История нравов России
Шрифт:
Купеческие семьи наносили визиты друг другу, выезжали на целый день за город, на побережье Босфора и в другие места. На природе отдыхали и вкушали сладкие блюда. Играли странствующие музыканты, женщины наслаждались разговорами, а мужчины настолько забывали свою солидность, что на глазах у всех забавлялись с детьми. Ничто так не радовало сердце турецкого купца, как непосредственное общение с природой. И само собой разумеется, каждый купец в соответствии с предписаниями ислама обязан был совершить паломничество в Мекку, иначе он терял свой статус благочестивого мусульманина со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В отличие от исламского мира с его уважительным отношением к купеческому сословию, в токугавской Японии по–иному относились к нему. Как замечает Дж. Данн, здесь «купец находился на дне классовой системы, потому что его считали паразитом, ничего не прибавляющим в экономике…» (325, 97). Он устраивал свою жизнь за счет перепродажи
В «позолоченный век» сегунской Японии всего за одно поколение самые удачливые составили себе весьма приличное состояние, что привело к росту роскоши в быту и развлечениях. Их нравы достаточно подробно описывают Такэкоси Есабуро следующим образом. Так, Навая Куроэмон и его младший брат Дзюроэмон, богатейшие люди Киото эпохи Гэнроку (1688–1704 гг.), жили в великолепных особняках, и «их бурная жизнь поражала весь Киото». Рассказывают, что, когда однажды богатый торговец из Эдо прибыл в Киото и пригласил братьев Навая на банкет с целью добиться их расположения, он смог удовлетворить их, только потратив на один этот прием 20000 каммэ серебра. Эти и многие другие нувориши были собирателями и знатоками прекраснейших произведений искусства, а также покровителями художников. Знаменитый дом Едоя в Осаке, прежде чем его погубил ревнивый сегун Цунаёси, гордился неслыханным богатством и антикварными вещами, более ценными, чем те, которыми обладали крупнейшие дайме. В его коллекции было: 21 цельная золотая курица с 10 цыплятами, 14 цельных золотых попугаев ара, 15 цельных золотых воробьев, 51 цельный золотой и серебряный голубь, жемчуга, кораллы, 173 рубина, агаты, янтарь, 150000 фунтов ртути, более 700 мечей, свыше 1700 рулонов замши, бархата, шелка и парчи, 480 ковров, 96 стеклянных створчатых ширм, цельная золотая шахматная доска толщиной в 8 см., 3500000 ре в золотых монетах, 14166000 ре серебра и 550000 ре в медных монетах, около 750 китайских картин, не считая 540 домов и около 250 угодий и полей с 1500 арендаторами. Кинокуния Бундзаэмон, крупный лесоторговец, добился подряда на поставки сегунскому правительству и сколотил огромное состояние. После он стал вести сумасбродный образ жизни, распутствовал в Есиваре; дом его занимал целый квартал, и он устраивал щедрые приемы для официальных лиц. Его имя повсюду прославляли в стихах, превозносили профессиональные певцы. Он дошел до того, что каждый день менял в своем доме циновки, изготовлением которых постоянно занимался целый отряд плетельщиков. Все это делалось ради того, чтобы продемонстрировать представителям официальной власти уважение и заботу. Сохранилось много других рассказов о расточительности и выходках, которые позволяли себе эти предприимчивые люди, быстро разбогатевшие на выгодных торговых или банковских сделках (349, 222–228). Правительство сегуна неоднократно издавало законы, направленные против роскоши, чтобы пресечь расточительность в быту среди горожан–торговцев.
Нравы японских купцов не очень изменились во времена Мей–дзи, когда токугавский режим сменился господством буржуазии.
Интересно отметить, что многие женщины достигли значительных успехов в торговле, зачастую обнаруживая большую склонность к риску, нежели мужчины. В качестве примера можно привести Кайфу Хану (1831–1917 гг.), которая изобрела новый способ изготовления креповой ткани, называемой авашира, и не только с успехом торговала ею в Японии, но и экспортировала ее в Корею, Китай и страны юго–восточной Азии; или Оиру Океи (1828–1884 гг.), начавшую торговать чаем с иностранцами в Нагасаки и получившую такую известность, что генерал Грант при посещении Японии пригласил ее на свое судно. Следует подчеркнуть, что японки (хотя и занимавшиеся торговлей) в публичной жизни вели себя скромно, воздавали мужу почести в соответствии с обычаем, однако дома они были главами семьи: «Женщина, которая среди чужих казалась мягкой, милой и покорной, дома нередко оказывалась весьма своевольной и жаждавшей власти» (329, 135).
