько лет провести в компании двух человек?
– Если бы не нужда в заработке, я с удовольствием прожил бы жизнь в компании жены и хорошей книги, доктор.
Мы докурили. Приятное послевкусие жгло губы и язык, и с каждым вдохом его жар спускался вниз по глотке, словно вновь и вновь обволакивая ее тонким слоем дыма.
– Значит, вам бы я принес ножницы, – усмехнулся доктор, – пойдемте, работа не ждет.
Выйдя в холл, мы поздоровались с уже сидящей на своем посту Феллисой и поставили росписи в ее журнале. Кого она тут встречает? Для кого ведет этот журнал посещения? Больница вообще больше напоминала не столько больницу, сколько приют или гостиный дом, только вот постояльцы которого слегка не в себе.
– Невилл, вы говорили о каких-то процедурах. Что вы даете им? – спросил я Кроссмана, пока мы поднимались деревянной винтовой лестнице на второй этаж.
– Лучшее лекарство, друг мой, – профессор посмотрел на меня с усмешкой, – хорошие книги.
Ключ в моей руке лег на за панель замка, и заветная дверь, щелкнув несколько раз, наконец отворилась. Что я ожидал здесь увидеть? Темные коридоры с исписанными кровью стенами, как в фильмах ужасов? Стерильно белые палаты с мягкими стенами и безумцев в смирительных рубахах завязанных морскими узлами? Я не бывал в подобных заведениях. Я никогда не видел их изнутри. Я готов был ко всему. Но не к этому.
Если бы не решетки на окнах, у меня сложилось бы впечатление, что мы находимся на загородной вилле какого-нибудь богатого бизнесмена или министра. Мы стояли на пороге большой светлой комнаты, никак не походившей на больничную палату. Прямо посреди нее стоял большой обеденный стол, за которым расположились шесть стульев, чуть поодаль от него, возле камина старой деревянной кладки находилась каскада кресел, расположенных полукругом по отношению к вышеописанному камину, стены в этой части помещения были превращены в библиотеку, на которую у меня бы не хватило даже воображения: полки усеянные книгами тянулись прямо от пола до высочайшего потолка. Все это занимало половину этажа, вторая же половина была отделена стеной, на которой виднелись два двери и узенький коридорчик между ними. Кроссман, видимо удовлетворенный моим восхищенным взглядом, улыбнулся своей, как я уже понял, фирменной улыбкой с ехидным прищуром, и сказал:
– Вот так вот они и живут. Может быть, когда-нибудь, за это мне прилетит нагоняй из министерства, но я напрочь отказываюсь понимать тех живодеров, превращающий психиатрические больницы в комнату страха. Теперь смотрите, – он указал рукой налево, – там за дверьми туалет и ванная комната, а прямо по коридору комнаты расположены, так же как и внизу – это спальни. Всего их восемь штук, но надеюсь, в ближайшее время постояльцев не прибавится. А теперь, давайте знакомиться, – он вытащил из кармана маленький золотистый колокольчик и со всей силой накал трясти им перед собой, шагая по направлению к спальной зоне, с криками, – подъем, господа! Подъем!
Что он, черт возьми, делает? Кем он их считает? Они же, в конце концов, безумны! Какая-то уникальная болезнь, смахивающая на паранойю? Но разве параноика стоит будить звоном этого бешеного колокольчика? И что за содержание? Где он взял все эти вещи? Это же раритеты! Ладно, допустим, он не собирается окунать своих подопечных в ванны с холодной водой или пичкать таблетками, или что там делают с психами… Но, Боже, здесь же ни одного медицинского прибора! Сомневаюсь, что этот Невилл спрятал под халатом дефибриллятор…
Доктор размеренно вышагивал по коридору, заполняя все пространство вокруг страшно громким звуком. Закончив свое круговое дефиле он вернулся ко мне, и бесцеремонно прицепил на мой халат бейджик с именем. И когда он успел его сделать?
– Вчера после работы заскочил в магазин канцелярии, – ответил он на мой немой вопрос, – просто подумал, что они могут забыть ваше имя, особенно Фибби.
Я, было, хотел спросить у него, кто это такая, но тут открылась дверь, из-за которой показался маленький русый мальчик, облаченный в голубую пижаму. На его сонном лице совершенно не было никаких признаков расстройства. Светлые, большие, голубые глаза смотрели на меня с искренним любопытством. Он остановился, явно не решаясь двинуться с места. Его ничего не отличало от других детей, тех, что носятся между каруселями Центрального Парка или клянчат у родителей мороженое в магазине на Квонт-стрит. Почти ничего. В его маленьких ручках был крепко сжат горшок с огромным цветком. Я не силен во флористике, но, по-моему, это был фикус, похожий на те, что выращивала моя мама на подоконнике нашей квартиры. Он в недоумении хлопал глазами, не решаясь сделать шаг к нам навстречу. Повисла неловкая пауза, из которой нас вывел Кроссман: