История начинается в Шумере

Крамер Самюэль

Вот буквальный перевод наиболее ясных отрывков этой поэмы:

Властелин обратился мыслью к Стране живых, Властелин Гильгамеш обратился мыслью к Стране живых, Он сказал своему слуге Энкиду: «О Энкиду, кирпич и печать [29] еще не обозначили неизбежный конец! Я хотел бы проникнуть в Страну, я хотел бы возвысить свое имя, В местах, где были возвышены имена, я хотел бы возвысить свое имя, В местах, где не были возвышены имена, я хотел бы возвысить имена богов». Его слуга Энкиду ответил ему: «О мой господин, если ты хочешь проникнуть в Страну, предупреди Уту, Предупреди Уту, героя Уту! Уту охраняет Страну, Страну срубленного кедра, герой Уту ее охраняет, предупреди Уту!» Гильгамеш взял козленка, белого, без единого пятнышка. Он прижал к груди другого козленка, темного, для приношения, В руке сжал он серебряный посох своего…, Он сказал небесному Уту: «О Уту, я хотел бы проникнуть в Страну, будь моим союзником, Я

хотел бы проникнуть в Страну срубленного кедра, будь моим союзником!» Небесный Уту ответил ему: «Ты прав…, но кто ты для Страны?» «О Уту, я хотел бы тебе что-то сказать, внемли моим словам, Я хотел бы, чтобы мои слова достигли тебя, внемли им! В моем городе человек умирает, — сердце скорбит, Человек погибает, — на сердце тяжесть. Я заглянул через стену, И увидел трупы… плывущие по реке. Меня самого ждет такая же участь, воистину это так! Самый высокий человек не может коснуться небес, Самый толстый человек не может покрыть всю землю. Пока кирпич и печать еще не определили неизбежный конец, Я хотел бы проникнуть в Страну, я хотел бы возвысить свое имя, В местах, где имена были возвышены, я хотел бы возвысить свое имя, В местах, где имена не были возвышены, я хотел бы возвысить имена богов». Уту принял его слезы как приношение. Подобно милосердному человеку, он явил милосердие. Семь героев, сыновей одной матери….. Он заключил в горные пещеры. Тот, кто срубил кедр, охвачен радостью, Гильгамеш был охвачен радостью, В своем городе, как один человек, он. . . ., Как два друга, он. . . ., «У кого есть дом, пусть идет в свой дом! У кого есть мать, пусть идет к своей матери! Пусть пятьдесят одиноких мужей, которые хотят сделать то же, что и я, станут рядом со мной!» У кого был дом, тот пошел в свой дом, у кого была мать, тот пошел к своей матери. Пятьдесят одиноких мужей, которые хотели сделать то же, что и он, стали рядом с ним К дому кузнецов он направил свои шаги, ., топор. ., свое «оружие героя» повелел он выковать. К саду. . на равнине он направил свои стопы, Дерево. ., иву, яблоню, самшит, дерево… он срубил. «Сыновья» его города, что были с ним, подняли их на плечи.

29

Имеется в виду священная надпись, выдавленная на кирпиче. — Прим. пер.

В следующих 15 строках множество лакун, но мы все же узнаем, что, перевалив через семь хребтов, Гильгамеш крепко уснул и один из его спутников пытается его разбудить.

