История нравов России
Шрифт:
Согласно прадедовским обычаям, на обед купец шел домой, затворив лавку; после обеда он укладывался спать — в то время после обеда спали все, начиная от вельможи и кончая уличной чернью, отдыхавшей прямо на улицах. Когда темнело, купец запирал лавку и, помолившись, шел домой. Так как торговая жизнь отличалась однообразием, то развлечением служила игра с приятелями в шашки на пиво. В игре, как и в торговле, выигрыш достигался не столько знанием, сколько хитростью, умением воспользоваться оплошностью партнера. Купец всегда любил выпить, ему мало было семейных празднеств (именин, родин, крестин), такую возможность давала игра в шашки, а также еженедельное посещение бани. Летом на праздники купцы с друзьями выезжали за город с пирогами, самоварами и водкой Зимние удовольствия сводились к катанью с гор, зрелищу кулачных боев и медвежьей травле. Купеческие жены не играли в шашки и пива не пили, однако хозяйка дома отводила свою гостью потихоньку в спальню и там подносила ей тайно по чарочке, пока та не
Купец XVIII века носил русское платье, ходил «при бороде», жил в деревянном доме; «вид его был смирный, бого–боязливый, почитал он после Бога власть, поставленную от Бога, стоял почтительно за прилавком, снявши шапку пред благородною полицией, боялся военных, чиновников, целый век обдергивался, суетился» (220, 340). Он был главой семьи, все подчинялись ему; жену и детей он держал в черном теле и божьем страхе, обучал сына торговому делу, чтобы тот умел твердо читать, писать и проворно считать на счетах. И когда умирал отец семейства, то его хоронили в дубовой колоде по религиозному обряду.
После смерти старика–купца оставался обычно значительный капитал, его наследник старался одеться по–европейски, хотя и своеобразно: носил длинный сюртук, вправляя брюки в сапоги, и брил бороду, и возводил огромный каменный дом. Ведь среди высших слоев горожан престиж владения каменным домом был чрезвычайно высок, к тому же это свидетельствовало о финансовом благополучии его владельца. В этом смысле показателен пример купца И. А.Толчено–ва, много лет бывшего бургомистром г. Дмитрова в последней четверти XVIII столетия. На месте старого двора богатого горожанина с деревянными и каменными постройками, с приспособлениями для сушки снопов и приготовления солода был выстроен вполне современный для той эпохи особняк в два этажа, а со двора — с антресолями (т. е. в три этажа), с фронтонами и иными новшествами. При доме заведен «регулярный» сад с садовником, построены оранжерея и теплица «для ранних огурцей», высажено до 70 фруктовых деревьев, в том числе померанцевых, лавровых, лимонных, персиковых. Для различного рода приемов была закуплена фарфоровая посуда; в роскошной зале своего особняка бургомистр устраивал приемы для местного купечества и духовенства (221, 85–86). Такого типа дома строились для зажиточных горожан — дворян и богатых купцов, причем следует отметить, что в то время особенно богатых купцов было немного, ибо богатыми были придворные и высшие сановники. Со вступлением России на путь капитализма, отмечает П. А.Бурышкин в своей книге «Москва купеческая», «наметилось появление «новых» купцов, образовавших ядро коренной московской буржуазии» (35, 18). Это ядро формировалось в конце XVIII — начале XIX века преимущественно из крестьян, так сложилась элита московского торгово–промышленного мира: династии Морозовых, Прохоровых, Рябушин–ских, Бахрушиных, Коноваловых, Коншиных, Третьяковых. Представители элиты, «аристократия капитала» старалась перенять образ жизни привилегированного сословия — дворянства. За ними тянулись и купцы победнее, о чем идет речь в «Очерках московской жизни» П. Вистенгофа.
Образ жизни московских купцов прежде всего характеризуется религиозностью: они богомольны, строго соблюдают посты и большей частью ведут семейную жизнь. Как и в XVIII столетии, они весьма любят хорошие барыши, чай, пиво, меды, лошадей и дородных жен, при оказии упиваются шампанским. Жены купцов не щадят усилий для того, чтобы румянами и белилами умастить лицо; они любят, уважают и побаиваются своих мужей, в основном занимаются домашним хозяйством, в свободное время они наслаждаются различными яствами, домашними наливками, пивом и чаепитием. Своих дочерей они учат русской грамоте, иногда французскому наречию и танцам. Во многих купеческих семействах французский язык и танцы признаются необходимыми элементами воспитания и воспитанности.
Купеческим сынкам свойственно повиновение родителям, но бреющие бороду и знающие французский язык более склонны к мотовству, праздношатанию и различным шалостям; они стремятся стать дворянами и поэтому идут в армию или поступают в университет. «Купеческие дети очень скромных, но зажиточных родителей, — пишет П. Вистенгоф, — иногда отличаются своим неистовством на московских загородных гуляньях, где в кругу гуляк, с бокалами шампанского, они прислушиваются к диким песням московских цыган; к ним присоединяются дети мелких торговцев, иногда сидельцы, и часто барыши, приобретенные в течение нескольких месяцев, уничтожаются при одной жестокой попойке» (231, 106). Деньги в таких случаях тратятся только из самолюбия, если же какой–нибудь купеческий сынок попадал в «плохую» историю, то он выпутывался из нее путем уплаты крупной суммы денег.
