История нравов России
Шрифт:
Огромным пороком запорожских казаков была также их страсть к алкогольным напиткам: «В пьянстве и бражничестве, — говорит Г. Боплан, — они старались превзойти друг друга, и едва ли найдутся во всей христианской Европе такие беззаботные головы, как казацкие… Нет в мире народа, который мог бы сравниться в пьянстве с казаками: не успеют проспаться и вновь уже напиваются. Однако, понятно, что это бывает только во время отдыха, ибо когда находятся в походе или обдумывают какое–нибудь важное дело, то являются чрезвычайно трезвыми» (29, 25, 26). Сами о себе запорожцы говорили по этому поводу: «У нас в Сiчi норов — хто «Отче наш» знае, той вранцi встав, умисться
Вот почему в казацких думах любая корчма называется «княгиней», а в той «княгине много казацкого добра загине, и сама она неошатно ходит и Козаков под случай без свиток водит». Настоящий запорожец водку называл горилкою, а чаще всего оковитою, т. е. водою жизни и обращался к ней, как к живому существу. Она настолько вошла в жизнь запорожских казаков, что они без нее не отправлялись даже в столицу Российской империи по войсковым делам первостепенной важности. Например, в 1766 году в Петербурге находилось несколько человек запорожцев во главе с кошевым Петром Калнишевским. Они поиздержались, поистратились, собственная водка кончилась, и тогда кошевой через президента Малороссийской коллегии, графа П. А.Румянцева, отправил в Сечь Антона Головатого, чтобы тот привез «для собственного их употребления 50 ведер вина горячего» (117, 225). Вообще пьянство запорожский Кош считал пороком и боролся, хотя и безуспешно, с этим злом.
Обыденная повседневная жизнь запорожских казаков в Сечи складывалась следующим образом: «Козаки поднимались на ноги с восходом солнца, тот же час умывались холодной ключевой или речной водой, затем молились богу и после молитвы, спустя некоторое время, садились за стол к горячему завтраку. Время от завтрака до обеда козаки проводили разно: кто объезжал коня, кто осматривал оружие, кто упражнялся в стрельбе, кто чинил платье, а кто просто лежал на боку, попыхивая из люльки–носогрейки, рассказывал о собственных подвигах на войне, слушал рассказы других и излагал планы новых походов. Ровно в 12 часов куренной кухарь ударял в котел, и тогда, по звуку котла, каждый козак спешил в свой курень к обеду… Войдя в курень, козаки находили кушанья (пшенная кашица с примесью кислого ржаного теста, свинина, мамалыга, брынза, рыба и др.) уже налитыми в «ваганки», или небольшие деревянные корыта, и расставленными в ряд по краям сырна (стола с обедом — В. П.)… разные напитки — горилку, мед, пиво, брагу, наливку… Время от обеда до ужина проводилось в тех же занятиях. Вечером, по заходе солнца, козаки вновь собирались в курене; здесь они ужинали горячим ужином; после ужина тот же час молились богу и потом ложились спать…; другие собирались в небольшие кучки и по–своему веселились: играли на кобзах, скрипках, ваганах, лирах («рел–лях»), басах, цимбалах, кожах, свистели на сопилках, свистунках, — одним словом, на чем попало, на том и играли, и тут же танцевали» (320, 243–245). Третьи просто пели без музыки и пляски; четвертые собирались в углах куреня и при зажженных свечах играли в карты, проигравшего таскали за чуб; играли также в кости, причем не только на деньги, но и на добычу и пленных татар.
Большие праздники отмечались торжественно, все присутствовали на божественном молебне, после коего казаки устраивали оружейный салют. В обыкновенные праздничные дни запорожцы зачастую развлекались на кулачных боях; во время этих боев они нередко ожесточались до того, что наносили друг другу страшные увечья, а иногда и убивали кого–нибудь. Однако подобного рода времяпрепровождение выглядело очень скромным по сравнению с тем временем, когда запорожские казаки возвращались из похода.
Здесь следует заметить, что во время похода они подчинялись беспрекословно кошевому, или походному, атаману; его власть «была абсолютной и неделимой, как и должно быть у военачальника» (29, 118). После похода атаман снова ничем не отличался от остальных казаков, кроме того, он держал ответ, почему не все замыслы были осуществлены. Затем казаки, прибыв в Сечь, в течение нескольких дней устраивали гульбище, сопровождаемое пушечными и ружейными салютами, музыкой, танцами и попойками. Всех кто бы ни ехал и кто бы ни шел, будь то знакомый или незнакомый человек, гулявшие «лыцари» приглашали в свою компанию и угощали напитками и закусками. В результате подобного гулянья запорожцы пропивали все добытые в походе деньги и добычу, даже попадали в долги.