Он прикоснулся к нему, но Гильгамеш не встал, Он заговорил с ним, но Гильгамеш не ответил, «О простертый здесь, ты, простертый здесь, О Гильгамеш, господин, сын Куллаба, долго ли будешь ты лежать? Страна окуталась тьмой, тень упала на нее, Сумерки погасили свет, Уту, высоко подняв голову, ушел в объятья своей матери Нингаль. О Гильгамеш, долго ли будешь ты лежать? Не заставляй сынов твоего города, твоих спутников, Ожидать тебя у подножия горы! Не допусти, чтобы мать, породившую тебя, привели на городскую площадь!» Гильгамеш внял его речам. Своим «словом героя» он укрылся, словно плащом; Плащом, ценою в тридцать шекелей, который он носил на руке, обернул он грудь. Подобно быку встал он на «большой земле», Он прижался ртом к земле, зубы его заскрежетали. «Клянусь жизнью Нинсун, моей матери, что меня родила, и божественного Лугальбанды, моего отца, Пусть я уподоблюсь тому, кто на диво всем сидел на коленях Нинсун, моей матери, что меня родила». И второй раз сказал он: «Клянусь жизнью Нинсун, моей матери, что меня родила, и божественного Лугальбанды, моего отца, Пока не убью этого „человека“, если он человек, пока не убью его, если он бог, Стопы мои, обращенные к Стране, я не обращу вспять, к городу!» Верный слуга взмолился,. . жизнь. Он ответил своему господину: «О господин мой, ты никогда не видел этого „человека“, а потому не страшишься. Я же видел этого „человека“, и я страшусь. Это воин, его зубы — зубы дракона, Его лик — морда льва, Его. . — низвергающийся потоп, От его лба, сокрушающего тростник и деревья, никто не уйдет! О господин мой, ступай в Страну, а я возвращусь в город. И расскажу твоей матери о твоей славе, — пускай возрадуется! Я расскажу ей о твоей неминуемой смерти, — пускай горько заплачет!» Гильгамеш отвечает: «Никто другой за меня не умрет, нагруженный корабль не утонет, Ткань, сложенную втрое, не разрежешь, . . .не сокрушишь, Дом и хижину огонь не разрушит. Помогай мне, я буду помогать тебе, — и что может с нами случиться?. . . . Пойдем вперед, мы увидим его своими глазами! И если, когда мы пойдем вперед, Страх подступит к тебе, страх подступит к тебе, — прогони его вспять! Ужас подступит к тебе, ужас подступит к тебе, прогони его вспять! В твоем…, пойдем вперед!» Они были еще на расстоянии в четыреста метров, Когда Хувава . .(из) своего дома из кедра, Устремил на Гильгамеша свой взгляд, взгляд смерти, Закачал головой, замотал головой Он (Гильгамеш) сам вырвал с корнем первое дерево, «Сыны» города, его спутники, Обрубили

ветви, закрепили веревки, Отнесли его к подножию горы. Когда он покончил с седьмым деревом, он приблизился к дому Хувавы, Он направился к «змею винной набережной» [30] в его доме И, как будто запечатлевал поцелуй, ударил его по щеке. Зубы Хувавы защелкали,. . . рука его задрожала. «Я хотел бы сказать тебе слово…, (О Уту), матери, меня породившей, я не знаю, отца, меня воспитавшего, я не знаю, Ты породил меня в Стране и ты меня воспитал!» Он заклинал Гильгамеша жизнью небесной, жизнью земной и жизнью загробной. Он взял его за руку, повел его в…. Сердце Гильгамеша преисполнилось жалости к…, И он сказал слуге своему Энкиду: «О Энкиду, отпусти пойманную птицу в свое гнездо, Пусть пленный вернется к своей матери!» Энкиду отвечал Гильгамешу: «Не имеющего разума, даже если он гигант, Растерзает Намтар (демон смерти), Намтар, не делающий различий. Если пойманная птица вернется в свое гнездо, Если пленный вернется к своей матери, Ты сам не вернешься в город матери, породившей тебя!» Хувава сказал Энкиду: «Против меня, во зло мне ты говоришь, Энкиду! О наемник. . . . во зло мне ты говоришь!» Когда он так сказал, Они перерезали ему горло, Наложили на него. . . ., Отнесли его к Энлилю и Нинлиль.

30

Змей — божество набережной. — Прим. пер.

Гильгамеш был самым прославленным из героев Шумера, любимым персонажем древних певцов и поэтов. Однако современные востоковеды впервые узнали о нем и о его героических деяниях не из шумерских, а из семитических источников. Он был главным героем вавилонской эпической поэмы, которая, по общему признанию, является наиболее значительным литературным произведением всего древнего Двуречья. Однако сравнительный анализ этого вавилонского эпоса и его шумерских источников показывает, что вавилонские авторы и «редакторы» использовали и переделали шумерский эпос в своих целях, подгоняя его под свою мерку. В следующей главе мы попытаемся отделить шумерское ядро от более поздней семитической оболочки.

26. Сказания о Гильгамеше

Первое литературное заимствование

Изучив тысячи глиняных табличек и фрагментов, доставленных в Британский музей с холмов, под которыми погребена древняя Ниневия, англичанин Джордж Смит 3 декабря 1862 г. выступил с докладом на заседании только что организованного Общества библейской археологии. Его доклад стал важным событием в деле научного изучения Библии и, в частности, сравнительного анализа библейских текстов.