Купец, который торгует в рядах, редко видит свое семейство, ибо он проводит там целый день, даже обедает на стороне, домой приходит вечером, рано ужинает, молится и укладывается спать. В воскресенье (или праздничный день) все семейство в экипаже отправляется к обедне, потом обедает, а вечером выезжает в какую–нибудь рощу, где распивает чай, водку, вина и закусывает ветчиной, колбасами, кулебякой и телятиной.
Осенью и зимой купец вывозит свое семейство в театр, где, в зависимости от состояния, берет бельэтаж или другие ложи высшего разряда. Ему нравятся «пользительная» трагедия или «понятливая» и «разговорная» пьеса, которая показывает «курьезные чувствия». Ему не по душе опера, ибо за музыкой он не разбирает слов арий, и балет, так как последний являет собою немое действие. А. Островский пишет следующее о том, что театр оказал малое цивилизующее воздействие на «аристократию капитала»: «Посещать публичные собрания и увеселения для богатого купца — не внутренняя потребность, а внешняя необходимость: нельзя от других отставать; эта публика бывает в театре точно по наряду: «Наша служба такая», — как они сами выражаются… Московское разбогатевшее купечество гораздо менее развито, чем европейское. Особенно несчастливы настоящие представители богатой московской буржуазии. Отцы и деды этого поколения разбогатели в то время, когда образование купечества считалось не только лишним, но и неприличным и даже вольнодумством. Мало того, богатые купцы считали свободу от науки своего сословия льготой, особым счастьем. Дети получили в наследство, вместе с миллионами, некультивированный мозг, еще неспособный к быстрому пониманию отвлеченностей, и такое воспитание, при котором умственная лень и льготы от труда, дисциплины и всякого рода обязанностей считались благополучием. Явилось поколение, вялое умственно и нравственно. Когда умерли отцы, дети поспешили, внешним образом, сблизиться с Европой, то есть переняли там платье, домашнюю обстановку и некоторые привычки и обычаи. К счастью, они далеко не составляют большинства, есть много купеческих семейств, нисколько не беднее их, которые, продолжая быть русскими, заботятся более об умственном и нравственном образовании, чем о подражании Европе. Но первые виднее, заметнее, потому и являются представителями купеческой аристократии» (191, 194–195). Такого рода публика не понимала искусства и предъявляла к нему неэстетические требования, чем снизила уровень театрального дела.
В день именин своих и жены, если у них добрые отношения (а то ведь бывало и такое, что пьяный и озверевший купец бил свою беременную жену ногами в живот), он устраивал званые обеды, а иногда и роскошные балы. На балах молодые танцуют, пожилые играют в мушку, пикет и бостон, купчихи в возрасте поглощают яства и в ходе коротких бесед кивают своими головами, украшенными жемчугом и бриллиантами. За ужином гости много пьют за здоровье хозяина, часто гости бьют посуду, свидетельствуя тем самым свое доброжелательное отношение к хозяину. «Свадьбы совершаются большей частию, — пишет П. Вистенгоф, — по выбору родителей, которые руководствуются в этом случае расчетами по торговле, и молодая купеческая дочка редко осмеливается мечтать о своем суженом, если он ей не назначен волею родителей» (231, 108). Иногда же зятем купца становится дворянин, однако это относилось к довольно редким явлениям.
В своей повседневной торговой деятельности, которая протекает в Рядах и Гостином дворе, купец озабочен одним: подать товар лицом и взять за него как можно больше. В некоторых лавках купцы засматриваются на хорошеньких женщин, роющихся в грудах различных вещей, и строят им куры, спрашивают у них адреса местожительства, что не мешает им брать барыши. Иногда кое–кто из хорошеньких женщин не скрывают своих квартир и заводят самые приятные и прочные знакомства. Не следует думать, что все купцы обвешивали, обсчитывали и обкрадывали развесившего уши покупателя, встречались и порядочные, дорожившие своей честью. Для нравов купечества характерно пьянство, причем купец по своему уставу 1807 года имел легальное право на запой, трактуемый как «болезнь души». На «малый запой» отводилась неделя, на «большой» — до месяца; на двери лавки XIX века в таких случаях вывешивалось объявление «Тит Титыч в запое–съ».
Пьянству предавались и купцы–миллионеры и в XVIII, и в XIX столетии, причем оно сопровождалось непомерным мотовством. М. Пыляев в «Старом Петербурге» приводит в качестве яркого примера жизнь Саввы Яковлева, проматывавшего более миллиона рублей в год (речь идет о середине прошлого века). Жизнь его — самое непробудное пьянство, никто не мог перещеголять его в этом деле. Дома на столе у него стоял «серебряный гроб» — кубок, сделанный из серебра в виде гроба; в него вмещалась бутылка шампанского. В конце каждой попойки Савва кричал хриплым голосом: «Гроб!!!»; тогда слуги вносили ящик с шампанским и «серебряный гроб», один из слуг приносил также пистолет, заряженный пулей. Затем дворецкий произносил имя одного из гостей, тот должен был подойти к хозяину, который поднимал пистолет над его головой, выпить до дна и, поцеловав Савву, отправляться домой. После угощения таким образом всех гостей хозяин осушал кубок и засыпал на своем раздвижном стуле. В конце концов дело кончилось самоубийством: осушив кубок до дна, Яковлев повернул дуло пистолета себе в рот и выстрелил (220, 335–336).