Однако они старались продлить свое веселье, ибо «не на те козак п'е що е, а на те, що буде». И здесь мы встречаемся еще с одним характерным для Запорожской Сечи обычаем — если шинкари или мясники слишком уж повышали цены на свои товары против установленной войском нормы, то дозволялось грабить их имущество. «Пользуясь этим правом, — пишет Д. Яворницкий, — пропившиеся козаки, собравшись в числе около ста или более человек, бросались на имущество виновных и все, что находили у них — продукты,
Особенно нравы запорожских казаков — суровые и жестокие — проявлялись в отношении различного рода преступлений. Ведь у них не было собственного законодательного статута, к тому же ими не признавались ни польские законы, ни немецкое магдебургское право, коим пользовались малороссийские казаки даже со времен Богдана Хмельницкого. Они заменили писаные польские законы, как не отвечающие духу малороссов, «здравыми рассуждениями и введенными обыкновениями». Именно обычай, заменяющий писаные законы, считался гарантией прочных порядков в Запорожье; он признавался русским правительством, начиная временем Алексея Тишайшего и кончая веком Екатерины II, когда Сечь прекратила свое существование.
Наказания и казни у запорожцев зависели от рода преступлений, совершенным тем или иным лицом. Самая страшная казнь полагалась за убийство своего товарища — убийцу укладывали в гроб вместе с убитым и закапывали в землю; иногда убийцу как храброго воина и доброго казака миловали, заменяя казнь штрафом. Однако самым популярным видом казни было забивание киями у позорного столба, к этому приговаривались те, кто совершил воровство или скрыл ворованные вещи, позволил себе прелюбодеяние, содомский грех, учинил побои, насилия, дезертирство. Наряду с этим запорожцы за «великое» воровство или другое преступление практиковали шибеницю (виселицу) и железный гак. Согласно преданию, от шибеницы, по запорожскому обычаю, можно было избавиться в случае, если какая–нибудь девушка изъявляла желание выйти замуж за преступника. Любопытно, что приговор производился не палачами, ибо таковых в Запорожской Сечи не было, а самими преступниками в отношении друг к другу. Иногда ненавистного всем казакам человека бросали в воду.
Весьма редко запорожцы прибегали к сажанию преступника на кол, об этом говорится в глубоких преданиях; зато поляки часто к этому виду казни обращались. Когда поляки возводили на кол запорожцев, то они, сидя на них, издевались над ляхам, прося у них потянуть люльки и потом, покуривши, обводили своих жестоких врагов мутными глазами, плевали им «межи–очи», проклинали католическую веру и спокойно умирали «столбовою смертью», как свидетельствуют народные предания. Интересно, что сажание на кол — распространенная казнь на Востоке, она характеризует жестокие нравы, присущие тому беспощадному и кровавому времени.
Запорожская Сечь представляла собою казацкую республику со своими нравами и суровыми требованиями; в нее принимали отважных, мужественных и ловких, независимо от национальности и социального статуса — в ней были русские, поляки, цыгане, литовцы, свободные и крепостные. П. Мериме пишет, что вступивший в ряды запорожского войска «становился привилегированным человеком, и каждый запорожец готов был защищать с оружием в руках своего названого брата, если тот не ладил с законом» (29, 119). Запорожские казаки исповедовали православие, их священники освящали челны, на которых запорожцы делали набеги на крымские и турецкие города, и отпускали грехи отправлявшимся в поход. В этих культовых отправлениях ощущалась добрая часть мусульманских и языческих обычаев. Сичевики верили в привидения, проклятья и иную чертовщину; они стойко защищали свою веру и готовы были терпеть муки за православие, хотя и не знали, чем оно отличается от других верований.
До нашего времени сведения о жизни запорожских казаков, их нравах и обычаях дошли в исторических песнях и преданиях. Именно исторические песни позволили Гоголю схватить суть жизни запорожских казаков. В своих знаменитых «Арабесках» он пишет: «Песни малороссийские могут вполне назваться историческими, потому что они не отрываются ни на миг от жизни и всегда верны тогдашней минуте и тогдашнему состоянию чувств. Везде проникает их, везде в них дышит эта широкая воля казацкой жизни. Везде видна та сила, радость, могущество, какою козак бросает тишину и беспечность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв, опасностей и разгульного пиршества с товарищами. Ни чернобровая подруга, пылающая свежестью, с карими очами, с ослепительным блеском зубов, вся преданная любови, удерживающая за стремя коня его, ни престарелая мать, разливающаяся как ручей слезами, которой всем существованием завладело одно материнское чувство, ^- ничто не в силах удержать его. Упрямый, непреклонный, он спешит в степи, в вольницу товарищей. Его жену, мать, сестру, братьев — все заменяет ватага гульливых рыцарей набегов. Узы этого братства для него выше всего, сильнее любви. Сверкает Черное море; вся чудесная, неизмеримая степь от Тамана до Дуная — дикий океан цветов, колышется одним налетом ветра; в беспредельной глубине неба тонут лебеди и журавли; умирающий козак лежит среди этой свежести девственной природы и собирает все силы, чтобы, не умереть не взглянув еще раз на своих товарищей.