Дж. Смит объявил, что на глиняной табличке из погребенной под песками библиотеки царя Ашшурбанипала, правившего в VII в. до н. э., он обнаружил и расшифровал древний вариант мифа о потопе, весьма сходный с библейской легендой из Книги Бытия. Его сообщение произвело сенсацию в научных кругах и было восторженно принято широкой публикой. Лондонская газета «Дейли телеграф» немедленно выделила фонды для новой экспедиции в Ниневию. Дж. Смит сам возглавил эту экспедицию, однако его здоровье и характер мало соответствовали условиям работы на Ближнем Востоке, и он скончался на месте раскопок в возрасте 36 лет.

Вскоре после своего доклада Дж. Смит, продолжая изучение табличек и фрагментов из библиотеки Ашшурбанипала, обнаружил, что найденный им миф о потопе представляет собой лишь отрывок какой-то длинной поэмы, которую сами вавилоняне называли «Сказания о Гильгамеше».

Согласно утверждениям древних писцов, этот цикл состоял из 12 сказаний, или песен, около 300 строк каждая. В библиотеке Ашшурбанипала каждое сказание было начертано на отдельной табличке. Легенда о потопе занимает большую часть одиннадцатой таблички.

Со времен Дж. Смита в Ираке было обнаружено множество новых текстов, относящихся к семитическому циклу сказаний — или, как его теперь обычно называют, — эпосу о Гильгамеше. Некоторые из них записаны в древневавилонский период, то есть в XVIII–XVII вв. до н. э. Ранние переводы (начиная со второй половины II тысячелетия до н. э.) отдельных частей эпоса на хурритский и даже на индоевропейский хеттский язык были обнаружены на глиняных табличках во многих местах Малой Азии. Это доказывает, что в древности вавилонский эпос о Гильгамеше широко изучали и переводили на Ближнем Востоке.

Сегодня в нашем распоряжении имеется примерно 3500 строк этого эпоса. В 1930 г. другой англичанин, покойный археолог Р. Кэмбелл Томпсон, выпустил превосходное полное издание текста сказаний о Гильгамеше. С тех пор появилось еще два более современных перевода на английский язык: первый под названием The Gilgamesh Epic and Old Testament Parallelsвыпустил Александр Хейдел; второй (в сборнике Ancient Near Eastern Texts)опубликовал Эфраим Шпейзер (редактор — Джемс Причард).

Популярность этих сказаний в древности, да и сегодня, вполне объяснима, ибо с точки зрения раскрытия человеческой психологии и по своей драматичности «Эпос о Гильгамеше» не имеет себе равных в вавилонской литературе. В большинстве произведений вавилонских авторов главную роль играют боги, причем эти боги являются скорее абстракцией, нежели действующими лицами, скорее искусственными символами, нежели олицетворением глубоких духовных сил. И даже в тех вавилонских сказаниях, где героями выступают смертные люди, они обычно играют чисто механическую роль, не имеют своего лица и оставляют читателя равнодушным. Их образы бескровны и бесцветны, это всего лишь марионетки, необходимые для иллюстрации какого-нибудь до предела стилизованного мифа.

«Эпос о Гильгамеше» — совсем другое дело. Здесь в центре событий — человек, который любит и ненавидит, горюет и радуется, дерзает и изнемогает, надеется и отчаивается. Правда, и тут не обходится без богов: сам Гильгамеш, в соответствии с традициями мифотворчества своего времени, на две трети бог и только на одну треть — человек. Но именно Гильгамеш-человек определяет все развитие эпоса. Боги и их дела составляют лишь фон сказаний, так сказать обрамление, в рамках которого развивается драма героя. И как раз человеческое начало придает этой драме всеобъемлющее, непреходящее значение.

Проблемы и устремления, о которых идет речь в эпосе, близки всем народам всех времен. Это потребность в дружбе, восхваление верности, жажда личной славы, страсть к подвигам и приключениям, неистребимый страх перед неизбежной смертью и всепоглощающее стремление к бессмертию. Все эти противоречивые чувства, вечно тревожащие человеческие сердца, составляют основу сказаний о Гильгамеше, и они придают этой поэме качества, позволившие ей преодолеть границы пространства и времени. Нет ничего удивительного в том, что «Эпос о Гильгамеше» оказал сильное влияние на эпические произведения близких к нему эпох. Даже сегодня нас волнует общечеловеческая тема поэмы, первозданная мощь трагедии древнего героя.