В повседневной жизни японские купцы по традиции посещали излюбленный театр Кабуки; актеров, несмотря на их принадлежность к низшему социальному слою, все также окружали вниманием. Богатые купцы иногда тратили деньги на содержание театра, чтобы получить удовольствие от спектаклей. Еще большей популярностью у купцов (а также ремесленников и чиновников) пользовались иосе, где они проводили
Купцы побогаче, а так же те, кто стремился выглядеть культурными, снисходительно, иногда презрением относились к этим популярным зрелищам. Они организовывали в своих домах чаепитие или ходили на него к своим знакомым. Чаще всего богачи приглашали своих приятелей на обед в ресторан, где тогда подавали европейские блюда, пиво и вино, а иногда вместо саке — водку. Так как не существовало обычая устраивать приемов дома, то посещение ресторана становилось необходимым, чтобы показать себя и встретиться с важными лицами. Иногда такие пиршества происходили в чайных домиках, причем в таком дружеском кругу бывали гейши, которые создавали атмосферу уюта, играя на различных музыкальных инструментах, читая стихи, задавая загадки и танцуя или просто беседуя при подаче напитков. Гости любили смотреть на танцы, однако сами никогда не танцевали, разве что злоупотребляли алкоголем.
Наибольшее удовольствие купцам доставляли прогулки без какой–либо определенной цели или в связи с каким–нибудь празднеством. Часто их совершали для того, чтобы полюбоваться цветением вишни, слив, ирисов или хризантем, в зависимости от сезона. «Прогулка по–японски, — писал Ф. Шалайе, — это любование изменчивостью картин, которые возникают перед нами; это чувственная связь с лицами и вещами, среди которых мы прогуливаемся, таких как толпа, дома, святыни, леса, животные, цветы, камни, облака; это упоение весьма мимолетными чарами света, которые уже не повторятся; это радость, которую доставляет нам созерцание всей действительности, восприятие ее, стремление к ней и восхищение ею» (329, 205–206). Так как Япония великолепно умеет сочетать традиции и новации, то многое из нравов буржуазии старого времени сохранилось до сих пор.
Аналогичные нравы характерны и для высших слоев западноевропейской буржуазии (английской, французской и пр.), которую исследователи называют джентри. В связи с этим Ф. Бродель пишет: «Слово джентри для обозначения высшего слоя французской буржуазии, разбогатевшего на торговле, но через поколение или два покинувшего лавку или контору, в общем эмансипировавшего от торговли и ее «пятна», поддерживаемого в его богатстве и его благосостоянии эксплуатацией обширных земельных владений, постоянной торговлей деньгами, покупкой королевских должностей, которые включались в наследственное имущество осмотрительных, экономных и консервативных семейств — так вот, это слово джентри, конечно же не общепринятое, вызовет резкое неудовольствие всех историков — специалистов по французской действительности этих столетий. Но открытая дискуссия по этому поводу быстро доказывает свою плодотворность» (33, 486). Во всяком случае это слово выступает прекрасным инструментарием в исследовании нравов и быта горожан и представителей высшего слоя буржуазии, стремившихся в определенной степени подражать жизни дворянского сословия.
В XVII веке щегольство, например, английских горожан и джентри было не менее сумасбродным, чем у купцов «позолоченного века» токугавского режима. Об этом свидетельствует любое описание костюмов времен Карла I, Карла II или Якова I, когда мужчины наравне с женщинами использовали рюши и перья, дорогие шелка и бархат, кружевные жабо, пряжки и украшения с драгоценными камнями, пудру и косметику. Ф. Бродель пишет: «История костюма менее анекдотична, чем это кажется. Она ставит много проблем: сырья, процессов изготовления, себестоимости, устойчивости культур, моды, социальной иерархии. Сколько угодно изменяясь, костюм повсюду упрямо свидетельствовал о социальных противоположностях. Законы против роскоши были, таким образом, следствием благоразумия правительств, но в еще большей степени — раздражением высших классов общества, когда те видели, что им подражают нувориши» (34, 333). Однако нувориши — богатые горожане и джентри все равно стремились роскошно одеваться.
Джентри как представителям «нового дворянства» не чуждо было социальное тщеславие, однако они отнюдь не разделяли такие вкусы дворянства шпаги, как охота, дуэли и пр. К такого рода нравам они выказывали свое презрение, ибо эти нравы были лишены благоразумия. Вся буржуазия, и высшая и средняя, имела в связи с этим одинаковое мнение. Она считали, что почтенные буржуа городов и добрые купцы благороднее, нежели объедавшие своих крестьян и не способные приобрести богатство своим трудом дворяне. Именно горожане и купцы ведут добропорядочную жизнь, их нравам чужды подлые деяния, кои часто встречаются у носителей шпаги.